. За ночь проехали километров двадцать — мотор быстро нагревался. На следующий день езда была самая смехотворная — полчаса едем, два часа стоим. У первого найденного колодца — степь в том месте горела, и колодец высох — Деткин скис, толстяк перестал шутить, у шофера глаза округлились. Дождались ночи. Журавлев повел машину дальше. И вот — радуйтесь! — нашли колодец, а в нем живут звери с клешнями.
…Мне уговаривать Журавлева не пришлось. Он кивнул:
— Собирайся! — и подсел к толстяку, что-то ему говоря.
Тот смотрел на Журавлева странными глазами. Туземец! Того не знает, что в степи подобные случаи — обычное дело. Будет другой раз знать, как приезжать в степь и мешать людям дурацкими разбирательствами!
Выспаться-то я выспался, но голова по-прежнему тяжелая, во рту противно от съеденной сайгачины, разговаривать трудно.
— Мальчика зачем с собой тащите? — спросил равнодушно толстяк.
— Парень вырос в степи! За вами приеду не раньше завтрашнего полудня, старайтесь больше спать.
…Много я ходил по степи, и так же гудело от утомления в ушах, деревенел язык, ломило в затылке, качало на ходу, не слушались ноги, только на этот раз было хуже некуда.
Я крепился: боялся, Журавлев пожалеет, что взял меня с собой.
Деткин неплохой ходок. Хотя с виду рыхл, медлителен.
В свое время, говорят, немало дней он провел в поисковых партиях.
Ночью холодно, но ходьба согревала. Потом выпала роса, выплыло из-за увалов солнце, расплавляя прохладные тени в балках, и опять начиналась жара, будь она проклята! За спиной оставались бесконечные медленные километры — балочки, увалы, равнинки, не отличимые одна от другой. Впереди — та же пегая, в черных пятнах степных пожаров, степь.
Журавлев, подбодряя меня, говорит:
— Скоро вода.
Мы спускаемся в пыльную балку, поросшую колючкой, на последнем дыхании, когда говоришь себе: «Дойду во-он до той плешины и сяду. Больше не могу!..»
В стороне блестит что-то крохотное. Я заставляю себя подойти, сажусь и неожиданно нашариваю ладонью значок. Яшкин значок «Юный турист»!
Мы сейчас пересекаем цепь балок нашего первого маршрута по Барса-Кельмес. Я смотрю в спины Деткину и Журавлеву, с трудом поднимаюсь и, разбрасывая свои ватные ноги, догоняю их и окликаю Журавлева.
— Передохнем?
— Потерпи, старина.
— Передохнем, — повторяю я и валюсь ему прямо под ноги. — Мы примерно в середине этого аппендикса. Пожалуй, ближе к тупику, чем к руслу.
— Ты про что? — косит на меня Журавлев.
— Я здесь был. Кусок фосфорита помните на подоконнике? Взят там. В балке…
Журавлев смотрит на меня.
— Ведь ты едва идешь, дохляк этакий! Неймется тебе. Шарить по балкам мы не станем. Сил у меня нет.
— Я бы пошел, да не могу. Тоже сил нет. Придется послать Деткина.
Мы хрипло смеемся. Деткин — он лежит шагах в пяти от нас, прикрыв голову шляпой, — приподымает голову, озирается. Он тоже едва тащит ноги.
— Сколько туда?..
— Километров десять-пятнадцать. Мы не туристы, — говорю я. — Любопытно!
— Только при чем тут бедняга Деткин? За что мы его с собой потащим? — бурчит Журавлев. — Натяни рубашку, сгоришь. Черен ты, Димка, как зулус. Признайся, Жура, Деткину ковылять туда двадцать пять километров. И обратно столько же…
— Это ему за неверие, — своим доводом я кладу Журавлева на лопатки.
Он указывает пальцем в землю — сдаюсь.
Деткин перебирается к нам.
— Не вижу ничего веселого в нашем положении, товарищи.
— Вспомнили вашего племянника Якова. Значок его нашли…
— Черт знает что! — недоумевает Деткин. — Как он сюда попал?..
Мы скупо объявляем Деткину о перемене направления, не договаривая, почему мы уходим в противоположную сторону. Он равнодушно кивает.
— Умные мы с тобой люди, Коршунов, — говорит мне Журавлев на следующем привале. — Жестокие мы с тобой люди. Этак можно всех Деткиных извести! Сомневаться будет некому.
— Километров пятнадцать прошли, если не больше. Яшка не мог обронить значок в соседней балке? — спросил Журавлев под вечер. — Ну-ну, командор, не сердись!
