вечеру превратился в жестокий шторм. Ветер дул навстречу сбежавшим дикарям, и едва ли легкой и хрупкой пироге удалось справиться с бушующим морем и благополучно достичь берега.
Но вернемся к Пятнице. Он до того был занят своим отцом, что я не решался его потревожить. Наконец я позвал его, и он прибежал вприпрыжку. Глядя на его физиономию, которая выражала необычайную радость, я спросил, дал ли он отцу хотя бы кусок хлеба. На это Пятница затряс головой и смущенно пробормотал:
– Нет хлеба. Пятница, скверный пес, все съесть сам…
Я сунул ему лепешку, которую предусмотрительно засунул в карман, и оттуда же извлек пару кистей изюма.
Все это Пятница вручил отцу, а когда тот принялся за еду, вдруг опрометью выскочил из пироги и понесся по берегу, словно за ним гналась сотня дикарей. Бежал он с такой быстротой, что в считанные мгновения исчез из виду. Напрасно я звал его, крича вслед, – мой приятель даже не обернулся. А через четверть часа я снова увидел его: Пятница возвращался, но теперь уже гораздо медленнее. Приблизившись, он совсем убавил шаг, и я разглядел, что у него в руках.
Оказывается, он успел сбегать в мою крепость и теперь нес кувшин со свежей водой и несколько лепешек. Лепешки он сразу же отдал мне, а воду, после того как я сделал несколько глотков, отдал отцу. Вода чудодейственно оживила пожилого дикаря – он, как выяснилось, умирал от жажды.
Когда дикарь напился, я спросил у Пятницы, не осталось ли немного воды? Кувшин был еще наполовину полон, и я попросил его напоить также испанца, который наверняка испытывал не меньшую жажду, и отнести ему одну из лепешек.
Окончательно ослабевший, пленник-европеец неподвижно лежал на траве под тенистым деревом. Его боевой задор угас, ноги одеревенели и распухли от пут, которыми были жестоко стянуты на протяжении долгого времени. Он едва смог приподняться, чтобы напиться воды, и полулежа взялся за лепешку. Я направился к нему и протянул бедняге пригоршню изюма. Он взглянул на меня с такой признательностью, что у меня защемило сердце. Еда и питье подкрепили храброго испанца, но самостоятельно встать на ноги он больше не мог. Этот человек отчаянно сражался из последних сил, но теперь его лодыжки распухли и причиняли сильнейшую боль. Пришлось позвать Пятницу, чтобы тот растер их ромом так же, как сделал это для отца.
И вот еще что я заметил: пока Пятница возился с испанцем, не проходило и минуты, чтобы он не вскинул голову и не бросил взгляд в сторону пироги, где лежал его отец. Мой туземный приятель словно проверял, не исчез ли старик и все ли с ним благополучно. На миг потеряв отца из виду, он вдруг бросил свое дело, сорвался с места, добежал до пироги и, убедившись, что все в порядке, вернулся.
Когда с растиранием было покончено, я предложил испанцу попытаться встать и с помощью Пятницы добраться до пироги. Нам пора было возвращаться в мое убежище, где все мы будем в полной безопасности, а спасенные пленники получат лучший уход. Но Пятница, вместо того чтобы дождаться, пока испанец встанет, взвалил его себе на плечи, отнес к пироге и бережно усадил рядом со своим отцом. Сам он выпрыгнул из пироги на песок, спустил судно на воду и, несмотря на усиливающийся ветер, стал грести, да так энергично, что я едва поспевал за лодкой, идя пешком по берегу.
Доставив обоих в нашу бухту и покинув их в челне, Пятница отправился разыскивать вторую пирогу. Вскоре он вихрем пронесся мимо меня, и я едва успел спросить, куда это он так торопится. «Иду искать пирога!» – крикнул он на бегу. Никогда еще я не видел, чтобы человек бегал так быстро, как мой туземный приятель. Думаю, он мог бы легко потягаться с самыми резвыми скаковыми лошадьми.
Вторую пирогу Пятница привел в бухту почти одновременно с моим появлением на берегу. Привязав ее, он отправился помогать нашим гостям высадиться из лодки. Но когда оба выбрались на песок, оказалось, что ни тот, ни другой не могут ступить и шагу. Мой Пятница растерялся.
Поразмыслив, я предложил обоим посидеть некоторое время на песке, а Пятнице велел следовать за мной. В нашем убежище я наскоро сколотил неуклюжие носилки, и мы перенесли испанца и отца Пятницы к наружной стене моих укреплений. Но тут нас ожидали еще большие затруднения. Воспользоваться приставной лестницей ни один из них не мог, а другого способа переправить их через ограду не существовало. Не ломать же ради этого частокол!
Пришлось снова браться за дело. За пару часов мы с Пятницей соорудили из старых парусов довольно вместительную и прочную палатку и разбили ее на площадке между внешней стеной моего форта и посаженной мною рощицей. Внутри находились две постели с матрасами, набитыми ячменной соломой и накрытыми простынями.
