Перетаскивая в новое помещение порох и запасное оружие, я заодно откупорил и бочонок с подмоченным порохом. Оказалось, что вода проникла в бочонок только на три-четыре дюйма кругом; подмокший порох затвердел и ссохся в крепкую корку, в которой остальной порох лежал как ядро ореха в скорлупе. Таким образом, я неожиданно разбогател ещё фунтов на шестьдесят очень хорошего пороху. Это был весьма приятный сюрприз. Весь этот порох я перенёс в мой грот для большей сохранности и никогда не держал в своей крепости более трёх фунтов на всякий случай. Туда же я перетащил и весь свой запас свинца, из которого я делал пули.
Я воображал себя в то время одним из древних великанов, которые, говорят, жили в расщелинах скал и в пещерах, неприступных для простых смертных. Пусть хоть пятьсот дикарей рыщут по острову, разыскивая меня: они не откроют моего убежища, говорил я себе, а если даже и откроют, так всё равно не посмеют проникнуть ко мне.
Старый козёл, которого я нашёл издыхающим при входе в пещеру, на другой же день околел. Во избежание зловония от разлагающегося трупа я закопал его в яму, вырыв её тут же, в пещере; это было легче, чем вытаскивать его вон.
Шёл уже двадцать третий год моего житья на острове, и я успел до такой степени освоиться с этой жизнью, что, если бы не страх перед дикарями, которые могли потревожить меня, я бы охотно согласился провести здесь весь остаток моих дней до последнего часа. Я придумал себе несколько маленьких развлечений, и время протекало для меня гораздо веселее, чем прежде. Во-первых, я научил говорить своего Попку, и он так мило болтал, произносил слова так раздельно и внятно, что было большим удовольствием слушать его. Он прожил у меня не менее двадцати шести лет. Как долго жил он потом, я не знаю; впрочем, я слышал, что попугаи живут по сто лет. Может быть, верный мой Попка и теперь ещё летает по острову, призывая бедного Робина Крузо. Мой пёс был мне верным и преданным другом в течение шестнадцати лет, но он околел от старости. Что касается моих кошек, то, как я уже говорил, они так расплодились, что я принуждён был стрелять по ним несколько раз, иначе они загрызли бы меня и уничтожили бы все мои запасы. Когда две старые кошки, взятые мной с корабля, издохли, я продолжал распугивать остальных выстрелами и не давал им есть, так что в заключение все они удрали в лес и одичали. Я оставил у себя только двух или трёх любимиц, которых приручил и потомство которых неизменно топил, как только оно появлялось на свет; они стали членами моей разношёрстной семьи. Кроме того, я всегда держал при себе двух-трёх козлят, приучая их есть из моих рук. Было у меня ещё два попугая, не считая старого Попки; оба они тоже умели говорить и оба выкликали: «Робин Крузо», но далеко не так хорошо, как первый. Затем я поймал и приручил несколько морских птиц. Всем им я подрезал крылья, так что они не могли улететь. Молодые деревца, посаженные мною перед крепостью, чтоб лучше скрыть её на случай появления дикарей, разрослись в густую рощу, и мои птицы поселились в этой роще и плодились, что меня очень радовало. Таким образом, я чувствовал себя спокойно и хорошо и был бы совершенно доволен своею судьбой, если б мог избавиться от страха перед дикарями.
Но судьба судила иначе.
Итак, шёл двадцать третий год моего заточения. Наступил декабрь – время южного солнцестояния, а для меня – время уборки хлеба, требовавшей постоянного моего присутствия на полях. И вот однажды, выйдя из дому перед рассветом, я был поражён, увидев огонь на берегу, милях в двух от моего жилья и, к великому моему ужасу, не в той стороне острова, где, по моим наблюдениям, высаживались посещавшие его дикари, а в той, где жил я сам.
Я был поистине сражён тем, что увидел, и притаился в своей роще, не смея ступить дальше ни шагу, чтобы не наткнуться на нежданных гостей. Но и в роще я не чувствовал себя спокойно, я боялся: если дикари начнут шнырять по острову и увидят мои поля с растущим на них хлебом или что-нибудь из моих работ, они сейчас же догадаются, что на острове живут люди, и не успокоятся, пока не разыщут меня. Подгоняемый страхом, я живо вернулся в свою крепость, поднял за собой лестницу, чтоб замести следы, и начал готовиться к обороне.
Я зарядил все мои мушкеты и пистолеты и решил защищаться до последнего вздоха. В этом положении я пробыл два часа, не получая никаких вестей извне: у меня не было лазутчиков, чтобы провести разведку.
Просидев так ещё несколько времени и истощив своё воображение, я не в силах был выносить далее неизвестность и полез на гору способом, описанным выше, то есть при помощи лестницы, приставляя её к уступу горы, спускавшейся в мою сторону. Добравшись до самой вершины, я вынул из кармана подзорную трубу, лёг животом на землю и, направив трубу на то место берега, где я видел огонь, стал смотреть. Я увидел человек десять голых дикарей, сидевших кружком подле костра. Конечно, костёр они развели не для того, чтобы погреться, так как стояла страшная жара, а затем, чтобы состряпать свой варварский обед из человечьего мяса.
