— Рангоуты, главное, продумать. Ты меня слушай, дружище! Никто тебе такого не скажет, слушай!
Из темноты возникла тетя Вера, молча взяла Яшку за руку, другой рукой подхватила бригантину, буркнула неразборчивое, и мы остались вдвоем.
— Тетя, видать, не из романтиков? — сказал Журавлев.
— Куда ей!
— Ночевать я, Дим, к тебе пришел. Квартира моя пустая. Жена на лето уехала к своим. Чай пить не станем. Я едва на ногах стою.
Заснули мы не скоро. Журавлев расхаживал по комнате в одних трусах, большой, костлявый, и басил — рассказывал мне о своем друге, который уехал на Кольский холодный полуостров и вывел там до зарезу необходимую траву для коров. Я сидел на кровати, клевал носом, слушал про подвиг агронома и выбирал время поподробнее расспросить Журавлева о случае в Афганистане, рассказанном мне когда-то отцом.
Журавлев и двое немцев-геологов возвращались на вертолете из поисковой партии. С вертолетом что-то произошло, и они приземлились в горах. Один из немцев при приземлении был ранен, другой предложил Журавлеву бросить раненого, иначе погибнут все трое. Немец — здоровый — ушел один. Журавлев с раненым добрались до людей. Негодяя нашли мертвым.
— …Ты меня слышишь? Где взял? — Журавлев сунул мне под нос свою ручищу, на которой лежал обломок фосфоритной плиты. Этим обломком я забивал гвоздь в ботинке в дни злосчастного маршрута на Барса-Кельмес.
— На Барса-Кельмес.
— Место помнишь?
— Сплошные балки да увалы…
— Погоди… Южнее среднего течения Песчанки?
— Юго-восточнее.
— Верно, верно!
— Чему тут радоваться? — усмехнулся. — Мы заблудились. К тому же холмы на Барса-Кельмес — сплошная неразбериха. Петляли, как зайцы. Да и стоит ли тащиться туда из-за обломка плиты? Отец говорил: он десятками насчитывает в нашем районе места с выходом пластовых фосфоритов.
— А я — сотнями. Расслышал? Сотнями!
— Не пойду на Барса-Кельмес, — сказал я. — Шутка сказать: найти там балочку. Массив по территории равен Нидерландам, если не Бельгии.
— Прекрати ныть! Скисли небось сегодня? Приволокли рюкзак песчаника, герои…
— Я с ними не ходил! Им я тоже не советовал таскаться на тот Карагач.
— Однако тебя, Коршунов, не узнать!
В середине ночи нас разбудил стук в дверь и шум во дворе. Визгливый голос тети Веры взбеленил собак даже на соседних улицах. Поспать Деткины любили, их пушкой не разбудишь! Что же произошло?
В дверь забарабанили изо всей мочи. На ночь у нас в доме не запираются. Я крикнул:
— Входите!
В дверь продолжали колотить. Журавлев зажег свет и следом за мной прошлепал в сени.
На крыльце с бригантиной в руках стоял Яшка. За ним поодаль Деткины.
— Не дури, Яков! — кротко сказала тетя Вера. — Отправляйся спать.
— Я к вам не вернусь! — плачущим голосом выкрикнул Яшка. — Я здесь останусь! Навсегда!
Яшка прошел в комнату, неся бригантину, как больного ребенка. Сломанная фок-мачта болталась на канатиках, корпус модели искривила широкая трещина. Он сел на диван и бессмысленно пытался приладить мачту на место. Руки его не слушались. Журавлев взял у него бригантину и положил на стол.
В окно постучали. Раздался голос тети Веры:
— Яков, не мешай людям спать, полуночник!
— Я стал в сарае такелаж на бизань плести… Подкралась… Кричит: «Ненормальный!..» Как бросит ее на землю!
Яшка вздрагивал. На нем были одни трусы. Я подал ему рубашку.
Журавлев, закусив губу, вышел на крыльцо. После недолгих переговоров ворчанье тети Веры сменилось грубыми выкриками.
Вошел Журавлев, хлопнул дверью, закрыл ее на щеколду, сказал:
— Ставь чайник, Димка. А ты чего скис, Яша? Враги разбежались, поле боя за нами.
— Мне не терпелось поставить вооружение на бизань… Я тихо встал, пошел в сарай… — бубнил Яшка.
— Постой! Чего ты оправдываешься? Мы ж с тобой одной породы!
— Любопытно было взглянуть, как получится, — заметно успокоился Яшка.
— Во-во, лю-бо-пыт-но! — с удовольствием выговорил Журавлев. — Слушайтесь, парни, своего любопытства. Любопытство — первое качество командора. Что дальше? Как дальше? Как там — за горизонтом? В соседней галактике? В глубине атома? В несработавшей схеме машины? В негусто всходящем семени? Разобраться, парни, как это «что», «отчего», «почему» двигает человеческую мысль. Словом, мы с тобой, Яшка, и жмем тебе руку…
В дверь постучали. Я пошел открывать и вернулся с Николаем. Журавлев продолжал рассуждать. Николай присел на стул, послушал-послушал и вежливо сказал:
— А по-моему, если человек невеликих личных данных пытается совершить нечто необыкновенное, он смешон. Ни на чем не основанные фантазии, кроме как на упрямстве и стремлении к необыкновенному, мешают человеку организованно жить, приносить пользу обществу. Короче, человек должен накопить знания, опыт и только тогда собираться в синие дали. Кстати, Шпаковские и Яков сегодня получили урок. Дима относится к этим походам теперь серьезнее, по-взрослому.
