С сожалением должен признать, что страхи, особенно ночные, скверно повлияли на мой характер. Я стал раздражительнее; меня больше прежнего мучили внезапные перемены погоды, слишком жаркое солнце, назойливые порывы ветра и даже обычное мяуканье котят, требующих козьего молока. Я больше не вел бесед с попугаем, все реже открывал Библию и все чаще не смыкал глаз до рассвета. Почти каждый вечер – как бы я ни уставал за день – я ложился с мыслью, что, возможно, не доживу до утра. Меня ждут осада дикарей, пытки, издевательства и смерть. Этот страх настолько изнурял мое сердце, что порой мне казалось, что уж лучше бы я утонул вместе с моими товарищами и никогда не попал в это Богом забытое место…
Однажды рано утром, воспользовавшись безветрием и нежаркой погодой, я отправился проведать мой молодняк. Козы подрастали, я прихватил для них лакомство – большую охапку пшеничных колосьев. Покормив коз, я присел под деревом передохнуть перед обратной дорогой. Помнится, в тот миг я испытывал состояние покоя и душевного равновесия, ставшего для меня редкостью. Оттого, видимо, и решил немного прогуляться к западной оконечности острова, куда ни разу не заглядывал. Местность там была малознакомая, однако я уверенно поднялся на невысокий холм, чтобы посмотреть, далеко ли до побережья. Я отправился на прогулку налегке, прихватив лишь одно ружье. С вершины моим глазам открылся морской простор, и вдруг вдали показался предмет, очертаниями напоминающий пирогу. Я присел, жалея, что у меня нет при себе подзорной трубы. Когда же снова поднялся, чтобы спуститься с холма, ничего даже отдаленно похожего на лодку в море не было видно.
Гадать о том, чей след на песке я видел два года назад, больше не стоило – то, что открылось мне в этой части острова, было ужасающим подтверждением всех моих тревог и страхов. На берегу повсюду виднелись отпечатки босых ног. Посещение этой отдаленной гавани для кого-то стало самым обычным делом. Тем не менее я почему-то сохранял спокойствие. Приблизившись к самой кромке воды, я еще раз взглянул в ту сторону, где мне померещилась пирога, но море оставалось тихим и пустынным. Я обернулся и… потрясенно замер: следы босых ног, образуя причудливый узор, кружили вокруг человеческих костей и черепов, грудой лежавших вперемешку с песком и золой…
Я знал, что некоторые дикие племена, воюющие друг с другом, после победы просто съедают пленных врагов, и для них, в отличие от цивилизованных людей, каннибализм – не преступление. Очевидно, подумал я, дикари приплывают с материка в эту часть острова для своих кровожадных обрядов. Подтверждением этому служили следы большого костра, у которого людоеды устраивали свои адские пиры и пляски.
Все это настолько ошеломило меня, что я на время позабыл о своих страхах, а заодно и об опасности, которой подвергался, оставаясь на этом берегу. То, что я увидел, было нестерпимо омерзительно. Я отвернулся; тошнота подступила к моему горлу. Не оглядываясь больше на ужасное место, я поспешил домой. Какое счастье, что мне выпало родиться в той части света, где нет подобных диких ритуалов!..
Удивительно, но с этого дня я перестал бояться непрошеных гостей.
На то было две причины. Первая: я прожил на острове без малого двадцать лет и до последнего времени ни разу не видел ничего, что даже отдаленно походило бы на человеческий след. Я мог прожить еще столько же – с тем же результатом. Вторая причина заключалась в том, что, по здравому рассуждению, этим людоедам не было никакого смысла что-либо искать на безлюдном острове. Их прогулки по морю были прямо связаны с ритуальными убийствами пленников.
Но одна лишь мысль об этом жестоком обычае повергала меня в мрачное настроение. Еще долго я безвылазно отсиживался в той части острова, где находились обе мои усадьбы, поля и загоны с козами. Я и думать позабыл о лодке. У меня пропало всякое желание выходить в море, потому что я знал: в любую минуту я могу столкнуться с дикарями и тогда мне не поздоровится.
Глава 31Грот и его обитатель
Большой удачей было то, что я обзавелся домашними козами, – теперь я мог сберечь порох и не выдавать себя пальбой из ружья во время охоты. Свое стадо я пополнял ловлей коз капканами. И хотя я никогда не выходил из дому без оружия, в течение ближайших двух лет я не сделал ни единого выстрела. Кроме ружья, я носил с собой еще пару пистолетов и старую саблю, для чего пришлось приспособить к поясу особые ремни.
В таком снаряжении я больше походил на грозного вояку, чем на мирного фермера, и, несмотря на то что мое снаряжение, включая топор и поклажу, доставляло мне множество неудобств, с ним я чувствовал себя гораздо увереннее.
За исключением этих мер предосторожности, я не изменил своих привычек и обычного распорядка дня, и вскоре моя жизнь вошла в прежнее русло. Я оценивал свое положение трезво и пришел к выводу, что оно не так уж плачевно по сравнению с тем, что могло бы ожидать меня при других обстоятельствах. В сравнении же, как мы знаем, познается истина.
