Глава 34Испанский корабль
Сгорая от желания поскорее осуществить задуманное, я начал готовиться к экспедиции. Собрал большой запас провизии, чтобы накормить голодных моряков, если они окажутся на корабле, в том числе много хлеба и ячменных лепешек, вяленое мясо, корзинку изюма, бутыль с пресной водой и бутылку рома, которого у меня еще было вдоволь.
Я вывел свою лодку со стоянки, почистил ее и установил мачту и весла. В закрытый ящик на корме сложил оружие, провизию и поставил мое суденышко на якорь у берега. Затем вернулся за остальным грузом. На этот раз он состоял из еще одной бутыли с водой, бутылки козьего молока и большого куска сыра. Не забыл я прихватить компас и зонт.
Все это я перенес в лодку и, попросив Бога благословить мое плавание, покинул побережье. Стараясь держаться невдалеке от берега, я неторопливо продвигался на веслах в сторону северо-восточной оконечности острова. Оттуда мне предстояло, подняв парус, преодолеть опасный участок пути в открытом море.
Достигнув того места, откуда уже была видна рифовая гряда, я в смятении бросил грести. Нужно ли мне плыть дальше? Стремительное течение бурлило совсем близко – и у меня не было никакой уверенности, что я его одолею. Решимость моя куда-то пропала, и я малодушно повернул к берегу, к знакомой тихой бухте, в которую я заходил в тот раз, когда едва уцелел, унесенный течением далеко от острова.
Причалив, я выбрался из лодки и в раздумье присел на пригорке. Меня мучили противоречивые чувства – с одной стороны, я боялся снова пуститься в плавание, а с другой – не мог побороть желание все-таки побывать на корабле. Пока я колебался, начался прилив, так что мне поневоле пришлось отложить выход в море.
Воспользовавшись этой передышкой, я поднялся на холм, откуда однажды наблюдал за поведением морских течений у оконечности острова и рифовой гряды. Оттуда было хорошо видно, что отливное течение начинается прямо у южного берега острова, а приливное направляется к его северной оконечности. Поэтому достаточно было держаться северного берега, чтобы без труда вернуться от разбитого корабля к острову.
Это открытие меня чрезвычайно ободрило. Я решил заночевать в лодке, а утром, дождавшись нужного момента, продолжить свою экспедицию.
Укутавшись в плащ, я дремал, с нетерпением ожидая рассвета. Наконец рассвело, и я отчалил от берега. Сперва я взял курс на север и держал его до тех пор, пока не почувствовал, что быстрое течение, устремлявшееся на восток, подхватило и понесло мою лодку. Пришлось энергично действовать рулевым веслом, чтобы меня не опрокинуло и не унесло слишком далеко в сторону.
Все вышло как нельзя лучше: я избежал грозного водоворота у скал и уже через пару часов приблизился к кораблю, даже издали выглядевшему плачевно.
Это был галеон, скорее всего, испанский. Корпус его угодил между двумя рифами, корма была разрушена штормовыми волнами, обе мачты будто срезаны ножом от удара о камни. Однако бушприт и носовая часть судна уцелели. Когда я подплыл поближе, на палубе показалась собака, которая принялась отчаянно лаять и скулить. Я позвал ее, и она, бросившись в воду, поплыла ко мне.
Я втащил ее в лодку. Бедное животное буквально погибало от голода и жажды. Когда я дал ей хлеба и сыра, она набросилась на еду, как отощавший за зиму волк, а воду, казалось, могла пить без конца.
Накормив пса, я поднялся на борт корабля.
Первое, что я увидел, это два мертвых матроса, которые лежали на пороге рубки, застыв в судорожном предсмертном объятии. Кроме собаки, на судне не осталось в живых ни единой души; по всей вероятности, во время кораблекрушения ураганные волны яростно обрушились на давший течь корабль и людей смыло в море.
Все на борту было залито водой и промокло. Лишь в трюме я увидел закупоренные бочки – но с чем они были, я так и не узнал, потому что эти бочки оказались такой величины, что я не смог даже сдвинуть их с места. Нашлось еще несколько матросских сундуков, тоже запертых; два из них я переправил в лодку, даже не пытаясь открыть. Позже, уже на берегу, разобравшись в содержимом сундуков, я понял, что, если бы корма уцелела, в каютах обнаружилось бы много ценных вещей. Галеон, по моим предположениям, шел с богатым грузом из Буэнос-Айреса мимо брегов Бразилии в Мексиканский залив, а затем через океан в Испанию. «Что толку теперь гадать, – подумал я, – раз судно погибло и неизвестно, что случилось с людьми…»
Кроме сундуков, я прихватил с собой ящик, полный бутылок с темным и густым вином, в общей сложности около двадцати галлонов, и мне стоило немалого труда переправить его в лодку. В одной из уцелевших кают нашлись несколько мушкетов и четыре фунта пороха. Мушкеты я оставил, а порох взял; прихватил также кочергу, каминные щипцы, медный чайник, два котелка и решетку для жарки мяса на углях.
Тем временем уже начался прилив, и я со всем этим грузом и собакой поздним вечером благополучно возвратился на берег. Чувствовал я себя совершенно измученным.