Мы до сих пор не встретили в балках ни одной ямы с водой. Июль нынче свирепый. Ямы высохли, дно их покрыто глинистой коркой, струпьями, неслышно рассыпавшимися под ногой. А если я попусту веду с собой Журавлева и Деткина в придачу?.. Вот спектакль он нам закатит! Не хуже тети Веры…
За поворотом — горловина следующей балки. Узкая, с крутыми склонами, скорее овраг, чем балка. Ровное днище. Несколько плит скученно торчат на склоне. Я, спотыкаясь на ровном месте, бегу, обгоняю Журавлева и грудью падаю на тупое ребро плиты. Лезу в карман, нашариваю обломок, пролежавший на моем окне месяц. Обломок летит на землю.
— Фосфоритные?
— Да… гляди-ка… Отчетливое обнажение… Верно? — поворачивается Журавлев к Деткину.
— Что? — тот валится рядом с плитой, принимая наш разговор за сигнал к привалу. Он не понял бы нашего ликования и нашего коварства, не дерни меня повторить:
— Плиты! Взгляните, фосфоритные?
Он, трудно соображая, понял.
— Мы тащились сюда из-за этих плит?
Он наверняка с той минуты считает нас ненормальными.
— Пластовые фосфориты, морского происхождения, кембрийский период… — Деткин, оказывается, иногда шутит. — Эти плиты возьмете с собой? Я помогу вам дотащить их.
— Помните аксакала? — спросил я у Журавлева.
— Дорогу к мазанкам знаешь?
— Дождемся утра. Не прокараулить бы самолет на Кос-Истек.
Спустя час — за ближним увалом — я наказал Журавлева за его минутное недоверие.
— Осторожно, не утоните!
Он проследил за моим кивком. Кажется, из этой ямы мы с младшим Шпаковским майкой выловили гибнущих от удушья рыбешек. Деткин, не снимая шляпы, повалился на живот и пил всхрипывая. Руки меня не удержали, я упал лицом в воду.
Остаток вечера мы лазили с Журавлевым по склонам балок, уходили в степь.
Деткин, накрывши лицо шляпой, лежал на дне балки возле ямы с водой.
…Журавлев — объяснил мне немолодой казах — не свалился вслед за мной и Деткиным у порога мазанки. Он взял лошадь и уехал к дороге ловить машину.
Мы проспали сутки без перерыва.
Когда умылись, поели, я спросил у хлопотавшего вокруг нас казаха:
— Где старик Утеген?
Казах горестно прикрыл глаза.
— Плох Утеген… Скоро помрет. Хочешь к нему?
Утеген разглядел меня в сумраке мазанки, пригласил сесть.
— Ты растешь батыром, бала… Ты сегодня снова пришел с мертвой земли…
Помнишь наш разговор?.. Я не досказал моей сказки о батырах, что ушли к золотым горам.
…Один из них поверил мертвому камню. Другой отодвинул блюдо с мясом, поблагодарил за гостеприимство и ушел в ночь. Он шел день за днем, из дней складывались годы, он знал, что наступил вечер жизни, и не глядел в воду, когда склонялся над родником, чтобы смочить иссохшие губы.
Однажды он почувствовал, как слабеют ноги, сделал последний шаг и протянул руки к золотым горам. И за спиной у него выросли крылья. Батыр поднялся над степью.
Люди гостеприимного племени солгали — горы были золотые. Слабый душой — невольно лжец. Он должен оправдать перед самим собой свою слабость и ничтожество. У тех, чьи души оказались сильнее тела — ибо телу не дано быть вечно, — выросли крылья. Они прошли дорогу длиной в тысячу и одну человеческую жизнь. Человеку суждено родиться без крыльев. Они у него вырастают, когда человек становится батыром. Тот не жил, кто прошел за свой век дорогу длиной в одну человеческую жизнь. Он ждал смерти, сын. Он повторил прожитое другими. Я один из тех, кто остался в ауле, в сытом племени людей. Они обманывали себя спокойным благополучием. Нет горше и бесславнее истины: мучаться всю жизнь беспокойными снами, дышать ветрами, которые приносят запахи далеких дорог, — и оставаться сидеть у дверей юрты. Самое тяжкое — понять: дорога тебя не наделила крыльями.
…Сейчас-то я понимаю: в открытии месторождений Барса-Кельмес я принимал лишь воображаемое участие. Но честное слово — первую буровую поставили в двух километрах от моей балки.