Поначалу мне показалось, что это расстояние не так велико – мили две, не больше, но, взобравшись на холм, я увидел, как у оконечности скал бурлит море, – очевидно, там сталкивались сильные морские течения. Чуть подальше море выглядело совершенно спокойным, и я решил, что можно попытаться обогнуть скалы и плыть дальше…
Однако мне пришлось простоять на якоре еще два дня, потому что дул сильный юго-восточный ветер, мешавший идти под парусом, а так как упрямство оставалось одной из черт моего характера, я отвел лодку в безопасное место и, прихватив свое имущество, устроился на берегу.
На третий день море успокоилось, и с утра я уже снова сидел в пироге. Самонадеянный невежда, я даже не предполагал, какой урок меня ждет! Едва мое легкое суденышко приблизилось к мысу, как тут же попало в бурное течение и завертелось, словно песчинка в мельничных жерновах. Я ничего не мог поделать, все мои силы уходили только на то, чтобы удерживать лодку на плаву. Я чувствовал, что гибель моя близка: или бурный водоворот опрокинет мою лодку и я утону, или меня унесет далеко в открытое море. Единственное, что я мог при полном безветрии, так это не угодить в самую середину течения.
В сторону острова я даже не смотрел; я все бы отдал в эти минуты за то, чтобы поскорее вернуться в мой пустынный рай, к простым земным делам, к моему надежному дому. Я больше не роптал бы на одиночество…
Глава 27Бедный, бедный Робин Крузо
Мы способны оценить покой только тогда, когда его теряем.
Мне казалось, что пирогу стремительно уносит в безбрежный океан. Я больше не видел своего острова, хотя до него было не больше двух миль. В отчаянии я греб из последних сил, пытаясь вырваться из течения и свернуть на север, то есть туда, где его смиряет встречный поток… Около полудня я с облегчением почувствовал на своем лице легкий юго-западный ветерок; затем ветер начал свежеть и через некоторое время окреп. Меня унесло так далеко, что, если бы не ясная погода, без компаса мне пришлось бы туго. Я поднял парус, стараясь как можно скорее возвратиться на берег.
Моя пирога повернула против течения, и с величайшей радостью я понял, что все изменилось: мощь водного потока ослабела, вода стала чище, мне уже не приходилось выбиваться из сил, налегая на весла. Вскоре справа от меня показались утесы, которые преграждали путь течению и разделяли его на два русла, одно из которых устремлялось к северу. Именно туда я и направил свое суденышко.
Поток нес меня примерно с милю, пока передо мной не открылась часть берега, противоположная тому, откуда я начал свое плавание. Ветер оставался попутным, я продолжал держать курс на остров, хоть продвигался уже не так быстро. Через час я оказался в совершенно тихой воде и, проплыв еще около мили, благополучно причалил.
Ступив на твердую землю, я дал слово ни за что больше не подвергать себя такому риску. Я был благодарен Богу за урок и за очередное мое спасение. Отдохнув и подкрепившись, я отвел лодку в небольшую бухту, затененную росшими на ее берегах деревьями, бросил плащ на дно пироги и уснул крепким сном.
Утром, едва проснувшись, я начал собираться в обратный путь. О том, чтобы снова плыть морем, не могло быть и речи – я достаточно натерпелся страху и понимал, что это было бы чистым безрассудством. Я долго раздумывал, как доставить мою лодку домой. Западный берег острова был мне совершенно незнаком, и все же я медленно продвигался вдоль побережья, пытаясь подыскать безопасное укрытие для пироги – уж очень мне не хотелось бросать ее на произвол судьбы. Мне посчастливилось: через несколько миль я наткнулся на тихий заливчик, который глубоко вдавался в сушу, постепенно сужаясь и мелея. Там я и нашел для моей лодки пристанище, будто специально приготовленный док. Я сошел на берег и осмотрел окрестности.
Оказывается, я находился совсем рядом с тем местом, где когда-то поставил шест-метку в прибрежном песке. Привязав пирогу на стоянке, я захватил только ружья и зонт – было очень жарко – и снова отправился в путь. После морских приключений, едва не закончившихся бедой, длинная дорога по суше показалась мне очень приятной. Еще не начало смеркаться, когда я добрался до моей лесной дачи, где все оказалось в порядке, включая и шалаш.
Едва перебравшись через частокол, я рухнул в тени как подкошенный и моментально уснул. Недавние события отняли все мои силы. Среди ночи меня разбудил чей-то хриплый возглас: «Робин… Робин… Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Где ты?!» Измученный бесконечной греблей, долгим переходом, жарой, я никак не мог прийти в себя, и мне казалось, что этот голос я слышал во сне. Когда же меня снова настойчиво позвали: «Робинзон Крузо!» – я в панике вскочил и стал дико озираться вокруг.
Голос не умолкал, и неожиданно в сумраке мой взгляд наткнулся на птицу, восседавшую на ограде. Это был мой попугай, который настойчиво твердил одно и то же: «Робин, как ты сюда попал?» Я сам, забавляясь, научил попугая этим нескольким фразам и теперь, увидев моего Попку, облегченно рассмеялся, подзывая его. Как он попал сюда, мой приятель и собеседник? Я протянул руку, попугай вспорхнул и, устроившись на большом пальце моей руки, уже гораздо спокойнее прохрипел: «Бедный Робинзон!»