Я по-прежнему ни в чем не испытывал нужды – ни в пище, ни в одежде; к тому же у меня была надежная крыша над головой. Нескончаемые заботы о собственной безопасности сделали меня почти равнодушным к житейским удобствам и несколько притупили мою изобретательность.
Кроме того, вещей, которых, как казалось раньше, мне остро не хватает, стало гораздо меньше. Еще совсем недавно я носился с мыслью научиться делать из ячменя солод и варить пиво. Краем уха я когда-то слышал о том, что для этого нужно, но у меня не было ни специальной бочки, ни дрожжей, ни хмеля, ни котла для варки. Если бы не история с дикарями, я бы непременно что-нибудь изобрел, а мое упорство всегда позволяло мне осуществлять задуманное.
Но теперь все изменилось. Мои мысли днем и ночью вертелись вокруг того, как перебить непрошеных гостей, когда они снова явятся на побережье. Я хотел одного – истребить всех дикарей во время их чудовищного пира и попытаться спасти хотя бы одну жертву. А если по какой-то причине мне это не удастся, то по меньшей мере напугать выстрелами и навсегда отвадить людоедов от моего острова.
Всевозможные хитроумные планы один за другим рождались в моей голове, пока я не понял одну простую вещь: даже с моими ружьями, мушкетами и пистолетами я представляю собой отличную мишень для двух десятков воинственных дикарей, которые владеют копьями и луками не хуже, чем я ружьем. А возможно, и лучше.
Я додумался даже до того, чтобы заложить на том месте, где каннибалы обычно разводят огонь, мину с пятью или шестью фунтами пороха, чтобы взрыв разметал и покалечил бóльшую часть этих извергов. Но, во-первых, мне было жаль расходовать столько пороха, а во-вторых, я не мог быть уверен в том, что дикари соберутся у костра именно в тот самый момент, когда произойдет взрыв.
В конце концов я пришел к выводу, что от этой затеи мало толку. В лучшем случае мне удалось бы только напугать людоедов. Оставив этот фантастический план, я переключился на мысль о нападении из засады.
Я думал о том, как в разгар кровавого пиршества я мог бы притаиться в каком-нибудь укрытии и, имея под рукой пару заряженных пистолетов, три ружья и саблю, внезапно атаковал бы дикарей. Нескольких я наверняка уложил бы на месте, ну а остальные…
На этом мои фантазии иссякали. Я не сомневался, что смогу справиться с туземцами, воспользовавшись паникой в стане врага. Мысль о засаде так меня воодушевила, что я стал видеть во сне, как беспощадно расправляюсь с негодяями. Я даже потратил несколько дней на поиски подходящего места, откуда можно было атаковать дикарей, и еще раз побывал на берегу – там, где впервые обнаружил следы жуткого пиршества. За это время птицы растащили человеческие останки, волны смыли кости и черепа, ветер засыпал песком кострище, однако от этого моя жажда мести не уменьшилась. Ни пережитый страх, ни отвращение уже не могли удержать меня от задуманного.
После настойчивых поисков место для засады было найдено.
Это был уступ на склоне лесистого холма, откуда я, притаившись, мог наблюдать не только за тем, как пироги причаливают к берегу, но и за всеми перемещениями туземцев. Поблизости от уступа росло старое дуплистое дерево, причем одно дупло в его стволе было таких размеров, что я мог поместиться в нем со всем своим снаряжением. Как только людоеды начнут свои приготовления к кровавому ритуалу, я внезапно нападу на них и постараюсь уложить наповал столько, сколько смогу…
План мой был разработан во всех деталях, и в течение трех месяцев я добросовестно нес сторожевую службу, ежедневно отправляясь к прибрежному холму, чтобы понаблюдать за морем. Холм находился в двух милях от моего дома, и я часами не отрывался от подзорной трубы, следя, не покажется ли на горизонте пирога с дикарями. Однако со временем мне это наскучило – неделя проходила за неделей, а на глади моря не появлялось ничего похожего на лодку.
Бесплодное ожидание остудило мой воинственный пыл.
Кроме того, я начал находить изъяны в моих замыслах. Взвесив все обстоятельства, я пришел к выводу, что не имею никакого права убивать туземцев и как христианин, и как цивилизованный человек, которого варварские обычаи людоедов совершенно не касаются. Мало ли по каким причинам люди убивают друг друга… И нет особой надобности нападать первым и уничтожать дикарей, пока они не трогают меня, – так рассуждал я. Из-за военных приготовлений я запустил дела; мое хозяйство требовало внимания, а я, словно мальчишка, играющий в войну, был полностью поглощен воображаемыми битвами. Мне необходимо одно: предотвратить нападение на меня и мое убежище, а если это все же случится, дать достойный отпор и постоять за себя.
Есть и другая сторона дела, продолжал я свои рассуждения. Гибель моя в результате стычки с дикарями весьма вероятна. Я останусь в живых только в том случае, если перебью их всех до единого. Но стоит хоть одному из людоедов ускользнуть, в скором времени на острове высадятся полчища варваров. Я навлеку на себя ужасную смерть, тогда как сейчас мне ничто не угрожает. «Лучше уж, – думал я, – так тщательно скрыть следы моего пребывания на острове в случае нового вторжения дикарей, чтобы им и в голову не пришло, что здесь кто-то может жить».