Когда он закончил, я дал ему знак следовать за мной. Дальней кружной дорогой мы отправились не в мой дом под склоном холма, а на другой конец острова – к гроту в скалах. Таким образом, мой сон – правда, отчасти – сбылся, но имел совсем иное продолжение.
В моем тайном убежище я уже довольно давно приготовил все для того, чтобы укрыться в минуту крайней опасности. Помимо тех вещей, которые хранились в гроте, я разместил там простую постель для ночевок и отдыха – одеяло, брошенное на охапку соломы, а также ящик с продуктами и бутыль с родниковой водой. Когда мы пробрались в грот, я накормил моего боевого товарища хлебом и изюмом и дал ему вволю воды, в чем он очень нуждался после пережитого. Затем я предложил туземцу отдохнуть. Бедняга не заставил себя упрашивать – он сразу же завалился на солому и мгновенно уснул.
Мой дикарь оказался симпатичным малым, и я, не удержавшись, стал разглядывать его при свете свечи. На вид ему можно было бы дать не больше двадцати пяти лет от роду. Смуглое, скорее темно-оливкового цвета, округлое лицо его сейчас казалось спокойным; твердо очерченный рот был полуоткрыт в ровном дыхании, между губ белели крепкие, как слоновая кость, зубы; нос моего дикаря не выглядел приплюснутым, как у негров, а имел небольшую горбинку и тонкую переносицу. В этом лице не было ничего свирепого, лишь мужественная сдержанность; время от времени он принимался что-то бормотать во сне, и тогда его губы трогала улыбка, а выражение становилось мягким и простодушным. Волосы у него были черными, прямыми и длинными, кисти рук красивыми и небольшими, как у европейца, а тело отличалось превосходным сложением, статностью и силой.
Я осторожно выбрался из грота и присел под скалой, вытянув усталые ноги. Пришло время передохнуть и выкурить трубочку.
Глава 36Пятница
Через полчаса лицо туземца показалось в расщелине, и он поспешил ко мне.
Едва приблизившись, он смиренно припал к земле, выражая глубокую благодарность и почтение. Лицо его сияло радостью и простодушным восхищением, а жесты, сопровождавшие молчаливое выражение чувств, говорили мне о многом. Он снова поставил мою ногу себе на голову и дал понять, что с этой минуты становится моим верным рабом до конца жизни. Я поднял бывшего пленника, усадил его рядом с собой и, в свою очередь, попытался объяснить ему, что я рад нашей встрече, очень им доволен и что нам нужно научиться понимать друг друга.
Мы вернулись в грот и там выпили немного рома, смешанного с водой. В этот напиток мы обмакивали куски хлеба – и по всему было видно, что угощение моему гостю пришлось по вкусу. Затем я объявил дикарю, что отныне его имя будет Пятница. Я решил назвать его так в память о дне, который подарил мне верного товарища и помощника в делах. В конце концов, ведь именно сегодня, когда я выручил его из беды, он как бы вторично родился. Индейцу же следовало называть меня «господин» – имя Робинзон Крузо ему было бы трудно запомнить и произносить. Я научил его говорить «да» и «нет», объяснив значение этих простых и необходимых в общении слов.
Ночевали мы в гроте, но как только рассвело, я решил, что пора действовать. Разбудив Пятницу, я прежде всего показал ему, что хочу, чтобы он носил одежду. Он не возражал, наоборот, одобрительно закивал, и я выдал моему дикарю первые попавшиеся штаны и рубаху, которые не слишком пришлись ему по росту. Тем же путем мы вернулись на холм, чтобы взглянуть, что происходит на берегу и остались ли на острове наши враги.
Берег оказался безлюдным, лодок не было видно; ясное дело: не дождавшись пропавших соплеменников, остальные дикари уплыли, однако я опасался, что они могут вернуться в любую минуту. Подождав немного, пока Пятница натешится подзорной трубой, я повел его в свое главное убежище. Мы проникли на участок не через подземный ход, а через частокол, воспользовавшись перекидной лестницей, и все это время мой гость внимательно и восхищенно следил за моими действиями и удивлялся незнакомым вещам.
Не задерживаясь в доме, я вооружил Пятницу саблей; лук, которым он отменно владел, вместе с колчаном висел у него за спиной. Кроме того, я дал ему нести второе ружье. Сам я прихватил еще и мушкет. Я собирался взглянуть на то место, где бесчинствовали кровожадные пришельцы; мне нужны были более подробные сведения о дикарях.
То, что предстало моим глазам на берегу, вновь заставило меня содрогнуться. Картина была ужасающая, но у Пятницы она не вызвала никаких чувств. Он равнодушно смотрел на песок, пропитанный кровью, на останки человеческих тел, куски обугленного мяса, мелкие кости в золе потухшего костра. Я насчитал три черепа, и Пятница, указывая на них, объяснил, что всего было четверо пленников, трех убили и съели, а ему – он ударил себя несколько раз в грудь сжатым кулаком – удалось бежать; при этом мой спутник торжествующе взглянул на меня и широко улыбнулся.