Я покраснел под взглядом Журавлева.
— Давайте не путаться в словах. Я понял вас так: не всякому дано совершить необыкновенное, — сказал Журавлев.
— Да. Тем более, — Николай кивнул на меня, затем на Яшку, — в их возрасте, когда знают только таблицу умножения. Нечего им трепыхаться!
— Яснее некуда. Следовательно, им надо подождать! Когда выйдут с дипломами в руках из институтов, и вот тогда-а… А тогда будет поздно! Человека формирует мечта, дерзание! Иначе он — даже с накопленными знаниями и дипломом — счетная машина, робот, только исполнитель. А качество дерзать закладывается и мужает в вашем возрасте. Окружающая вас советская жизнь предоставляет вам не одну возможность проявить это качество. Пионерия, комсомолия созданы именно для воспитания вас дерзающими. Вся история советской власти с первого ее часа — история дерзания. Парни, вдумайтесь! У нас каждому дано совершить необыкновенное! Не будьте щепочкой в ручье. Станете дальше спорить, Николай Деткин?
— Может, в общем вы правы. На словах… А не скажете ли, где нам дерзать? В чем? И что из того получится? — Николай взглянул на меня.
Журавлев быстро ответил:
— Кстати, о балке. Вот вам случай дерзнуть, если не боитесь заблудиться в степи. Пошарьте в соседних балках. Весенняя вода местами обнажает отложения…
— Подумаешь, дерзание! — пожал плечами Николай.
— А вы попытайтесь! — настаивал Журавлев.
Николаю ничего не оставалось, как вяло пообещать найти балку с фосфоритной плитой.
— Яков, идем домой. Не мешай людям спать, — сказал он.
На пороге появился Деткин-старший.
— Ночью надо спать. Завтра трудовой день, — высказал он унылую истину. — А вы, товарищ Журавлев, не должны настраивать племянника против родственников. Непедагогично!
— Я останусь здесь, — твердо сказал Яшка.
Деткины переглянулись и вышли.
Мы до рассвета пили чай, разговаривали о всякой всячине. На столе между сахарницей и хлебницей стояла бригантина «Старый морж».
СМЕРТЬ СОМАМ!
Затея высмеять Николая — я узнал об этом позже — принадлежала Шуте и Журавлеву. Им было на что опереться. Первые недели после появления Николая в поселке они с Яшкой — тот гордился старшим братом — расхаживали по улицам, осматривались… На вопросы «откуда приехал?» Яшка отвечал неизменное: «Он с Волги». Благодаря безудержному вранью Яшки Николая прозвали волгарем. Николай только что белуг в Волге не ловил.
Однажды Николай с отцом отправились на Каргалу по-сидеть вечерок с удочками. В поселке Деткиных поджидала толпа ребят с Шутей во главе. Ребята нахально совали носы в ведерко и, увидев на дне сиротливо лежавшего голавлика, хихикали и отпускали в адрес рыбаков ехидные замечания. Наутро на наших воротах висел кусок фанеры с надписью: «Здесь живет волгарь Николай Деткин, который ловил в Волге балык».
Дальнейшее я передаю со слов братьев Шпаковских, грешных присочинить для яркости.
Спектакль начался удачно подстроенной встречей Сашки Найденова с Николаем и Яшкой, которые возвращались из бани.
— На рыбалку не собираетесь? — добрым голосом спросил Найденов. — Некого здесь ловить, — грустно согласился он. — Вообще-то некоторые ловят… Шпаковские, например, сомов, как пескарей, таскают. Места надо знать… В этом все дело. В иных местах только забрасывай — с разгона хватают, — шепотом добавил Найденов, оглянувшись. — Главное — знать наживку!
Подошел Шутя.
— Чего ты с ними шепчешься? — спросил он. — Да они синьгушку не поймают! Слушаешь басни?
Тут из-за угла показалась процессия: братья Шпаковские, Толька Веревкин и несколько чижиков — младшеклассников. Братья несли ведро, из него торчали хвосты морских окуней, купленных в замороженном виде в нашем «Гастрономе». Толька Веревкин забежал впереди братьев и заныл:
— Не скажете, где такие сомы клюют? А? Не скажете? А почему не скажете?
Шутя остолбенел, разинул рот, а потом закричал:
— Вот это сомы! Вот это улов!
Братья Шпаковские прошли мимо и даже глазом не повели. Все шло как по маслу.
Николай улыбнулся:
— С рыбалки?
— С луны!
— Сомы?
— Сомы! Второго едва выволокли. Сильный, как лошадь. — Братья оттаивали под дружелюбным тоном Николая. — Жаль, наживки не хватило. Да и куда рыбу девать? — сердито спросил старший у младшего.
— Некуда! — мотнул головой младший брат. — Мать ругается. Весь двор, говорит, рыбой провонял.
— А вот мы на Волге… — начал Яшка.
Николай отмахнулся от него и негромко спросил:
— А места далеко?
Братья насмешливо переглянулись: мол, ишь, чего захотел!
Подошли к воротам Шпаковских. Братья сели на скамейку, поставили рядом ведро с рыбой, отогнали двух измазанных повидлом любопытных девчонок в пестрых трусиках. Шутя глядел свирепо на братьев и бормотал угрозы предателям.
Николай потрогал ногой ведро.
— Славные рыбки. Любопытно узнать, сколько они весят?
Старший Шпаковский прикрыл один глаз: дескать, я вас понял. Поднялся.