— Стой, козя! — позвал Яшка.
Но козел не обращал на Яшку внимания. Яшка догнал его, взял за шею, тот дернулся. Яшка ойкнул: козел снова наступил ему на ногу. Яшка сконфуженно покосился на меня. Ему было стыдно за своего единственного друга. Я снял фуфайку, кинул ему, догнал козла, взял его за бечевку, поддал коленкой, и козел послушно пошел за мной.
— Возьми обратно свою печку, — сказал я и подтолкнул Яшке козла.
Фуфайку мою Яшка не поднял, хотя дрожал от холода пуще прежнего. Стало светать. От воды поднимался туман. Сквозь его белые волокна противоположный берег был едва виден. Упала роса. Комары исчезли: крылышки у них намокли, попадали кто куда и ждут дня.
Я сходил к шалашу, принес отсыревшую Яшкину одежду.
— Сушняк у тебя где, Робинзон?
— Откуда я знаю…
— А еще известный геолог! Лауреат! — сказал я. — С голоду ведь помрешь. Впрочем, можно съесть козла. Его надолго хватит.
Через полчаса я вернулся с охапкой сушняку. Козел, Яшка и одежда исчезли.
Я сидел у костра, ворошил палочкой угли и думал: «Яшка в поселок сейчас не вернется, хоть кол у него на голове теши. Стыдно ему. Что-то хочет доказать и себе и ребятам. Звать его домой? А дома ему опять от ребят прятаться? А мне его уговаривать нечего. Сам не маленький! Пусть поступает как хочет. Сегодня вечером я возвращаюсь домой. Успокою Яшкину мать…»
Всходило солнце. На речке стало приветливее и теплее. Недалеко от меня по песку, попискивая, бегал белопузый куличок.
Я умылся, развел костер, приспособил над ним на рогатульках кастрюльку с водой и пошел искать Яшку. Увидел я его на противоположной стороне. Яшка выскочил из кустов, почерпнул воды кепкой и консервной банкой, скрылся.
Вода поутру холодная, раздеваться не хотелось, но любопытство пересилило. Я снял ботинки и побрел через протоку. Снова выскочил на берег Яшка, почерпнул воды и умчался.
Я вслед за ним вскарабкался по крутому сыпучему берегу. Из Яшкиной кепки сочилась вода — следом тянулась темная дорожка. Я увидел суслиную нору, вокруг которой земля почернела, все понял и замедлил шаг. Когда обогнавшему меня Яшке оставалось до норы несколько шагов, оттуда вылез мокрый суслик, отряхнулся и дал стрекача.
Яшка встал, как пень. Покатилась по земле, разбрасывая воду, консервная банка. Нечего его жалеть. Ненавижу беспомощных!
— Эту нору банкой не зальешь! Вернись-ка лучше домой. В другой раз убежишь с ведром, — жестко сказал я.
Яшка повернулся, пошел прочь и скрылся в кустах.
Мой чай давно вскипел. Я догадался, что Яшка голодный и есть ему нечего. Но позвать его завтракать — значит пожалеть, он это понимает не хуже меня.
Я беспрестанно зевал и тер глаза. Я совсем не выспался в эту сумасшедшую ночь. Куда, любопытно знать, Яшка девал козла?
Я нарезал тальников, настелил, сунул под голову рюкзак и благополучно заснул.
…Солнце стояло над головой, когда я проснулся. От сна я одурел и долго купался, пока не посвежела голова. Перед дорогой решил навестить Яшку, отдать ему остаток хлеба и два лопнувших помидора. Все-таки ему оставаться здесь до конца жизни.
Но Яшки не нашел. Вокруг шалаша помятые кусты, шалаш разворочен, в кустах проложена дорога — будто здесь прошло стадо слонов. Посреди этого хаоса растоптанное кострище, в нем Яшкин ботинок и рубашка.
Ступил ногой во что-то липкое и вонючее. Меня передернуло. Это липкое, серое и вонючее вылилось из опрокинутой консервной банки. На ветке висели две сморщенные суслиные шкурки.
Я отправился искать Яшку на противоположный берег.
«Известный геолог», одетый в рваные трусы, сидел на корточках возле неимоверно чадившего костра, состоявшего из трех умиравших головешек, и, почесывая живот, помешивал палочкой что-то в консервной банке. Банка была на живульку прилажена над головешками. В банке ворочалось серое и вонючее, по запаху напоминавшее ту гадость, в которую я влип у шалаша.
— Еду готовишь? Здорово ты опустился!
— Мыло варю, — буркнул Яшка. — Из суслиного жира.
— Ну и как? Мыло получается?
— Увидишь!
Я кивнул: дескать, погляжу. Но помыться Яшкиным мылом мне было не суждено: на живульку прилаженная банка опрокинулась. Яшка продолжал сидеть на корточках, обреченно уставясь на тлевшие головешки.
— Оставь, — сказал я. — Умываться таким мылом — самоубийство. А у тебя в шалаше — Мамай воевал?
Яшка подозрительно взглянул на меня и вскочил. Мы полезли в кусты, то и дело шаркая по земле ногами, — к подошвам, обмазанным Яшкиным мылом, липло все что ни попадет, даже галька. Мы прошли протоку, остров и вышли к берегу. По песку тянулась широкая полоса, будто волоком протащили дерево с крепкими ветвями.
— Понял? — уныло спросил Яшка.
— Все ясно. Следы заметает.
— Тебе смешно…
Я смотрел на Яшку. Он похудел, плечи и руки в царапинах, грязные. Трусы порваны.
— Сколько надо суслиных шкурок на трусы? — спросил я.
