и выгрести из-за волнения и потонули; то мне казалось, что они лишились всех своих шлюпок ещё до крушения, что могло случиться вследствие многих причин: например, при сильном волнении, когда судно зарывается в воду, очень часто приходится выбрасывать за борт или ломать шлюпки. Возможно было и то, что погибший корабль был лишь одним из двух или нескольких судов, следовавших в одном направлении, и что, услыхав сигнальные выстрелы, эти последние корабли подобрали всех бывших на нём людей. Наконец, могло случиться и так: спустившись в шлюпку, экипаж корабля попал в упомянутое выше течение и был унесён в открытое море на верную смерть, и теперь эти несчастные умирают от голода и готовы съесть друг друга.
Так как всё это были простые догадки, то в моём положении я мог только пожалеть несчастных. Трудно было допустить, чтобы кому-нибудь из людей удалось спастись в такую страшную бурю, если только их не подобрало другое судно, находившееся поблизости. Но ведь это была лишь возможность, да и то очень слабая: по крайней мере, никаких следов другого корабля я не видел.
Где я найду слова, чтобы передать ту страстную тоску, те горячие желания, которые овладели мной, когда я увидел корабль? С моих губ, помимо моей воли, беспрестанно слетали слова: «Ах, если бы хоть два или три человека… нет, хоть бы один из них спасся и приплыл ко мне! Тогда у меня был бы товарищ, был бы живой человек, с которым я мог бы разговаривать». Ни разу за все долгие годы моей отшельнической жизни не испытал я такой настоятельной потребности в обществе людей и ни разу не почувствовал так больно своего одиночества.
Через несколько дней я сделал одно печальное открытие: нашёл на берегу, против того места, где разбился корабль, труп утонувшего юнги. На нём были короткие холщовые штаны, синяя холщовая же рубаха и матросская куртка. Ни по каким признакам нельзя было определить его национальность: в карманах у него не оказалось ничего, кроме двух золотых монет да трубки, и, разумеется, последней находке я обрадовался гораздо больше, чем первой.
После бури наступил полный штиль, и мне очень хотелось попробовать добраться в лодке до корабля. Я был уверен, что найду там много такого, что может мне пригодиться; но, собственно, не это прельщало меня, а надежда, что, может быть, на корабле осталось какое-нибудь живое существо, которое я могу спасти от смерти и таким образом скрасить свою печальную жизнь. Эта мысль овладела всей моей душой: я чувствовал, что ни днём, ни ночью не буду знать покоя, пока не попытаюсь добраться в лодке до корабля.
Я поспешил вернуться в свой замок и стал готовиться к поездке. Я взял хлеба, большой кувшин пресной воды, компас, бутылку рома (которого у меня оставался ещё изрядный запас), корзину с изюмом и, навьючив на себя всю эту кладь, отправился к своей лодке, выкачал из неё воду, спустил в море, сложил в неё всё, что принёс, и вернулся домой за новым грузом. На этот раз я взял большой мешок риса, второй большой кувшин с пресной водой, десятка два небольших ячменных лепёшек, бутылку козьего молока, кусок сыру и зонтик, который должен был служить мне тентом. Всё это я перетащил в лодку и отчалил. Стараясь держаться поближе к берегу, я прошёл на вёслах всё расстояние до северо-восточной оконечности острова. Отсюда мне предстояло пуститься в открытое море. Риск был большой. Идти или нет? Я взглянул на быструю струю морского течения, огибавшего остров на некотором расстоянии от берега, вспомнил свою первую экскурсию, вспомнил, какой страшной опасности я тогда подвергался, и решимость начала мне изменять; я знал, что, если я попаду в струю течения, меня унесёт далеко от берега, и я могу даже потерять из виду мой островок, а тогда стоит лишь подняться свежему ветру, чтобы мою лодчонку залило водой.
Эти мысли так меня обескуражили, что я готов был отказаться от своего предприятия. Я причалил к берегу в маленькой бухточке, вышел из лодки и сел на пригорок, колеблясь между желанием побывать на корабле и страхом перед опасностями, меня ожидающими. В то время как я был погружён в свои размышления, на море начался прилив, и волей-неволей я должен был отложить своё путешествие на несколько часов. Тогда мне пришло в голову, что хорошо бы воспользоваться этим временем и, забравшись на какое-нибудь высокое место, удостовериться, как направляется течение при приливе и нельзя ли будет воспользоваться этим течением на обратном пути с корабля на остров. Не успел я это подумать, как увидал невдалеке горку, невысокую, но на открытом месте, так что с неё должно было быть видно море по обе стороны острова и направление течений. Поднявшись на эту горку, я не замедлил убедиться, что течение отлива идёт с южной стороны острова, а течение прилива – с северной стороны и что, следовательно, при возвращении с корабля мне нужно будет держать курс на север острова, и я доберусь до берега вполне благополучно.
