Я спросил, на что же надеялись потерпевшие бедствие и не пытались ли они выбраться оттуда? Испанец на это ответил, что они много раз обсуждали такую возможность, но у них не было ни судна, ни инструментов, необходимых для его постройки. В конце концов все впали в отчаяние.
Тогда я поинтересовался, не примут ли они мое предложение вырваться из заточения на диком побережье и перебраться ко мне на остров.
Разумеется, я колебался и откровенно признался испанцу, что опасаюсь измены и вероломства. Я не знаю этих людей, а ведь мне придется довериться им, поставив под угрозу свою жизнь и благосостояние. Известно, что благодарность – это не добродетель, которой обладает каждый, и люди часто пренебрегают ею в погоне за сиюминутной выгодой. Было бы досадно оказаться пленником в их руках, а со временем попасть в испанские колонии, где любого англичанина, чем бы он ни занимался, ждут заточение и пытки. Уж лучше угодить в лапы к людоедам и быть заживо съеденным, чем отправиться на костер по приговору суда инквизиции, – ведь любое лицо моего вероисповедания считается у испанцев еретиком.
Но было нечто такое, что заставляло меня отбросить все опасения. Если бы моряки, потерпевшие крушение, оказались на моем острове, мы, располагая таким количеством рабочих рук, могли бы быстро построить вместительный парусник, на котором нетрудно добраться до Бразилии или испанских владений. Для меня важно одно: знать, что в благодарность за обеспечение этих людей оружием, инструментами, материалом и пропитанием они не скрутят меня и не доставят в трюме судна прямиком к испанским властям. Тогда моя участь станет гораздо худшей, чем заточение на необитаемом острове.
С большим чистосердечием испанец заверил меня, что положение его спутников настолько бедственно, а их жизнь постоянно подвергается таким опасностям, что они будут счастливы попасть на остров и никогда даже в мыслях не посмеют поднять руку на человека, который вернет им свободу и безопасность. А чтобы у меня больше не оставалось сомнений, он сам отправится на побережье вместе с отцом Пятницы, обсудит со своими товарищами предложенный мною план и привезет мне ответ.
Тогда я сказал, что не вступлю с ними в переговоры, если они не присягнут на Библии, что признают мою власть как правителя острова, что будут мне верны и в случае постройки судна отправятся в ту христианскую землю, какую я укажу. Больше того: они должны беспрекословно выполнять любые мои приказания. Я заготовлю бумагу с этой клятвой, испанец возьмет ее с собой, и каждый из его товарищей должен будет собственноручно подписать ее. Только после этого они могут быть допущены на мой остров.
Испанец воодушевился и с горячностью заявил, что готов сию минуту присягнуть и не разлучаться со мной до тех пор, пока я сам не прикажу ему этого. Он готов отдать за меня всю кровь до последней капли, если хоть один из его товарищей изменит своему слову.
Все, кто спасся с испанского корабля, честные и достойные люди, оказавшиеся в самом плачевном положении. У них нет одежды и оружия, а питаются они теми крохами, которые дают им из жалости туземцы, и вдобавок вынуждены терпеть от произвола тамошних вождей. Они уже почти расстались с надеждой вернуться на родину, и если я решусь помочь им, будут служить мне верой и правдой.
После этого я окончательно решил пойти на риск и отправить для переговоров пожилого дикаря и испанца. Но когда все уже было готово к отплытию, испанец обратился ко мне и сказал, что есть одно обстоятельство, которое, по его мнению, может воспрепятствовать осуществлению нашего плана. Я выслушал его и убедился, что этот человек не только предан мне, но и наделен ясным умом и практической сметкой. Действительно, освобождение его товарищей следовало отложить по меньшей мере на шесть месяцев.
А дело заключалось в следующем. Испанец провел на острове уже больше месяца. За это время он успел узнать, как я веду свое хозяйство и какими способами с Божьей помощью добываю пропитание. Ему было хорошо известно, сколько зерна и вяленой козлятины находится в моей кладовой, сколько молока дают козы, когда и в каком количестве созревает виноград. Всего этого было больше чем достаточно для одного человека, но даже для четверых хватало в обрез. А если население острова увеличится до двадцати человек? Как прокормить их и как снарядить в дорогу судно, когда оно будет построено? Без надлежащих запасов нам не добраться не только до Бразилии, но даже до ближайших испанских поселений в Южной Америке.
И вот что предложил испанец. Вместе с Пятницей и его отцом они расчистят, вспашут и засеют новые, гораздо более обширные участки полей. Для посева будет использовано все зерно, которое нам удастся сохранить. Затем придется дождаться жатвы, собрать урожай и, только уже имея солидный запас продовольствия, отправиться за его соотечественниками. Иначе они попадут из огня да в полымя, а голод, случалось, и не такие клятвы лишал силы. Тут он напомнил мне, как Господь вывел евреев из Египта и как те возроптали против самого Бога, когда в пустыне им стало не хватать пищи.