Ночь снова провел в лодке, а утром решил переправить все найденное в грот. Подкрепившись хлебом, изюмом и сыром, я перенес груз на берег, а заодно осмотрел его более внимательно. В бутылках оказалось не вино, а ром, не похожий на бразильский и притом весьма посредственный; но, открыв один из сундуков, я обнаружил в нем много замечательных вещей. Так, к примеру, я нашел старинной работы погребец, наполненный резными бутылочками, закупоренными серебряными пробками. Я вскрыл первую попавшуюся – внутри оказался превосходный ликер. Нашел я также пару банок хорошо сохранившегося варенья, несколько отлично скроенных полотняных рубах, так необходимых мне, полторы дюжины белых носовых платков и столько же цветных шейных.
Этим находкам я страшно обрадовался, потому что давно не держал в руках ни полотна, ни батиста; особенно мне пригодились носовые платки. На самом дне сундука лежали три больших кошелька с золотыми и серебряными монетами и несколько слитков чистого золота общим весом около фунта. Должно быть, эти вещи и деньги были собственностью офицера или даже капитана судна.
Второй сундук принадлежал человеку попроще. В нем также находилась одежда, но самая обычная. Перебирая вещи, я понял, что они принадлежали канониру; в этом сундуке среди прочего нашелся мешочек особого пороха, который используют для затравки в корабельных орудиях.
Признаться, я был разочарован, ибо полезного для меня на галеоне оказалось немного. Воспользоваться деньгами я не мог – они были ненужным сором; все это золото я бы охотно отдал за пару английских башмаков и чулок, о существовании которых давно позабыл. Правда, теперь у меня были ботинки, принадлежавшие погибшим морякам, и пара сапог, найденных в матросском сундуке. Однако по прочности и удобству они не шли ни в какое сравнение с той обувью, которую я когда-то носил.
Как бы там ни было, все деньги и золото я переправил в тайник и присоединил к тем монетам, которые давным-давно привез со своего корабля.
Покончив с делами, я вернулся к лодке. Собака поджидала меня на берегу; мы отчалили, и мне пришлось основательно поработать веслами, пока мы добирались в залив, где была моя лодочная стоянка. Я испытывал глубокую радость от того, что эта небезопасная экспедиция наконец-то закончилась.
Дома я нашел все в полном порядке и снова зажил прежней мирной жизнью.
Почти два года прошли без особых событий.
Однако моя беспокойная натура продолжала упорно требовать свободы. Я снова начал задумываться о том, чтобы найти способ бежать с острова. Порой мне вдруг приходило в голову снова отправиться к погибшему кораблю, невзирая ни на какие опасности. Будь у меня судно покрепче, чем моя лодка, я тут же, не раздумывая ни минуты, пустился бы в путь, как когда-то в молодости…
А по ночам я смертельно тосковал. Ведь я был здоровым и крепким, еще не старым человеком, но подчас мне хотелось расплакаться, словно покинутому ребенку. Что толкнуло меня оставить благополучную жизнь в Бразилии и пуститься в авантюру, которая была мне не так уж и нужна? Почему мальчишкой я сбежал из родительского дома? Кто сделал меня таким, каков я есть? Эти вопросы я задавал себе бессонными ночами, не находя ни единого ответа…
Воспоминания тоже не давали мне покоя.
Мои мысли кружили, упорно возвращаясь к жизни на острове и, припоминая день за днем, проведенные здесь в одиночестве, я сравнивал первые, пусть трудные, но безмятежные годы с тем состоянием страха и отчаяния, в котором я пребывал с тех пор, как обнаружил человеческий след на песке. Потом я постепенно привык к такому положению и смирился. А когда у моих берегов разбился корабль и надежда, если не на избавление, то на встречу с кем-то близким мне по духу, снова угасла, мне ничего не оставалось, как продолжать жить по-прежнему, как и все прошедшие годы.
Но ничего не получалось. Я упорно цеплялся за любую возможность побега. Мне не страшны были никакие дикари; ведь где-то существует другой, огромный мир, думал я, так почему бы не попробовать вырваться туда? «Вероятность погибнуть велика, это так, – твердил я себе, – однако смерть положила бы конец всем моим мучениям». Ведь когда-то в Африке я решился бежать из плена. Если я сумею добраться до материка или рискну плыть вдоль побережья, то рано или поздно встречу корабль, а возможно, и поселение европейцев…
Все эти мысли были плодом моего расстроенного воображения, но они так занимали и волновали меня, что я не замечал ничего вокруг.
Однажды дождливой ночью мне приснился странный сон.
Я вышел, как обычно, поутру из своей крепости и сразу заметил две большие пироги, приставшие к моему берегу. Из них выбрались одиннадцать размалеванных дикарей. Двенадцатого туземца они волокли за собой по песку со связанными руками. Неожиданно пленник вырвался и стремглав помчался прямо в мою сторону. Я растерялся, но подумал, что он бежит прятаться в рощу, и остался стоять на месте. Внезапно пленник свернул к частоколу, будто чувствовал, что за ним ему будет безопаснее. Я увидел, что погони за беглецом нет, и вышел ему навстречу, стараясь как можно дружелюбнее улыбаться и ободрить бедолагу жестами. Тогда он бросился ко мне и упал на колени, умоляя о спасении…