– Нет, Пятница, – сказал я решительным тоном, – поезжай без меня, а я останусь здесь один и буду жить, как жил прежде. – Он опять затуманился; потом вдруг подбежал к лежавшему невдалеке топору, который обыкновенно носил, схватил его и протянул мне.
– Зачем ты даёшь мне топор? – спросил я.
Он отвечал:
– Убей Пятницу.
– Зачем же мне тебя убивать? – спросил я.
– А зачем гонишь Пятницу прочь? – напустился он на меня. Он был искренне огорчён: я заметил на глазах его слёзы. Словом, привязанность его ко мне и его решимость были настолько очевидны, что я тут же сказал ему и часто повторял потом, что никогда не прогоню его, пока он хочет оставаться со мной.
Таким образом, я окончательно убедился, что Пятница навеки предан мне, что единственным источником его желания вернуться на родину была горячая любовь к своим соплеменникам и надежда, что я научу их добру. Но, не будучи преувеличенно высокого мнения о своей особе, я не имел ни малейшего намерения браться за такое трудное дело, как просвещение дикарей. Впрочем, желание моё вырваться из моего заточения было от этого ничуть не слабее. Особенно усилилось моё нетерпение после разговора с Пятницей, когда я узнал, что семнадцать бородатых людей живут так близко от меня. Поэтому, не откладывая долее, я стал искать с Пятницей подходящее толстое дерево, из которого можно было бы сделать большую пирогу или лодку и пуститься на ней в путь. На острове росло столько строевого леса, что из него можно было выстроить целую флотилию кораблей, а не то что пирог и лодок. Но чтобы избежать промаха, допущенного мной при постройке первой лодки, самое существенное было найти дерево, которое росло бы близко к берегу, и нам не стоило бы особенного труда спустить лодку на воду.
После долгих поисков Пятница нашёл наконец вполне подходящий для нас экземпляр; он гораздо больше меня понимал в этом деле. Мы живо принялись за дело, и через месяц усиленного труда лодка была готова, обтесали её снаружи топорами, и вышла настоящая морская лодка. Но после того понадобилось ещё около двух недель, чтобы спустить нашу лодку в море, так как мы двигали её на больших деревянных катках буквально дюйм за дюймом; зато на воде она с лёгкостью выдержала бы человек двадцать.
Когда лодка была спущена на воду, я удивился, как ловко, несмотря на её величину, управляется с ней Пятница, как быстро он заставляет её поворачиваться и как хорошо гребёт. Я спросил его, можем ли мы пуститься в море на такой лодке. «О да, – ответил он, – такой лодка не страшно даже самый большой ветер». Но прежде чем пускаться в путь, я решил осуществить ещё одно намерение, о котором Пятница не знал, а именно снабдить лодку мачтой, парусом, якорем и канатом. Сделать мачту было нетрудно; на острове росло много кедров, прямых как стрела. Я выбрал одно молоденькое деревцо, росшее поблизости, велел Пятнице срубить его и дал ему указания, как очистить ствол от ветвей и обтесать его. Но над парусом мне пришлось потрудиться самому. У меня оставались ещё старые куски парусов, но так как они лежали уже более двадцати шести лет и я не особенно заботился о том, чтобы сохранить их в целости, то был уверен, что все они сгнили. И действительно, большая часть их оказалась гнильём; но всё же я нашёл два куска покрепче и принялся за шитьё; в конце концов я всё же соорудил, во-первых, довольно безобразный треугольный парус, простирающийся сверху до самого днища, и, во-вторых, маленький и короткий в верхней части мачты. Такими парусами я умел хорошо управлять, потому что они были на том баркасе, на котором я совершил побег из Берберии.
Около двух месяцев провозился я над оснасткой нашего судна, но зато работа была сделана чисто. Кроме двух упомянутых парусов, я смастерил ещё третий, укрепив его на носу; он должен был помогать нам поворачивать лодку при перемене галса. Но главное, я сделал и приладил руль, что должно было значительно облегчить управление лодкой. Я был неискусный корабельный плотник, но, понимая всю пользу и даже необходимость такого приспособления, как руль, я не пожалел труда на его изготовление; хотя если принять во внимание все мои неудавшиеся опыты, то, я думаю, он отнял у меня почти столько же времени, как и постройка всей лодки.
Когда всё было готово, я стал учить Пятницу управлению лодкой, потому что хоть он и был хорошим гребцом, но ни о руле, ни о парусах не имел никакого понятия. Он был совершенно поражён, когда увидел, как я действую рулём и как парус надувается то с одной, то с другой стороны в зависимости от перемены галса. Тем не менее он очень скоро постиг всю эту премудрость и сделался искусным моряком. Одному только он никак не мог научиться – употреблению компаса: это было выше его понимания.
Наступил двадцать седьмой год моего пленения. Впрочем, три последние года можно было смело выкинуть из счёта, ибо с появлением на острове Пятницы в моё жилище вошла радость и осветила мою печальную жизнь. Теперь мне уж недолго оставалось томиться в пустыне: освобождение было близко; по крайней мере я был твёрдо убеждён, что мне не придётся прожить и года на моём острове. Несмотря, однако, на такую уверенность, я не забрасывал своего хозяйства: по-прежнему копал землю и засевал её, по-прежнему огораживал новые поля, ходил за своим стадом, собирал и сушил виноград – словом, делал всё необходимое, как и раньше.