Дождавшись рассвета, мы вместе отправились домой.
Сказать по чести, страсть к морским путешествиям пропала у меня надолго. Я вернулся к привычным делам и заботам. Еще один год прошел тихо и уединенно.
Все это время ушло у меня на совершенствование в ремеслах. Плотничал я уже как заправский мастер, особенно если учитывать, что многих инструментов мне недоставало. И в гончарном деле я постепенно сделал заметные успехи – научился пользоваться гончарным кругом, который сам же изготовил из подручного материала. Посуда теперь получалась у меня гладкая, правильной формы. Особенную радость доставил мне тот день, когда я вылепил себе трубку, обжег ее по всем правилам и она оказалась достаточно прочной, а главное – тянулась как надо. К слову, первая вылепленная мною трубка была далеко не такой совершенной. Теперь же мечта моя исполнилась: во время перерыва в работе я мог, набив трубку табачком, покуривать в тени под навесом.
Большую изобретательность проявил я и в плетении корзин. Их стало у меня великое множество, на все случаи жизни: для зерна и винограда, травы и поленьев, рыбы и хлеба; некоторые служили для переноски вещей и даже для мусора. Когда я шел на охоту, то брал с собой специальную корзину, чтобы, к примеру, убив козу, освежевать и подвесить тушу, а часть мяса доставить в корзине домой. Если мне удавалось найти черепашьи яйца, то я мог забрать их все сразу…
День сменялся ночью, солнце – дождем, приливы – отливами; я окончательно забыл не только большие города и страны – я не помнил даже, как выглядит мое прежнее лицо.
Глава 28Робинзон-фермер
На одиннадцатом году моего пребывания на необитаемом острове запасы пороха подошли к концу. Эта потеря была очень ощутимой, так как заменить порох я ничем не мог. Меня это не на шутку озаботило.
Еще на третьем году моей жизни здесь я поймал и приручил молодую козочку. Я хотел найти ей пару, но у меня ничего не получилось. Бедняга осталась в одиночестве и состарилась без потомства. Умерла она уже в преклонном возрасте – мне не хватило духу пустить ее на жаркое.
С тех пор меня не оставляла мысль попробовать ловить коз живьем. Особенно хотелось мне завести дойную козу с козлятами. Сначала я ставил силки, которые за неимением стальной проволоки делал из бечевы. Козы в них попадались, но тут же рвали непрочную бечеву, а приманку съедали. Пробовал я и «волчьи ямы». В тех местах, где коз водилось множество, я вырыл несколько углублений, прикрыл их рогожей и набросал сверху сена и листьев. Животные приходили – я видел вокруг ям следы козьих копыт, – съедали корм и уходили прочь. Но я не отчаялся, немного видоизменил устройство ловушки, и уже на другой день в одной из ям ревел дряхлый козел, а в другой, побольше, блеяли козлята – один самец и две самочки.
Старика я выпустил на волю, и он, злобно боднув попавшееся на дороге дерево, потрусил прочь, а козлят вытащил одного за другим из ямы, связал им ноги веревкой и едва дотащил домой.
Дикие козы – животные сообразительные и, если с ними разумно обращаться, очень скоро становятся почти ручными. Мои трое козлят были так напуганы, что долго не хотели прикасаться к сену, которым я пытался их накормить. Они жалобно блеяли и жались друг к дружке в своем загончике; но через пару дней, когда я подложил им свежих ветвей и колосьев пшеницы, мои пленники сдались и прекратили голодовку.
Я задумал завести целое стадо, понимая, что это единственный способ обеспечить себя мясом, когда у меня закончатся порох и дробь. Для начала я решил соорудить огороженный выгон для коз, чтобы они не сбежали к своим диким сородичам. Потому и принялся искать подходящее место для содержания будущего стада, где животные были бы обеспечены водой, травой и защитой от солнца.
Мне посчастливилось – вскоре я нашел ровную и широкую луговину; были тут небольшие родники с прозрачной водой, а на противоположном краю находилась тенистая рощица. Поначалу я собирался огородить всю луговину частоколом длиною в две мили – у меня хватило бы времени на изгородь и в пять раз больше, – а потом понял, что это великая глупость. Держать коз в таком огромном загоне – это все равно что пустить их пастись по всему острову, поскольку животные остались бы такими же дикими, как и прежде. Я решил ограничиться участком пастбища в сто ярдов шириной – на таком выгоне поместилось бы все мое стадо, а если оно разрастется, я всегда смогу добавить еще площади.
С рвением принявшись за работу, я через три месяца все подготовил. Когда ограда была закончена, я перевел на пастбище моих трех, уже ручных, козлят, постоянно наведывался к ним, подкармливал ячменными и пшеничными колосьями; вода журчала прямо на огороженном участке, я следил за тем, чтобы в дождливую погоду козлята находились в специально построенном