Яшка махнул рукой и полез в воду. Он был так расстроен, что даже сердиться у него сил не было. На середине речки он остановился, повернулся ко мне.
— Сделай одолжение — вернешься домой, ничего про меня не рассказывай.
— Ладно! Хочешь, я тебе помогу поймать козла? Мне все равно делать нечего.
Он кивнул.
КОЗЕЛ, ЯШКА И Я
Бежал козел изо всех сил и потому успел убежать далеко. Я догнал его на крутом изгибе реки. Глупый козел, вместо того чтобы прорваться сквозь полосу тальников и удрать в степь, бежал вдоль берега по песчаной полосе, утыканной корягами, то и дело цеплялся за них украденным у «знаменитого геолога» шалашом. Яшка надумал привязать козла к шалашу, и чтобы было надежнее, к его макушке. Вот козел и уволок шалаш. Половину шалаша он растерял в тальниках, а другую упрямо волочил неизвестно куда. Причина его бешеной скачки выяснилась позже. На изгибе реки берег обвалился, обнажились толстенные корни давным-давно умерших осокорей. И тут козел застрял.
У меня кололо в боку. В глазах скакали пятнами кусты, желтые полосы песков. Яшка давно отстал. Моего совета он не послушался, ботинки не надел и изранил ногу, когда начались колкие галечники. Он не хуже меня знал, что по тальникам и галечникам без ботинок далеко не убежишь, но всегда делал наоборот, считая это проявлением самостоятельности. Так было всегда, сколько я его знал. С того дня, когда он появился на 3-й Геологической и объявил, что приехал из Ленинграда и что он потомственный интеллигент.
За изгибом реки открывался мелкий плес. К плесу спускался пологий песчаный берег, рябой от следов сотен копыт: к плесу из степи гоняли на водопой отару.
Бечевка, гибкие ветки тальника, упругие корни, торчавшие из земли, сплелись в кромешный узел. Подергав за веревку и покричав на козла, я махнул рукой. Решил отдохнуть и только потом его высвобождать.
На горизонте появился Яшка. Двигался он прыжками. Я лежал, опершись локтями, нахлобучил кепку на глаза. Яшка пропрыгал мимо меня к козлу и мигом высвободил своего парнокопытного, своего единственного друга.
— Вот и обошлось, — немного погодя сказал Яшка. — Его и ловить не надо было!
— Конечно! Он бежал мне навстречу: принял меня за тебя.
Я посмотрел на солнце. Оно перевалило зенит. Отыскал тоненькую палочку, отмерил ее мизинцем, определил время: три часа.
— Я пойду на остров за рюкзаком. Мне надо к вечеру быть дома. Может, помочь тебе отвести козла на место? — последние слова я добавил просто так, из вежливости. Но во что они мне обошлись!
Яшка кивнул, будто делая мне одолжение:
— Ладно… Вырежь палку.
Впрочем, я всегда знал, что Яшка парень остроумный. Я подошел к козлу, он вылупил на меня свои дикие глаза и всхрипнул. Я подергал его за рога. Козел стоял как вкопанный. Яшка хихикнул.
— Где ты взял это отродье? — сказал я и дал козлу пинка.
Яшка не отвечал. Он обвязался бечевкой вокруг пояса — другой конец ее был привязан к рогу, — зашел к козлу сзади, уперся руками в его пыльный мохнатый зад и скомандовал:
— Раз-два!
Козел долго бездействовал, но, когда ему опротивели наши тычки, вдруг рванулся. Я повалился на песок, и он удрал бы, если бы Яшка не повис на нем, как бульдог.
И тут до меня дошел смысл Яшкиной ухмылки. Я понесся следом и тоже повис на козле. Козел саданул Яшку рогом в плечо, Яшка повалился на землю, застонал и принялся вдохновенно ругать козла. Я с удовольствием два раза пнул вредное животное, приговаривая:
— Или ты не знаешь, что ты едва не зашиб лучшего своего друга?
— Не бей его! — заступился Яшка.
Всего не расскажешь, что мы пережили в тот день.
Козел сбивал нас с ног, тащил Яшку волоком, бил нас о землю, бодал, наступал на руки и на ноги острыми копытами…
Позади нас перепаханный берег. Местами, где мы буксовали, вырыты ямы. За полдня продвинулись метров на сто.
Я сидел верхом на козле и отдувался. На рубашке осталась одна пуговица. Рядом на песке животом кверху валялся Яшка, крепко привязанный к козлу. Выяснилось, почему козел отчаянно удирал с острова: горящая ветка стрельнула в него угольком и уголек запалил шкуру.
Яшка мрачно бормотал:
— Скоро отара пройдет. Знаешь, как овцы галдят? Тут его не удержишь!
— Так вот ты откуда его взял…
— Я нашел его в кустах. Он отравился, что ли… Кашлял, тошнило его. Два дня с ним возился…
— Какая неблагодарность! — сказал я. — Если так дело и дальше пойдет, к началу учебного года приволокем его на остров. Тащи его сам! Мне надо выходить к дороге, ловить машину.
Я лукавил. Не то чтобы возня с козлом мне нравилась, но я соскучился по речке, и домой мне не хотелось. Отец оставил маме записку…
…Героически пройдены еще сотни метров. Яшка суетился, ругал козла почем зря и поглядывал в степь. В отдалении нарастало многоголосое козлиное и овечье блеяние. Отара приближалась. Я тоже начал нервничать. А козел воспрянул духом и принялся орать.
Яшка оторвал полоску от майки, и мы крепко забинтовали козлу морду. Он мот