Между тем приближался дождливый сезон, когда я обыкновенно бо́льшую часть дня просиживал дома. Нашу поездку пришлось отложить, а пока необходимо было позаботиться о безопасности новой лодки. Мы привели её в ту бухточку, куда я приставал со своими плотами в начале своего пребывания на острове. Дождавшись прилива, я подтянул лодку к самому берегу, пришвартовал её и приказал Пятнице выкопать маленький бассейн такой величины и глубины, чтобы она поместилась в нём, как в доке. С наступлением отлива мы огородили её крепкой плотиной, чтобы закрыть доступ в док со стороны моря. А чтобы предохранить лодку от дождей, мы прикрыли её толстым слоем веток, под которыми она стояла, как под крышей. Теперь мы могли спокойно дождаться ноября или декабря, чтобы предпринять наше путешествие.
Как только прекратились дожди и погода установилась, я начал деятельно готовиться к дальнему плаванию. Я заранее рассчитал, какой запас провизии нам может понадобиться, и заготовил всё, что нужно. Недели через две я предполагал открыть док и спустить лодку в море. Как-то утром я по обыкновению был занят сборами в дорогу и отослал Пятницу на берег моря поискать черепаху: яйца и мясо этого животного давали нам еду на неделю. Не успел Пятница уйти, как сейчас же прибежал назад. Словно полоумный, он мгновенно перелетел ко мне за ограду и закричал:
– Господин! Господин! Беда! Плохо!
– Что с тобой, Пятница? Что случилось? – спросил я в тревоге.
– Там, около берега, одна, две, три… одна, две, три лодки!
– Ну, что же такое, Пятница! Что ты так испугался? – сказал я, стараясь его ободрить. Бедняга был вне себя. Он так дрожал, что я не знал, что с ним делать. Я успокаивал его, как умел.
– Мы сможем постоять за себя, – прибавил я. – Готов ты драться?
– Я стрелять, – отвечал он. – Но их много, очень много.
– Не беда, – сказал я, – одних мы убьём, остальные испугаются выстрелов и разбегутся. Я буду защищать тебя. Но обещаешь ли ты, что не струсишь, а главное, будешь делать всё, что я тебе прикажу?
Он отвечал:
– Я умру, если ты велишь, господин.
После этого я принёс из погреба рому и дал ему выпить. Затем мы собрали всё наше огнестрельное оружие, привели его в порядок и зарядили. Два охотничьих ружья, которые мы всегда брали с собой, выходя из дому, я зарядил самой крупной дробью; в четыре мушкета положил по пять маленьких пуль и по два кусочка свинца, а пистолеты зарядил двумя пулями каждый. Кроме того, я вооружился, как всегда, тесаком без ножен, а Пятнице дал топор.
Приготовившись таким образом к бою, я взял подзорную трубу и поднялся на гору для рекогносцировки. Направив трубу на берег моря, я скоро увидел дикарей: их было двадцать один человек, трое пленных и три лодки. Было ясно, что вся эта шайка явилась на остров с единственной целью – отпраздновать свою победу над врагом варварским пиром.
Я заметил также, что на этот раз они высадились не там, где высаживались три года тому назад, в день бегства Пятницы, а гораздо ближе к моей бухточке. Здесь берега были низкие, и почти к самому морю подступал густой лес. Меня взбесило, что дикари расположились так близко к моему жилью, а отвращение к их кровавому делу ещё сильнее распалило мой гнев. Спустившись с горы, я объявил Пятнице моё решение напасть на этих зверей и перебить всех до единого.
Охваченный яростью, я поделил между нами приготовленное оружие, и мы тронулись в путь. Пятнице я дал один из пистолетов, который он заткнул себе за пояс, и три ружья, а сам взял всё остальное. На всякий случай я захватил в карман бутылочку рому, а Пятнице дал нести большой мешок с запасным порохом и пулями. Я приказал ему следовать за мной, не отставая ни на шаг, и строго запретил заговаривать со мной и стрелять, пока я не прикажу. Нам пришлось сделать большой крюк, чтоб обогнуть бухточку и подойти к берегу со стороны леса, потому что только с этой стороны можно было незаметно подкрасться к неприятелю на расстояние ружейного выстрела.
Пока мы шли, я имел время поразмыслить о задуманном предприятии, и моя решимость начала ослабевать. И я решил не трогать пока дикарей, а, засевши в лесу, наблюдать и выжидать.
С этим решением я вошёл в лес. Пятница следовал за мной по пятам. Мы шли со всевозможными предосторожностями – в полном молчании, стараясь ступать как можно тише. Подойдя к опушке леса так, что только несколько рядов деревьев отделяло нас от дикарей, я остановился, тихонько подозвал Пятницу и, указав ему на толстое дерево, велел взобраться на него и посмотреть, видно ли оттуда дикарей и чем они занимаются. Он сделал, как ему было сказано, и сейчас же воротился, чтоб сообщить, что дикари сидят вокруг костра и едят мясо одного из привезённых ими пленников, а другой лежит связанный тут же на песке, и что он не их племени, а один из тех бородатых людей, что приехали в его землю на лодке. Подойдя к дереву, я ясно увидел в подзорную трубу белого человека. Это был европеец. Он лежал неподвижно, его руки и ноги были стянуты гибкими прутьями тростника.