В его словах было столько благоразумия, а совет так хорош, что я пришел в восхищение и немедленно с ним согласился. Вчетвером мы принялись расчищать поляны и вскапывать землю с помощью всех имеющихся у нас деревянных орудий. Спустя месяц, когда пришло время сева, у нас было распахано и удобрено земли для посева двадцати двух бушелей ячменя и шестнадцати бушелей пшеницы. Больше сэкономить нам не удалось, хотя мы оставили себе ровно столько, сколько было необходимо, чтобы продержаться до нового урожая. В этих краях от посева до жатвы проходит четыре месяца – намного меньше, чем в Англии.
Теперь, когда нас стало четверо, я уже не так опасался нашествия дикарей. Мы безбоязненно расхаживали по всему острову, и все наши мысли были заняты только доставкой спутников испанца и мечтами о грядущем возвращении на родину. Планируя постройку судна, я пометил зарубками некоторые деревья, которые показались мне пригодными для корпуса и оснастки. Затем велел Пятнице и его отцу срубить эти сосны и дубы, а испанцу поручил проследить, чтобы все было сделано как должно.
Я показал им, каким способом можно превратить дубовый кряж в доски. Нам требовалось не менее дюжины крепких и длинных досок из хорошего дуба, каждая от двух до четырех дюймов толщиной и шириной не меньше двадцати пяти дюймов. Трудно вообразить, сколько труда для этого потребовалось, но результат меня порадовал.
Одновременно я стремился по мере возможности увеличить свое стадо ручных коз. Для этого я ежедневно отправлял на охоту Пятницу, а мы с испанцем его сопровождали, сменяясь через день. В результате нам удалось отловить два десятка козлят и присоединить их к тем, что паслись в загонах. Когда же настало время сушить виноград, я собрал и развесил его на солнце в таком невероятном количестве, что изюмом из него можно было бы наполнить восемьдесят бочонков. Хлеб и изюм составляли основу нашего пропитания, и могу вас заверить – это было не только питательно, но и чрезвычайно вкусно.
Наконец наступило время жатвы. Пшеница и ячмень уродились неплохо, и зерна должно было хватить для осуществления наших планов. Мы собрали, обмолотили и засыпали в закрома около двухсот двадцати бушелей, и этого было достаточно, даже если бы все шестнадцать испанцев оказались здесь. А построив судно, мы могли обойти все гавани Нового Света, не пополняя запасов.
Покончив с зерном, мы принялись за плетение больших корзин для его хранения. Испанец оказался в этом деле настоящим искусником, и из его рук выходили красивые и надежные изделия, совсем не похожие на те, которые были до того у меня.
Теперь, когда все было готово, испанец и отец Пятницы могли отправиться к дальнему побережью. Я по-прежнему настаивал на том, чтобы они возвращались одни и ни в коем случае никого не брали с собой. Все, кто примет мои условия и даст в письменном виде клятву, могли рассчитывать на мою благосклонность. Однако пока я не увижу собственноручных подписей этих людей, я не могу быть ни в чем уверен.
Получив эти наставления, испанец и пожилой дикарь погрузились в одну из тех пирог, на которых они прибыли на остров связанными и обреченными на съедение, и приготовились отчалить.
У каждого из них было по мушкету и по восемь зарядов к ним. Я просил их не тратить попусту порох и дробь, сохранив их на крайний случай.
Настроение у меня было превосходное. Впервые за двадцать семь лет пребывания на острове я занимался тем, что могло принести мне избавление. Я снабдил моих посланцев внушительным количеством хлеба и изюма, которого хватило бы на несколько дней, а их несчастным товарищам еще на неделю. Мы договорились об условном знаке, который, возвращаясь, они должны были поднять на мачте, чтобы я мог издали отличить их пирогу от туземной, а затем я пожелал испанцу и отцу Пятницы попутного ветра и счастливого пути.
Ветер и в самом деле оказался попутным. Мои посланцы отплыли в период октябрьского полнолуния – точной даты я не могу назвать, потому что давно сбился со счета и мой календарь с зарубками ничем больше не мог мне помочь. Боюсь, что я, возможно, ошибался даже в количестве лет, проведенных на острове.
Прошло восемь дней, когда случилось нечто невероятное. Однажды утром, когда я задремал в своем шалаше после плотного завтрака, ко мне ворвался Пятница.
– Хозяин, хозяин! – прокричал он, округлив глаза. – Корабль! Там корабль!
Я вскочил как ошпаренный и в чем был, даже не прихватив с собой ружья, помчался через рощицу. Передо мной открылся вид на море. В нескольких милях от берега я увидел большой корабль, только что обогнувший южную оконечность острова и направлявшийся к входу в нашу бухту. Свежий ветерок наполнял паруса, и ничто не препятствовало мореплавателям.
Оправившись от изумления, я подозвал к себе Пятницу и велел ему спрятаться в зарослях на берегу бухты и следить за кораблем до тех пор, пока мы не удостоверимся, кто это – друзья или враги.