Когда мы пообедали, я приказал Пятнице взять лодку и съездить за нашими ружьями; а на другой день я послал его зарыть трупы убитых. Я велел ему также закопать ужасные остатки кровавого пиршества. Пятница пунктуально исполнил всё, что я ему приказал: его стараниями были уничтожены все следы посещения дикарей.
Вскоре я начал беседовать с моими новыми подданными. Прежде всего я велел Пятнице спросить своего отца, как он относится к бегству четырёх дикарей и не боится ли, что они могут вернуться на остров с целым полчищем своих соплеменников. Старый индеец отвечал, что, по его мнению, убежавшие дикари никоим образом не могли выгрести в такую бурю, какая бушевала в ту ночь; а если и уцелели каким-нибудь чудом, так их отнесло на юг и прибило к земле враждебного племени, где они всё равно неминуемо должны были погибнуть от рук своих врагов. Но если им и удалось благополучно добраться домой, то он полагал, что они были так напуганы нашим неожиданным нападением, грохотом и огнём выстрелов, что, наверно, рассказали своим, будто товарищи их погибли не от человеческих рук, а были убиты громом и молнией, и будто Пятница и я были двое разгневанных духов, слетевших с небес, чтобы их истребить. Старик был прав. Впоследствии я узнал, что никогда после этого дикари не пытались высадиться на моём острове. Очевидно, те четверо беглецов благополучно вернулись на родину и своими рассказами о случившемся так напугали своих земляков, что у тех сложилось убеждение, что всякий ступивший на заколдованный остров будет сожжён небесным огнём.
Но в то время я этого не знал и потому был в постоянной тревоге, ежеминутно ожидая нашествия дикарей. И я, и моя маленькая армия были всегда готовы к бою: ведь нас теперь было четверо.
Мало-помалу, видя, что дикари не показываются, я начал забывать свои страхи и всё чаще возвращался к давнишней своей мечте о путешествии на материк.
Но после одного серьёзного разговора с испанцем я начал сомневаться, стоит ли приводить в исполнение этот план. Из этого разговора я узнал, что, хотя дикари действительно приютили у себя семнадцать человек испанцев и португальцев, спасшихся в лодке с погибшего корабля, и не обижают их, но все эти европейцы терпят крайнюю нужду в самом необходимом, нередко даже голодают. Мой гость рассказал мне, что корабль их был испанский и шёл из Рио-де-ла-Платы в Гавану, где должен был оставить свой груз, состоявший главным образом из мехов и серебра, и набрать европейских товаров. Он рассказал ещё, что по пути они подобрали пятерых матросов-португальцев с другого корабля, потерпевшего крушение, что пять человек из их корабельной команды утонули в первые же минуты катастрофы, а остальные, промучившись несколько дней, в течение которых они не раз глядели в глаза смерти, наконец пристали к берегу каннибалов, где каждую минуту ожидали, что их съедят дикари. У них было с собой огнестрельное оружие, но они не могли им пользоваться за неимением пуль и пороха: тот запас, который они взяли с собой в лодку, почти весь был подмочен, а остаток они вскоре израсходовали, добывая себе пищу охотой. Я спросил испанца, какая, по его мнению, участь ожидает их в земле дикарей и неужели они никогда не пытались выбраться оттуда. Он отвечал, что они не раз советовались по этому поводу между собой, но всё это кончалось слезами и отчаянием, так как у них не было ни судна, ни инструментов для его постройки и никаких запасов.
Тогда я спросил, как по его мнению, согласятся ли эти люди совершить попытку бегства и для этой цели приплыть сюда, на мой остров. Я, не таясь, сказал ему, что больше всего боюсь вероломства. Было бы слишком обидно, сказал я ему, выручить людей из беды только для того, чтобы очутиться их пленником в Новой Испании[13], откуда ещё не выходил живым и невредимым ни один англичанин. Я предпочёл бы быть съеденным дикарями, чем попасть в когти духовенства и познакомиться с тюрьмами инквизиции. И я прибавил, что если бы сюда собрались все его товарищи, то, по моему убеждению, при таком количестве рабочих рук нам ничего не стоило бы построить судно, на котором мы все могли бы добраться до Бразилии, до островов или до испанских владений к северу отсюда. Но, разумеется, если за моё добро, когда я сам вложу им в руки оружие, они обратят его против меня, если, пользуясь преимуществом, они лишат меня свободы и отвезут к своим соплеменникам, я окажусь ещё в худшем положении, чем теперь.
Испанец отвечал с большим чистосердечием, что товарищи его так бедствуют и так хорошо сознают всю безнадёжность своего положения, что он не допускает и мысли, чтоб они могли дурно поступить с человеком, который протянет им руку помощи. Он сказал, что если мне угодно, то он съездит к ним со стариком индейцем и передаст им моё предложение. Если они согласятся на мои условия, то он возьмёт с них торжественную клятву в том, что они беспрекословно будут повиноваться мне как командиру и капитану; он заставит их поклясться в своей верности мне и готовности последовать за мной в ту христианскую землю, которую я сам укажу им; он отберёт у них собственноручно подписанное ими обязательство и привезёт его мне.