Ободрённый этим открытием, я решил пуститься в путь на следующее же утро, как только начнётся отлив. Переночевал я в лодке, укрывшись матросской курткой, а наутро вышел в море. Сначала я взял курс прямо на север и шёл этим курсом, пока не попал в струю течения, направлявшегося на восток. Меня понесло очень быстро, но всё же не с такой быстротой, с какой несло меня южное течение в первую мою поездку. Тогда я совершенно не мог управлять лодкой, теперь же свободно действовал рулевым веслом и нёсся прямо к кораблю. Я добрался до него менее чем через два часа.
Грустное зрелище открылось мне: корабль (по виду испанский) застрял между двух утёсов. Вся корма была снесена; грот- и фок-мачту срезало до основания, но бушприт и вообще вся носовая часть уцелели. Когда я подошёл к борту, на палубе показалась собака. Увидев меня, она принялась выть и визжать, а когда я поманил её, спрыгнула в воду и подплыла ко мне. Я взял её в лодку. Бедное животное буквально умирало от голода. Я дал ей хлеба, и она набросилась на него, как изголодавшийся за зиму волк. Когда она наелась, я поставил перед ней воду, и она стала так жадно лакать, что, наверное, лопнула бы, если бы дать ей волю.
Затем я поднялся на корабль. Первое, что я там увидел, были два трупа: они лежали у входа в рубку, крепко сцепившись руками. По всей вероятности, когда корабль наскочил на камень, его всё время обдавало водой, так как была сильная буря, и весь экипаж захлебнулся, как если б он пошёл на дно. Кроме собаки на корабле не было ни одного живого существа, и все оставшиеся на нём товары подмокли. Я видел в трюме какие-то бочонки, с вином или с водкой – не знаю, но они были так велики, что я не пытался их достать. Было там ещё несколько сундуков, должно быть, принадлежавших матросам; два сундука я переправил на лодку, не открывая.
Если бы вместо носовой части уцелела корма, я бы, наверно, воротился с богатой добычей: по крайней мере судя по содержимому двух взятых мною сундуков, можно было предположить, что корабль вёз очень ценные вещи. Вероятно, он шёл из южной части Америки, мимо берегов Бразилии в Гавану или вообще в Мексиканский залив, а оттуда – в Испанию. Несомненно, на нём были большие богатства, но в этот момент никому от них не было проку.
Кроме сундуков, я взял ещё бочонок с каким-то спиртным напитком. Бочонок был небольшой – около двадцати галлонов вместимостью, – но всё-таки мне стоило большого труда перетащить его в лодку. В каюте я нашёл несколько мушкетов и фунта четыре пороха в пороховнице; мушкеты я оставил, так как они были мне не нужны, а порох взял. Я взял лопаточку для угля и каминные щипцы, в которых очень нуждался, затем два медных котелка, медный кофейник и рашпер. Со всем этим грузом и собакой я отчалил от корабля, так как уже начинался прилив, и в тот же день, к часу ночи, вернулся на остров, изнеможённый до последней степени.
Я провёл ночь в лодке, а утром решил перенести свою добычу в новый грот, чтобы не тащить её к себе в крепость. Подкрепившись, я выгрузил на берег привезённые вещи и произвёл подробный осмотр их. В бочонке оказался ром, но весьма неважный, совсем не такой, как тот, что был у нас в Бразилии; зато в сундуках я нашёл несколько полезных вещей, например изящной работы погребец, уставленный бутылками какой-то особенной формы, с серебряными пробками (в каждой бутылке было до трёх пинт очень хорошей настойки); затем две банки отличного варенья, так плотно закупоренных, что в них не попало ни капли морской воды, и ещё две банки, содержимое которых подмокло. В том же сундуке лежало несколько штук очень хороших рубах, которые были для меня очень приятной находкой; затем около полутора дюжин белых полотняных носовых платков и столько же цветных шейных; первым я очень обрадовался, представив себе, как будет приятно в жаркие дни утирать вспотевшее лицо тонким полотном. На дне сундука я нашёл три больших мешка с деньгами; всего в них было тысяча сто серебряных восьмериков, а в одном оказалось ещё шесть золотых дублонов[12], завёрнутых в бумагу, и несколько небольших слитков золота весом, я думаю, около фунта.
В другом сундуке было несколько пар платья, но похуже. Вообще, судя по содержимому этого сундука, он принадлежал корабельному артиллеристу: в нём оказалось около двух фунтов прекрасного пороха в трёх фляжках, должно быть, для охотничьих ружей. В общем, в эту поездку я приобрёл очень немного полезных мне вещей. Деньги же не представляли для меня никакой ценности, это был ненужный сор, и всё своё золото я бы охотно отдал за три-четыре пары английских башмаков и чулок, которых я не носил уже несколько лет. Правда, я раздобыл четыре пары башмаков за эту поездку: две пары снял с двух мертвецов, которых нашёл на корабле, да две оказались в одном из сундуков. Конечно, башмаки пришлись мне очень кстати, но ни по удобству, ни по прочности они не могли сравниться с английской обувью: это были скорее туфли, чем башмаки. Во втором сундуке я нашёл ещё пятьдесят штук разной звонкой монеты, но не золотой. Вероятно, первый сундук принадлежал офицеру, а второй – человеку победнее.