Насколько я понял из его объяснений, он принадлежал к племени, которое проиграло битву другим дикарям. Взятых в плен воинов отвезли в разные места и совершили ритуальное убийство, а его и еще троих молодых индейцев усадили в одну из пирог, которые приплыли на мой остров. Ему не хотелось умирать, он убежал, господин его спас – вот и вся история.
Вздохнув, я велел Пятнице собрать в кучу черепа, кости и прочие кошмарные останки жертв, а затем бросить в костер, который я собирался разжечь, чтобы уничтожить все видимые следы варварского обычая. Он охотно принялся за дело.
Но внезапно я заметил, что наряженный в матросскую одежду дикарь совсем не прочь полакомиться человеческим мясом. На простодушном лице моего нового товарища было написано чисто каннибальское выражение. Я пришел в такое негодование, что Пятница перепугался больше, чем если бы его несчастные соплеменники вдруг ожили. Я тотчас дал ему понять, что без промедления убью его, если когда-либо замечу даже намек на подобное желание.
Парень энергично закивал в знак согласия и с необычайным проворством бросился выполнять мое поручение.
Уничтожив все следы кровавой бойни, мы возвратились домой.
Прежде всего мы перекусили козьим молоком и лепешками, чрезвычайно одобренными индейцем, а затем я решил обеспечить Пятницу такой одеждой, которая была бы ему впору и чтобы он ни в чем не нуждался. Я отыскал в сундуке канонира холщовые брюки, немного их подрезал и добавил к ним один из моих удобных поясов. Позже сшил куртку из козьей шкуры, использовав все свои навыки и умение, чтобы она была удобна Пятнице, а в завершение смастерил шапку, весьма схожую с моей. Таким образом, мой индеец приобрел приличный вид и к тому же был страшно доволен тем, что стал похож на своего «господина».
Надо сказать, что первое время Пятница чувствовал себя в одежде непривычно, особенно мешали ему штаны, да и куртку парень, как мне казалось, недолюбливает, однако мало-помалу он привык и признал, что голым, даже на безлюдном острове, ходить не всегда удобно, особенно среди колючих зарослей.
Следующим моим шагом было устройство жилья для Пятницы. Еще во времена своей беззаботной жизни на острове я приладил над своей палаткой дополнительную кровлю из веток и жердей, концы которых с одной стороны упирались в склон, образуя над входом в пещеру плотный навес. Снаружи навес поддерживался двумя крепкими столбами, между которыми я приладил дверь из досок. Дверь открывалась внутрь и на ночь запиралась на засов. Чтобы разместить Пятницу поудобнее и при этом мы не мешали друг другу, пришлось построить на моем подворье небольшой шалаш, отдаленно напоминающий с виду индейскую хижину. Жилище Пятницы располагалось между дверью, ведущей в мое помещение, и внешней оградой-частоколом.
Еще не зная характера и привычек моего дикаря, я раздумывал, как обезопасить себя от его простодушного любопытства или от непредсказуемых поступков, однако все эти предосторожности оказались излишними. Пятница настолько ко мне привязался, был до такой степени деликатен и услужлив, что мои опасения быстро рассеялись, а моя дверь всегда оставалась открытой настежь. Никто и никогда не имел такого преданного, верного и доброго слуги и товарища, каким был мой Пятница.
С каждым днем он все больше нравился мне.
К тому же Пятница, как выяснилось, был необыкновенно толковым и сообразительным малым; он, как говорится, все схватывал на лету. Мне очень хотелось иметь в его лице собеседника и поскорее научить всему, что могло быть полезным для него, а главное – чтобы мы как можно быстрее начали понимать друг друга. Здесь, на острове, существование было непростым, а для него еще и не вполне понятным. Пятнице, лишенному привычного окружения, нужно было менять все свои привычки, вслушиваться в незнакомую речь и приспосабливаться к новым правилам жизни.
Однако он оказался толковым учеником, веселым, любознательным и прилежным. Он по-детски радовался, когда понимал меня и когда я его хвалил. Что до моих ощущений, то теперь мне жилось гораздо легче и приятнее, и, если бы не постоянная угроза вторжения воинственных дикарей, я согласился бы до конца своих дней остаться с Пятницей на этом острове…
Когда мы немного сжились и привыкли друг к другу, я подумал, что неплохо бы окончательно отучить Пятницу от людоедских привычек. Кормил я его в основном молочной пищей и хлебом; теперь же я посчитал, что настало время моему дикарю поменять свои кулинарные пристрастия и отведать обычного мяса.
Дня через три после того как мы обосновались в нашей крепости, я взял Пятницу с собой на прогулку. У меня был план привести козленка из дальнего загона и приготовить мясное блюдо, чтобы дать его отведать индейцу. Но еще на полпути к лесу мы заметили невдалеке небольшое стадо диких коз. «Стой на месте!» – шепнул я парню, затем вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Один козленок упал, остальное стадо врассыпную бросилось прочь.
После того как прогремел выстрел, Пятница замер, недоуменно уставившись на убитое животное. Не в силах взять в толк, что произошло, он принялся ощупывать себя, полагая, что и его могло ранить. Пришлось успокоить беднягу и объяснить, что я не собирался причинять ему вреда; улыбаясь, я показал ему на неподвижно лежащего козленка и велел забрать тушу и нести ее за мной. Пока он выполнял мое поручение, я снова перезарядил ружье.