Затем он сказал, что хочет сначала поклясться мне в верности сам, в том, что он не покинет меня, пока жив или пока я сам не прогоню его, и что при малейшем поползновении со стороны его соотечественников нарушить данную мне клятву он встанет на мою сторону и будет биться за меня до последней капли крови. Впрочем, он был уверен, что, если только я их спасу, они будут готовы отдать за меня жизнь.
Уверенность, с какой мой гость ручался за своих соотечественников, рассеяла мои сомнения, и я решил послать к ним для переговоров старика индейца и испанца. Но когда всё было уже готово к отплытию, сам испанец заговорил о том, что, по его мнению, нам не следует спешить с приведением в исполнение нашего плана. Он выдвинул при этом соображение настолько благоразумное и настолько свидетельствовавшее об его искренности, что я не мог не согласиться с ним.
Испанец прожил у нас около месяца и за это время успел присмотреться к моей жизни. Он видел, как я работаю. Ему было в точности известно, сколько запасено у нас риса и ячменя. Конечно, для меня с избытком хватило бы этого запаса, но уже и теперь, когда моя семья возросла до четырёх человек, его надо было расходовать с большой осторожностью. Следовательно, мы и подавно не могли рассчитывать прокормиться, когда прибавится ещё четырнадцать оставшихся в живых товарищей этого испанца. А ведь нам предстояло заготовить провиант и для путешествия, если мы построим корабль. Ввиду всех этих соображений мой испанец находил, что, прежде чем звать гостей, нам следует позаботиться об их пропитании. План его заключался в следующем. С моего разрешения, говорил он, они втроём вскопают новый участок земли и высеют всё зерно, какое я могу уделить для посева; затем мы должны будем дождаться урожая, чтобы хватило хлеба на всех его соотечественников.
Я не мог надивиться благоразумной предусмотрительности моего гостя, как не мог не порадоваться тому, что он так предан мне. Его совет был так хорош, что я принял его не колеблясь. Не откладывая дела в долгий ящик, мы вчетвером принялись вскапывать новое поле. И через месяц, когда наступило время посева, у нас был большой участок возделанной земли, на котором мы посеяли двадцать два бушеля ячменя и шестнадцать мер риса. Для еды мы оставили себе в обрез на шесть месяцев.
Теперь нас было столько, что мы не боялись дикарей и свободно разгуливали по всему острову. Во время своих скитаний по острову я отметил несколько деревьев на постройку корабля и поручил Пятнице и его отцу срубить их. Я показал им доски моего изделия и предложил сделать такие же. Они натесали их около дюжины.
В то же время я старался по возможности увеличить своё стадо. Для этого двое из нас ежедневно ходили ловить диких козлят. Заприметив где-нибудь козу с сосунками, мы убивали матку, а козлят пускали в стадо. Таким образом, у нас прибавилось до двадцати голов скота. Затем нам предстояло ещё позаботиться о заготовке впрок винограда, так как он уже созревал. Мы собрали и насушили его в огромном количестве.
За всеми этими делами мы не заметили, как подошло время жатвы. Урожай был недурён – не из самых обильных, но всё же настолько велик, что мы могли приступить к выполнению нашего замысла. Его хватило бы на прокормление до следующей жатвы всей нашей общины (считая и шестнадцать новых её членов), и с таким запасом провианта мы, разумеется, могли смело пуститься в плавание и добраться до любого из государств Америки.
Убрав и сложив хлеб, мы принялись плести большие корзины для хранения зерна. Испанец оказался большим искусником в этом деле.
Когда продовольствие для ожидаемых гостей было припасено, я разрешил испанцу ехать за ними. Я строго наказал ему не привозить никого, кто не даст в присутствии старика индейца клятвенного обещания, что он не только не сделает зла тому, кого встретит на острове, но будет защищать его и во всём подчиняться ему. Всё это следовало изложить на бумаге и скрепить собственноручными подписями всех, кто согласится на мои условия. Но, толкуя о письменном договоре, мы с моим гостем упустили из виду, что у его товарищей не было ни бумаги, ни перьев, ни чернил.
С этими инструкциями испанец и старый индеец отправились в путь на той самой лодке, на которой они приехали или, вернее, были привезены на мой остров дикарями в качестве пленников, обречённых на съедение. Я дал обоим по мушкету, пороху и пуль приблизительно на восемь зарядов с наказом расходовать то и другое как можно экономнее.
С какой радостью я снарядил их в дорогу! За двадцать семь с лишком лет моего заточения это была с моей стороны первая серьёзная попытка вернуть себе свободу. Я снабдил своих послов запасом хлеба и изюма, достаточным для них на много дней, а для их соотечественников на неделю. Наконец наступил день отплытия. Я условился с отъезжающими, что на обратном пути они подадут сигнал, по которому я мог бы издали признать их лодку, затем пожелал им счастливой дороги, и они отчалили.