Дикари приехали в двух лодках, которые теперь лежали на берегу: было время отлива, и они, видимо, дожидались прилива, чтобы пуститься в обратный путь. Вы не можете себе представить, в какое смятение повергло меня это зрелище, а главное, то, что они высадились на моей стороне острова, так близко от моего жилья. Впрочем, потом я немного успокоился, сообразив, что, вероятно, они всегда приезжают во время прилива и что, следовательно, во всё время отлива я смело могу выходить, если только они не высадились до его начала. Это наблюдение успокоило меня, и я как ни в чём не бывало продолжал уборку урожая.
Как я ожидал, так и вышло: лишь только начался прилив, дикари сели в лодки и отчалили. Я забыл сказать, что за час или за полтора до отъезда они плясали на берегу: я ясно различал в подзорную трубу их странные телодвижения и прыжки. Я видел также, что все они были нагишом, но были ли то мужчины или женщины – не мог разобрать.
Как только они отчалили, я спустился с горы, вскинул на плечи оба свои ружья, заткнул за пояс два пистолета, тесак без ножен и, не теряя времени, отправился к тому холму, откуда впервые заметил появление этих людей. Добравшись туда (что заняло не менее двух часов), я взглянул в сторону моря и увидел ещё три лодки с дикарями, направлявшиеся от острова к материку.
Это открытие подействовало на меня удручающим образом, особенно когда, спустившись к берегу, я увидел остатки только что справлявшегося там пиршества. Меня охватило такое негодование при виде этой картины, что я снова стал обдумывать план уничтожения первой же группы варваров, которую я увижу на берегу, как бы ни была она многочисленна.
Не подлежало, однако, сомнению, что дикари посещают мой остров очень редко: прошло пятнадцать с лишним месяцев со дня последнего их визита, и за всё это время я не видел ни их самих, ни свежих следов человеческих ног, вообще ничего такого, что бы указывало на недавнее их присутствие на берегу. В дождливый же сезон они, наверно, совсем не бывали на моём острове – вероятно, не отваживались выходить из дому, по крайней мере так далеко. Тем не менее все эти пятнадцать месяцев я не знал покоя, ежеминутно ожидая, что ко мне нагрянут незваные гости и нападут на меня врасплох.
Не могу выразить, каким тревожным временем были для меня эти пятнадцать месяцев. Я плохо спал, каждую ночь видел страшные сны и часто просыпался в испуге. Я и днём не знал ни минуты покоя.
В середине мая, а именно 16-го, если верить моему жалкому деревянному календарю, на котором я продолжал отмечать числа, с утра до вечера бушевала сильная буря с грозой, и день сменился такою же бурною ночью. Вдруг я услышал пушечный выстрел, как мне показалось, со стороны моря.
Я вздрогнул от неожиданности; но эта неожиданность не имела ничего общего с теми сюрпризами, какие судьба посылала мне до сих пор. Боясь потерять хотя бы секунду драгоценного времени, я сорвался с места, мигом приставил лестницу к уступу горы и стал карабкаться наверх. Едва я успел взобраться на вершину, как передо мной блеснул огонёк выстрела, и через полминуты раздался второй пушечный выстрел. По направлению звука я без труда различил, что стреляют в той части моря, куда когда-то меня угнало течением вместе с моей лодкой.
Я догадался, что это какой-нибудь погибающий корабль подаёт сигналы о своём бедственном положении и что невдалеке находится другой корабль, к которому он взывает о помощи. Несмотря на всё волнение, я сохранил присутствие духа и успел сообразить, что если я не могу выручить из беды этих людей, зато они, может быть, выручат меня. Не теряя времени, я собрал весь валежник, какой нашёлся поблизости, сложил его в кучу и зажёг. Сухое дерево сразу занялось, несмотря на сильный ветер, и так хорошо разгорелось, что с корабля – если только это действительно был корабль – не могли не заметить моего костра. И он был, несомненно, замечен, потому что, как только вспыхнуло пламя, раздался новый пушечный выстрел, потом ещё и ещё, всё с той же стороны. Я поддерживал костёр всю ночь до рассвета, а когда совсем рассвело и небо прояснилось, я увидел в море с восточной стороны острова, но очень далеко от берега не то парус, не то кузов корабля – я не мог разобрать даже в подзорную трубу из-за тумана, который на море ещё не совсем рассеялся.
Весь день я наблюдал за видневшимся в море предметом и вскоре убедился, что он неподвижен. Я заключил, что это стоящий на якоре корабль. Легко представить, как не терпелось мне удостовериться в правильности моей догадки; я схватил ружьё и побежал на юго-восточный берег, к скалам, где я когда-то был унесён течением. Погода между тем совершенно прояснилась, и, придя на место, я, к великому моему огорчению, отчётливо увидел кузов корабля, наскочившего ночью на подводные рифы.
Должно быть, эти люди, кто б они ни были, не зная о существовании рифов, наскочили на них ночью из-за сильного восточно-северо-восточного ветра. Если бы на корабле заметили остров, то спустили бы шлюпки и попытались бы добраться до берега. Но то обстоятельство, что там палили из пушек, особенно после того, как я зажёг свой костёр, породило во мне множество предположений: то я воображал, что, увидев мой костёр, они сели в шлюпку и стали грести к берегу, но не могл