как отвоевание у разбойников корабля, то губернатор исхлопочет для них прощение.
Нетрудно догадаться, с какой готовностью это предложение было принято людьми, уже почти отчаявшимися. Они бросились к ногам капитана и клятвенно обещали остаться верными ему до последней капли крови. «Ладно, – сказал им капитан, – всё это я передам губернатору и со своей стороны буду ходатайствовать за вас перед ним». Придя ко мне, он рассказал об их расположении духа, прибавив, что, по его искреннему убеждению, можно вполне положиться на верность этих людей.
Но для большей надёжности я предложил капитану возвратиться к матросам, выбрать из них пятерых и сказать им, что мы не нуждаемся в людях, но он оказывает им одолжение; остальных же двоих вместе с теми тремя, что сидят в пещере, губернатор оставит у себя в качестве заложников, и если они изменят своей клятве, то все пятеро заложников будут повешены на берегу.
Итак, мы располагали теперь следующими боевыми силами:
1) капитан, его помощник и пассажир;
2) двое пленных из первой группы, которым по ручательству капитана я возвратил свободу и оружие;
3) ещё двое пленных, которых я посадил связанными на дачу и теперь освободил, опять-таки по просьбе капитана;
4) наконец, пятеро освобождённых в последнюю очередь, итого – двенадцать человек, кроме пятерых, оставленных в пещере заложниками.
Я спросил капитана, находит ли он возможным атаковать корабль наличными силами, ибо мне и Пятнице неудобно отлучаться: у нас на руках оставалось семь человек, их нужно было держать порознь и кормить, так что дела было довольно.
Пятерых заложников, посаженных в пещеру, я решил держать строго. Раза два в день Пятница давал им еду и питьё; двоим другим пленным приносили провизию на определённое место. Этим двум заложникам я показался в сопровождении капитана. Он сказал им, что я – доверенное лицо губернатора, мне поручен надзор за военнопленными, без моего разрешения они не имеют права никуда отлучаться, и при первом же ослушании их закуют в кандалы и посадят в замок.
Теперь капитан мог без помехи приступить к снаряжению двух лодок. Он назначил командиром одной шлюпки своего пассажира и дал в его распоряжение четырёх человек; сам же со своим помощником и с пятью матросами сел в другую шлюпку. Они подошли к кораблю в полночь. Когда с корабля можно было расслышать их, капитан приказал Джимми Рою окликнуть экипаж и сказать, что они привели людей и шлюпку, но что им пришлось долго искать. Пока Джимми болтал, шлюпка причалила к борту. Капитан с помощником первые вбежали на палубу и сшибли с ног ударами прикладов второго помощника капитана и корабельного плотника. Поддерживаемые своими матросами, они взяли в плен всех, кто находился на палубе и на шканцах, а затем стали запирать люки, чтобы задержать внизу остальных. Тем временем подоспела вторая шлюпка, приставшая к носу корабля; её команда быстро заняла люк, через который был ход в корабельную кухню, и взяла в плен трёх человек.
Очистив палубу, капитан приказал своему помощнику взять трёх матросов и взломать дверь каюты – её занимал новый капитан, избранный бунтовщиками. Подняв тревогу, тот приготовился к вооружённому отпору с двумя матросами и юнгой, так что, когда помощник капитана со своими людьми высадили дверь каюты, новый капитан и его приверженцы смело выпалили в них. Помощнику раздробило пулей руку, два матроса тоже оказались ранеными, но никто не был убит.
Помощник капитана позвал на помощь и, несмотря на свою рану, ворвался в каюту и прострелил новому капитану голову, уложив мятежника на месте. Тогда весь экипаж сдался, и больше не было пролито ни капли крови.
Когда всё было кончено, капитан приказал произвести семь пушечных выстрелов. Это был условный знак успешного окончания дела. Я продежурил на берегу до двух часов ночи, поджидая сигнала; можете судить, как я обрадовался, услышав его.
Ясно услышав все семь выстрелов, я лёг и, утомлённый волнениями дня, крепко уснул. Меня разбудил гром нового выстрела. Я мгновенно вскочил и услышал, что кто-то зовёт меня: «Губернатор! Губернатор!» Я сейчас же узнал голос капитана. Он стоял над моей крепостью, на холме. Я быстро поднялся к нему, он заключил меня в свои объятия и, указывая на корабль, промолвил:
– Мой дорогой друг и избавитель, вот ваш корабль. Он ваш со всем, что на нём есть, и со всеми нами.
Взглянув на море, я действительно увидел корабль, стоявший всего в полумиле от берега. Восстановив себя в правах командира, капитан тотчас же приказал сняться с якоря и, пользуясь попутным ветром, подошёл к моей бухточке.
Увидев корабль у порога моего дома, я от неожиданной радости чуть не лишился чувств. Пробил наконец час моего избавления. От волнения я не мог вымолвить ни слова. Если бы капитан не поддерживал меня своими сильными руками, я бы упал. Заметив моё состояние, он достал из кармана пузырёк с каким-то укрепляющим снадобьем и дал мне выпить глоток, затем осторожно посадил на землю. Он успокаивал меня, как малого ребёнка, изливался мне в своей признательности и наговорил тысячу самых нежных и ласковых слов. Наконец моё душевное смятение разрешилось слезами, после чего способность речи вернулась ко мне. Тогда я обнял моего друга, и мы радовались вместе.
