Кричать он не решался, видимо ощущая крик как резкое движение. Старший попытался дотянуться сачком до брата, поскользнулся и теперь отсиживался на гребне крыши, кричал младшему, что он предупреждал, сердито требовал от нас помощи.
Шутя поставил братьям условие:
— Шпаковские, завтра в степь с нами пойдете?
— Яшка уедет! Таскать на себе будет некого! — дополнил я.
— Нам завтра некогда! — пропищал младший.
— Конечно. Ты будешь лежать в больнице, — сказал Шутя.
— Пацаны, снимайте же… — взмолился старший, ерзая на гребне крыши.
Наконец Шпаковские сдались. Я вынес одеяло, позвал Николая.
Мы крикнули — гоп! — и поймали младшего. Он размял затекшие лопатки и опять полез на крышу.
— Ты знаешь Карагач в том месте, где он подходит к отрогам? — спросил меня Шутя.
— Зря сходите! — отвернулся я.
— Знаешь?
— Без толку!
— Знаешь Карагач, спрашиваю?
— Немного. Колодец возле старых казахских могил. Западнее аул, Карагач называется. Тригопункт насыпан километрах в трех от аула…
— А породы?
Я сходил за тетрадкой, которую третий год брал в степь, прочел:
— «Суглинки бурые, песчанистые, с редкой кварцевой галькой…» Да, фосфориты встречаются… Пластовые. «Вмещающая порода — кремний…»
Шутя кивнул.
— Знаете вы хотя бы, как выглядит фосфоритная плита? Насколько я заметил, вы невежды в минералогии. Она темного, буровато-серого цвета… — вмешался Николай.
— Брось нас учить, — грубо ответил Шутя. — Не спрашивают, так не сплясывай.
Николай взглянул на меня, пожал плечами — дескать, чего с них взять, с твоих друзей, — и ушел.
Во дворе появился Толька Веревкин, доложил Шуте: машина выходит с автобазы в 6.15, сядем у бензоколонки.
Этот неповоротливый Толька Веревкин раньше ходил у Шути в адъютантах. Три года назад Шутя его разжаловал — они было поехали на Кубу, но на какой-то ближней станции за Веревкиным погнался радикулитный милиционер с одышкой и поймал его. Далее Шутя следовал один на товарняках. Ночью ему на телогрейку попала искра — проснулся он в трусах. В таком виде появляться на Кубе Шутя не захотел, потому отдал себя в руки дорожной милиции, выспался на чистых простынях в детской комнате и вернулся домой.
Шутя напомнил Веревкину насчет рюкзака, термоса, темных очков. Я смотрел на них, как взрослый на детей. Ну, будут день идти к горизонту! Ну, пройдут маршрутом с грошовым результатом! Николай говорит: беспочвенные мечтания — та же линия горизонта, она отодвигается по мере того, как к ней приближаешься.
— Дим, а с Акжарской дороги выйдем на Карагач? — спросил Шутя.
— Сойдите с машины в том месте, где дорогу пересекает эмбенский нефтепровод. Километров пять идите вдоль нефтепровода. Повернете влево по гряде. Через пять часов ходьбы увидите тальники. Речка там узкая, глубокая… Скажи ребятам, когда станете расходиться, пусть не возвращаются на Акжарскую дорогу. Пусть выходят на Каргалинскую… Она на восток от вашей точки.
— Чего ты мне разжевываешь? Утром на месте объяснишь.
— В том и дело… — Я было замялся, но встретился глазами с Николаем — он держался как зритель на забавном спектакле, — закончил: — Я не пойду с вами. Людей-то смешить! Что мы умеем? Разве мы поможем Журавлю?.. Даже если его теория и верна… Чего от нас толку?..
Я трусил, ждал, вот сейчас Шутя загогочет и высмеет меня перед Николаем. Шутя беспощаден и неизменно находчив.
Лица братьев Шпаковских выражали непонимание, Шутя причмокнул, Яшка смотрел на меня жалобно.
Еще бы, с некоторых пор он считал меня старшим другом, хвастался мной и подражал мне.
— Ты работал с Журавлем в степи? Мужики, которые были с ним в Афганистане…
— Знаешь, Шутя, моего отца снимают? Он сейчас кается, что поверил в теории Журавля, да поздно.
Я вошел в дом, все пятеро ринулись следом и стали в прихожей. Напрасно я удирал сюда — то, что я усомнился в Журе, потрясло Шутю настолько, что он сейчас не способен был острить. Он схватил меня за плечо.
— Не пойдешь с нами? Журу продаешь!
— Коли так, уходи отсюда!
…Яшка догнал меня за последними домами. Мы спустились в подъяр и легли на траву. Я долго и путано рассказывал ему, отчего не верю в Журавлева и как мне жаль отца. Ведь у него нет высшего образования, и он столько лет работал, прежде чем его назначили начальником партии.
— Все это так, — сказал Яшка, — но ты останешься один. Я сегодня уезжаю. Как ты будешь без Шути, Шпаковских? А? Я знаю, как плохо одному. Это не жизнь… даже в обществе козла… — Яшка вспомнил свою робинзонаду. — Как бы мне жить… если бы ты тогда меня не нашел? Когда ты с друзьями не в ногу, тут что-то не так, — сказал Яшка. — Пойдем, меня тетя Вера ждет, надо собираться.
Тетя Вера накричала на Яшку, обозвала разгильдяем и тычками угнала в дом.
…В 6 утра тетя Вера постучала мне, в окно и спросила, где Яшка. Я ответил — спит, наверное. Тетя Вера закричала, что сил у нее больше нет, что у нее своя семья, и теперь пусть все идет само собой, пусть Яшка сам устраивает свою судьбу, слава богу, он не маленький, она посмотрит, куда он денется, когда ему за опоздание откажут в училище…
За завтраком Николай показал мне Яшкину записку: «Вернусь завтра. Пожалуйста, извините. Яша».