Итак, население моего острова начинало расти, и теперь я действительно походил на правителя, имеющего хоть и немногочисленных, но подданных. Остров всецело принадлежал мне; я был здесь и законодателем, и судьей, и владельцем всей земли. В преданности подданных я мог не сомневаться – все они были обязаны мне жизнью. Но еще более любопытным был тот факт, что мой народ, состоявший всего из трех человек, принадлежал к трем различным вероисповеданиям. Пятница с моей легкой руки стал протестантом, отец его был язычником, а испанец – католиком. И мне, как властителю, ничего не оставалось, как принять свободу совести на всем пространстве моего острова.
Обезопасив спасенных нами людей и дав им возможность спокойно отдохнуть после пережитого, я занялся их пропитанием. Прежде всего я велел Пятнице заколоть молодую козу из моего меньшего стада. Затем взял ее заднюю часть, изрубил на мелкие куски и поручил Пятнице сварить их, добавив пшеничной крупы, овощей и душистых кореньев. Получилась отменная похлебка и полное блюдо нежного мяса. С этими яствами мы отправились в новую палатку.
Там мы накрыли стол и с аппетитом отобедали или, скорее, отужинали, причем во время застолья Пятница служил мне переводчиком не только в разговоре с отцом, но и с испанцем, который хорошо владел туземным наречием.
После обеда я приказал Пятнице взять одну из пирог и отправиться за мушкетами и другим огнестрельным оружием, которое мы так и оставили на поле сражения. Завтра с утра ему предстояло похоронить тела убитых дикарей, а заодно и ужасные остатки их пиршества, которых, вероятно, было немало. Сам я так и не смог заставить себя заняться этим и, проходя мимо, отворачивался, борясь с тошнотой и отвращением.
Пятница все исполнил в точности и уничтожил даже следы на прибрежном песке и кострище. Поэтому, вновь оказавшись на том конце острова, я с трудом узнал местность, и лишь выступ леса да одинокое дерево в зарослях кустарника подсказали мне, где я нахожусь.
Когда мои новые подданные пошли на поправку, мы стали все чаще вести беседы. Прежде всего я велел Пятнице спросить у отца, что он думает о тех дикарях, которые ускользнули в пироге. Не следует ли нам опасаться их возвращения, причем, не приведи господь, с многочисленными соплеменниками?
Пожилой туземец заверил меня, что буря, которая свирепствовала всю ночь, была так сильна, что если даже беглецы не потонули, то их наверняка отнесло далеко на юг, к берегам, населенным враждебными племенами. Там их ожидала такая же судьба, какую они готовили всем своим пленникам, и наверняка их давным-давно съели. Если же каким-то чудом они уцелели и благополучно достигли мест, где обитают их сородичи, то тут судить трудно. Тем не менее пожилой дикарь склонялся к тому, что беглые людоеды настолько напуганы внезапным нападением и грохотом наших ружей, что, скорее всего, поведают о случившемся как о внезапном явлении могущественных и воинственных духов, истребляющих все живое. Он своими ушами слышал, как туземцы, пытаясь спастись бегством, кричали друг другу, что не могут понять, каким образом человек может изрыгать огонь и убивать на огромном расстоянии, даже не поднимая руки.
В этом пожилой дикарь оказался прав: со временем я узнал, что среди местных племен распространились жуткие слухи о моем острове, и никто из каннибалов не решался не только высадиться на его берега, но даже приблизиться на несколько миль. Они были безмерно напуганы рассказами тех, кому все-таки удалось избежать гибели на море, и твердо верили в то, что огонь богов истребляет всех, кто ступит на землю заколдованного острова.
Все это стало известно мне гораздо позже, и долгое время я находился в беспрерывной тревоге за себя и свой народ. Но теперь нас было уже четверо, и мы вполне могли на поле сражения выстоять даже против сотни дикарей.
Однако время шло, а на горизонте так и не появилось ни одной пироги. Мои опасения насчет внезапного вторжения людоедов начали постепенно рассеиваться, и я снова стал подумывать о плавании к отдаленной земле. Тем более что отец Пятницы убедил меня, что у его соплеменников нас ждет самый радушный прием.
Глава 41Британский корабль
И все-таки я отказался от своих намерений – к этому меня подтолкнул один важный разговор с испанцем. Тот сообщил, что кроме него на побережье, куда я стремился, оставались еще шестнадцать его товарищей – испанцев и португальцев, которые спаслись после кораблекрушения. Они мирно жили по соседству с туземцами, но терпели большую нужду во всем необходимом – в пропитании, одежде, лекарствах. В отличие от меня эти люди потеряли все, что имели.
Я принялся расспрашивать, и мой испанец поведал, что был членом команды испанского корабля, который шел из Pио-де-ла-Платы в Гавану. Туда он должен был доставить груз, состоявший из слитков серебра и хлопковых тканей, а обратно вернуться с полными трюмами товаров из Европы, которые в изобилии поставлялись на Кубу. Во время кораблекрушения пятеро членов команды погибли, а остальные благополучно добрались до побережья, где обнаружили, что оно населено многочисленными индейскими племенами.
Первое время моряки буквально умирали с голоду и ежечасно ожидали нападения каннибалов. У них было кое-какое огнестрельное оружие, но оно оказалось совершенно бесполезным, поскольку морская вода подмочила весь порох за исключением двух-трех фунтов, которые они быстро истратили, добывая пропитание охотой.