Когда мы немного успокоились, капитан сказал, что привёз мне кое-что для подкрепления из корабельных запасов, которых ещё не успели расхитить негодяи, так долго хозяйничавшие на корабле. Вслед за тем он велел матросам, сидевшим в лодке, выгрузить на берег тюки, предназначенные для губернатора. Их было столько, что могло показаться, будто я вовсе не собираюсь уезжать, а остаюсь на острове до конца моих дней.
В тюках оказалось: во-первых, целая батарея бутылок с крепкими напитками, в том числе и шесть больших бутылок мадеры, затем два фунта превосходного табаку, двенадцать огромных кусков говядины, шесть кусков свинины, мешок гороху, около ста фунтов сухарей, ящик сахару, ящик белой муки, полный мешок лимонов, две бутылки лимонного соку и ещё много разных разностей по части яств и питий. Но главное, мой друг позаботился снабдить меня одеждой, которая была мне в тысячу раз нужнее еды. Он привёз мне полдюжины новых, совершенно чистых рубах, шесть очень хороших шейных платков, две пары перчаток, шляпу, башмаки, чулки и отличный собственный костюм, почти не ношенный, – словом, одел меня с головы до ног.
Легко себе представить, как приятен был для меня этот подарок в моём тогдашнем положении. Но до чего неуклюжий был у меня вид, когда я облёкся в новый костюм, и до чего мне было неловко и неудобно в нём первое время!
Как только кончилась церемония осмотра вещей, и я велел отнести их в мою крепость, мы стали совещаться, что нам делать с пленными и не будет ли рискованно взять их с собой в плавание, особенно двоих, по аттестации капитана, неисправимых негодяев. По его словам, это были такие мерзавцы, что если бы он и решился взять их на корабль, то не иначе как закованных в кандалы, с тем чтобы отдать их в руки правосудия в первой же на нашем пути английской колонии.
Тогда я сказал ему, что, если он желает, я берусь так устроить, что эти два молодца станут сами упрашивать нас оставить их на острове.
– Пожалуйста, устройте, я буду очень рад, – отвечал мне капитан.
– Хорошо, – сказал я. – Сейчас я за ними пошлю и поговорю с ними от вашего имени.
Я приказал перевести пятерых пленников из пещеры на дачу (отнюдь не развязывая им рук). Спустя некоторое время я отправился к ним в своём новом костюме и на этот раз уже в качестве самого губернатора. Когда все собрались и капитан сел подле меня, я велел привести к себе узников и сказал им, что мне в точности известно их преступное поведение. Я сообщил им, что по моему распоряжению корабль был захвачен и приведён на рейд, их же новый капитан получил заслуженное возмездие за свою подлость. Затем я спросил у них, что они могут сказать мне в своё оправдание, так как я намерен казнить их как пиратов, на что имею полное право по занимаемой мною должности.
Один из них ответил за всех, что им нечего сказать в своё оправдание, но что капитан обещал им пощаду, и потому они смиренно умоляют меня оказать им милость – оставить их в живых.
– Право, не знаю, какую милость я вам могу оказать, – сказал я им. – Я решил покинуть этот остров со всеми моими людьми: мы уезжаем в Англию на вашем корабле. Капитан говорит, что взять вас с собой он может не иначе как закованными в кандалы, с тем чтобы по прибытии в Англию предать вас суду за бунт и измену. А вы сами знаете, что за это вам грозит виселица. Итак, едва ли мы окажем вам благодеяние, взяв вас с собой. Если хотите знать моё мнение, то я посоветовал бы вам остаться на острове, постарайтесь устроиться здесь: только при этом условии я могу помиловать вас.
Они с радостью согласились на моё предложение и очень благодарили меня. И таким образом дело было улажено. Я приказал развязать их и сказал им: «Теперь ступайте; я прикажу оставить вам несколько ружей, порох и патроны и дам необходимые указания на первое время. Вы можете очень недурно прожить здесь, если захотите».
Вернувшись домой после этих переговоров, я начал собираться в дорогу. Я попросил капитана ехать на корабль без меня и готовиться к отплытию, а поутру прислать за мной лодку.
Когда капитан уехал, я велел позвать ко мне пятерых пленников, чтобы ознакомить их с историей моей жизни на острове и тем облегчить им первые шаги. Я подробно рассказал, как попал на остров, как собирал виноград, как посеял рис и ячмень, как научился печь хлеб. Я оставил им всё своё оружие и дал подробное наставление, как ходить за козами, как их доить и откармливать, как делать масло и сыр. Я показал свои укрепления, поля и загоны – словом, сделал всё от меня зависящее для того, чтобы они могли устроиться удобно; не забыл я предупредить этих людей и о том, что в скором времени к ним могут приехать шестнадцать испанцев; я дал письмо для ожидаемых гостей и взял с них слово, что они примут вновь прибывших в свою общину на равных с собою правах.