Я встал из-за стола и побрел на улицу. Страшное дело! Яшку со свету сживут, когда он вернется… А он ради меня пошел с Шутей. Сейчас я припомнил наш разговор в подъяре.
Вечером я залез на крышу, долго сидел, глядя, как медленно уходит в темноту степь.
После ужина я сказал Николаю:
— Не попытаться ли разыскать одну балку?.. Там, кажется, фосфоритные плиты…
— Вы в тот раз заблудились… Нелегко балку разыскать!
— Найдем.
— А если и найдете? Если те плиты — песчаник?
— Я принес оттуда обломок фосфоритной плиты.
— Ну, две плиты в двадцати балках выглядывают наружу!.. А песчаника сколько? Кстати, завтра вернутся «первооткрыватели» Карагача. Это будет тебе в науку.
…Они вернулись днем. Младший Шпаковский, встреченный нами на улице, ликовал. Он тащил домой рюкзаки.
Яшка не решился идти домой, дожидался Николая, который заступился бы за него перед тетей Верой, и сидел у Шути.
Он не ожидал от меня такого порыва радости и опешил. А я, как ненормальный, бил его по спине и повторял:
— Где? Рассказывай! Где?
Николай с удивлением наблюдал за мной. Веревкин и Шутя сидели на корточках перед развязанным рюкзаком, из него торчали куски желто-серого пористого камня. Я вытащил образец. Поднял голову, встретился глазами с Яшкой. Он ухмыльнулся. Я не обиделся бы, отбери ребята этот кусок желто-серого камня и прогони меня прочь. Видать, я втайне ждал, что мне снова поверится в мои прикрытые бурьяном и перекати-полем обнажения.
Рука Николая высунулась из-за моего плеча, взяла у меня образец. Повертела и сунула обратно в рюкзак. Подбежавший младший брат сообщил:
— Жура на совещании в кабинете главного геолога!
Прямо с рюкзаками мы ворвались в управление, кинулись в темном коридоре на свет приоткрытой двери и, гомоном подбадривая себя, заполнили кабинет Деткина. Сидевшие вдоль стен геологи уставились на нас, затем перевели глаза на Шутю. Он подошел к столу Деткина и со стуком положил перед ним образец.
— Э-э… Что это значит?.. Вы же мне стекло поломали!.. Безобразие…
— Фосфориты нашли!
— Ну и что?
— Павел Петрович, объясните ему, — повернулся Шутя к сидевшему в углу Журавлеву.
Деткин пожал плечами.
— Чего тут объяснять? Это обыкновенный песчаник! — и вернул образец Шуте.
Стало тихо. Геологи заулыбались. Шутя размахнулся, и — елки-палки, как не промахнулся! — образец вылетел в полураскрытое окно.
Мы долго сидели в углу управленческого двора и угрюмо комочками сухой глины бросали в бродивших вокруг кур.
Вернувшись домой, я прошел к Николаю.
— Ну, мой друг, получил урок?
— Ты знал, что это песчаник?
— Я чуточку лучше любого из вас знаю камешки! — усмехнулся Николай.
— Думаешь, поступил честно, когда молчал?
Николай потянулся — он мыл ноги перед сном — и легонько рассмеялся.
БРИГАНТИНА «СТАРЫЙ МОРЖ»
На фанерных подставках-стапелях стояла Яшкина бригантина. Яшка становился мастером, когда дело доходило до стамески и напильников. Год назад его парусная модель завоевала приз.
Над бригантиной Яшка корпел день и ночь без малого недели три.
Я стоял рядом и слушал, как Яшка и Журавлев толковали о такелаже, рангоутах и фор брам-стеньгах.
— Бушприт надо укрепить потуже и фок-мачту тоже, — твердил Яшка.
— Фок-мачта стоит крепко. Поставишь косые паруса, и бушприт сядет намертво. Бом-кливер только натяни как следует. Красотища, а, Димка?
Я кивнул. Яшку распирало от гордости. Он был на седьмом небе от похвалы Журавлева.
— Назову бригантину «Старый морж».
— На флагштоке — пиратский Роджерс? — у Журавлева глазки спрятались в морщинках. — Грот-трисель-эрнст-бак-штаги вяжи потолще. Поверь, так красивее будет.
Яшка яростно возражал — по-моему, только из тщеславного желания блеснуть знаниями парусных судов. Оба — и Журавлев и Яшка — прямо-таки млели от удовольствия, выговаривая друг перед другом названия длиной с километр: крейс-бом-брам-топенанты… Я робко дивился такой памяти.
— Стой! — сказал Журавлев. — У тебя же не бригантина! Это барк! Две передние мачты с прямым вооружением. Бизань-то у тебя сухая! У шхуны у той бизань несет косое вооружение.
Яшка возразил, но Журавлев с запальчивостью пятиклассника стал размахивать руками, клясться, Яшка скис.
— Дружище, чего горюешь? Завтра выпилю марс для бизань-мачты, иначе куда посадишь впередсмотрящего? Такелаж натянем, и делу конец.
Яшку позвали. Он вздрогнул, отозвался и шепнул нам:
— Пусть бригантина здесь стоит.
Он вернулся с тазиком, сел рядом на ступеньку, опустил ноги в тазик и продолжал обсуждать с Журавлевым модель парусного судна собственной конструкции с каким-то хитро придуманным — по их словам — бегучим такелажем. Журавлев, задевая меня локтями, чертил в своем блокноте линии, совал блокнот под нос Яшке и гудел: