Он рванулся вперед, чтобы ее догнать. И почувствовал, что бежит уже не на двух, а на четырех ногах.
Бедфорд шагал, глядя перед собой и не произнося ни слова. Тишина, как и прежде, беззвучно шла рядом с ними. На этот раз, однако, Джоан не делала никаких попыток нарушить молчание, и, наконец, не в силах больше это терпеть, Бедфорд заговорил сам.
— Если считать город надежным критерием, — начал он, — то мы найдем свидетельства существования расы, столь же развитой, как и мы сами. Некоторые здания очень впечатляют, они похожи на произведения искусства.
— Архитектура — не искусство, — сказала Джоан. — По крайней мере, не в исконном смысле этого слова. Она слишком материальна. Слово «искусство» в его прямом смысле неприменимо к зданиям и инженерам. Но мы лишили слова их настоящих значений, выхолостили их, слишком часто применяя в разговоре о не столь высоких видах деятельности. Я все жду, когда же рытье канав начнут называть «ваянием земли киркой и лопатой» или «прикладной археологией».
Она засмеялась. Зубы твои — как стадо овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними.
— А что вы… — начал Бедфорд, но умолк. Он собирался спросить, кем она была тем, на Земле, чем занималась, во что верила, чем увлекалась. Но это бы означало зарождающуюся интеллектуальную близость, от которой один шаг до эмоциональной, а потом и до физической. Он не хотел делать этот шаг, потому в глубине души знал: ответного движения с ее стороны не последует, отношения продолжатся на чисто интеллектуальном уровне, и она будет искать душевной и физической близости на стороне, чтобы доказать ему свое превосходство.
Но она угадала его вопрос, раздвинула занавес своего мира, и у него не было причин прятать взгляд. Он видел пышные луга и далекие величественные деревья.
— Я оперная певица, — сказала она со странным напряжением в голосе. — Сопрано. Имея такую устаревшую профессию, рано или поздно неминуемо вырабатываешь скептическое отношение к мелким обывательским шалостям.
Широкая, полная грудь, статная шея богини…
— Вы пели Вагнера?
Она кивнула.
— Фрея. Брунгильда. Изольда.
Боже! Наверняка она пела «Смерть в любви». Он вспомнил, как впервые услышал эту арию. В тот вечер он стоял, совершенно пьяный, у стойки бара в Старом Йорке и слушал музыку, которую эксцентричный владелец заведения время от времени включал вместо унылых и безжизненных современных попурри. Ария из «Тристана и Изольды» с ее выворачивающей душу мелодией, мгновенно отрезвила его, и он стоял, почти рыдая, переполненный болью, но не мучительной, а прекрасной — болью катарсиса.
Он вдруг услышал, что Джоан все еще говорит, и в ее голосе уже нет напряжения. Вначале до него долетали лишь отрывочные слова: «Основать новый Байройт на острове Фула… воскресить Вагнера в колониях…»
Потом она сказала:
— Вот так я оказалась на «Анаксагоре». Быть всеми уважаемой Брунгильдой среди диких просторов космоса лучше, чем всеми забытой певицей в мире электронной музыки.
— Вы споете ее когда–нибудь для меня?
— Спою для вас что?
— «Смерть в любви», — сказал он.
И в эту самую секунду на ее лице появилось новое выражение, глаза потеплели, и он понял, что угадал пароль, открывающий ее сердце.
— Да, — проговорила она после долгой паузы, глядя ему в глаза. — «Смерть в любви». Буду рада спеть ее для вас.
Отсутствие Коллинза и Нины они заметили, только когда остановились на привал на зеленой лужайке. Перекусив, просидели на траве около часа, время от времени проверяя, не видно ли где парочки. Но, кроме пробегающих мимо собакоподобных существ, в поле зрения никто не появлялся.
Наконец Джоан спросила:
— Ну что, будем искать или пойдем дальше?
— Если сейчас повернем назад, — ответил Бедфорд, — то в город попадем, когда уже стемнеет.
— Да, но…
— А вы уверены, что они хотят, чтобы мы их нашли? — спросил он прямо.
Она встала.
— Этот обывательский менталитет вечно меня обманывает. Я слишком наивная. Пойдемте. Если захотят, найдут нас в городе.
Они пошли вперед, почти не разговаривая, овеваемые ветром, омываемые волнами музыки. Радужные птицы резвились в ветвях, расцвечивая листья яркими красками. Собакоподобные существа — а здесь их было так много, как нигде, — то и дело пробегали мимо.
— А я думал… — начал Бедфорд.
— Знаю, о чем вы думали, — сказала она, опять угадывая вопрос. — Да, поначалу Коллинз казался мне забавным, хоть он и обыватель. Но потом…
— Потом что?
Она отвела глаза.
— Он предал сам себя. Рано или поздно это происходит со всеми обывателями.
— Так уж они счастливо устроены, — сказал Бедфорд.
Когда они добрались до городских стен, тени деревьев были уже совсем длинные. Ворота отыскали уже на закате. За воротами, начинался широкий проспект, обрамленный с двух сторон изящными зданиями. Высоко над проспектом висели пешеходные мостики, легкие и ажурные, похожие на серпантин.
Ворота города были широко распахнуты. Звучала громкая, радостная, беззаботная музыка, казалось, что проспект вот–вот наполнится смехом, голосами, веселыми людьми. Но никого не было. Только тени.
Одно из собакоподобных существ выскочило из леса, вбежало в ворота и вскоре исчезло среди теней. Через мгновение появилось еще одно существо — явно преследователь. Язык высунут, глаза выпучены. И оно тоже смешалось с тенями.
Бедфорд стоял в ошеломлении. Не только из–за явно непристойного поведения собакоподобных гуманоидов, но и потому, что увидел вдруг явное сходство, которого раньше его разум не хотел осознать. Здесь, как и везде, мужская особь стремится догнать женскую. Но только теперь ему стало ясно, почему так происходит. Мужчина стремится догнать женщину потому, что у нее течка.
— Ну что, пошли? — спросила Джоан.
— Думаю, лучше дождаться утра, — покачал головой Бедфорд. — Сейчас уже слишком темно, мы ничего не увидим.
— Нет, не темно. Смотрите!
Разноцветные огни в городе вспыхивали один за одним. Фонари были подвешены в самых неожиданных местах, а некоторые, казалось, вообще никак не крепились и плыли высоко над зданиями, как огромные воздушные шары. С заходом солнца над городом поднялся туман, и теперь из–за огней превратился в застывший дождь из золотых, фиолетовых, голубых, желтых, алых, розовых, янтарных, бирюзовых, серебряных и лиловых капель.
Джейн радостно засмеялась.
— Это похоже на карнавал! Пойдемте поищем, где продают сосиски!
Бедфорд взял ее за руку, и они вошли в разноцветный туман. Это и правда похоже на карнавал, думал он. С одной лишь разницей. На настоящий карнавал приезжают тысячи людей. А здесь же их всего двое.
«Почему город пуст? — спрашивал он себя. — Что случилось с его жителями? Под землей работают агрегаты, их вибрация чувствуется, хрустальная плитка уложена безупречно. Но здания равнодушно смотрят мертвыми глазницами окон, а тротуары пусты».
Архитектура, хоть и чуждая, в целом имела сходство с земной — наверное, у населения обеих планет общие прародители. Здесь было много непристойных рисунков, скульптур и барельефов, непривычных в качестве элементов декора, но, по сути, вполне обычных. Ясно, что на Экулеусе‑VI женская грудь играла очень важную роль — скорее всего, это пошло от древних обрядов, посвященных плодородию. Так или иначе, куполообразные конструкции присутствовали в изобилии, так же как и тысячи вариаций женского соска на верхушках крыш.
Они повернули в переулок, выбрали наугад здание и обследовали каждый его метр от подвала до чердака. Перемещаясь на пневматическом лифте, заходили в разные квартиры. В одной из них обнаружили подметальную машину за работой, и везде видели следы недавнего обитания. Но никого живого так и не встретили.
Уже на улице Бедфорд сказал:
— В нашем распоряжении тысячи мест, где можно расположиться. Если найдем еще и продуктовые склады, можно считать, что мы вытащили счастливый билет.
— Кстати, о еде… — напомнила Джоан.
Они вскрыли упаковки с консервированной пищей и поужинали, сидя на рюкзаках прямо посреди переулка. Закончив, отправились дальше.
Переулок привел их к еще одной широкой улице. Они свернули на нее и пошли, держась за руки, сквозь водовороты разноцветного тумана и музыки. Этот проспект отличался от первого: двери подъездов здесь были широко распахнуты, и там, за дверьми, приглушенный свет плавно переходил от оттенка к оттенку. Заинтересованные, они подошли к ближайшему входу, вошли внутрь и оказались в большом круглом помещении. В его центре стоял белый, высотой по пояс, помост, украшенный большими лепестками светлых оттенков. Медленно и незаметно он вращался вокруг своей оси. Над центром помоста висел прозрачный цилиндр, внутри которого двигались изображения. Пол в помещении был зеркальный, вдоль кирпичных стен на равном расстоянии друг от друга располагались двери. Чувственная сладкая музыка заглушала музыку с улиц, и скрытые фонари меняли свои оттенки в зависимости от мелодий.
Джоан смотрела на помост.
— Похоже на алтарь, — сказала она.
— Скорее на бар.
Джоан тут же сообразила, что лепестки — это барные стулья. Смеясь, уселась на один из них, поставила локти на стойку. Немедленно в стойке открылась небольшое отверстие, и оттуда выскочил стакан с золотисто–красной жидкостью. Джоан взяла его, но Бедфорд тут же выхватил его у нее рук.
— Давайте–ка лучше я буду подопытным кроликом.
Он понюхал искрящуюся жидкость. Вино. Вино и что–то еще. Поднес стакан ко рту, пригубил, думая, что это вино, однако вкус оказался куда многограннее. Он и не заметил, как выпил все до дна. Дрожащей рукой поставил стакан на стойку — тот тут же провалился вниз, и на смену ему выскочил полный.
Джоан встревожено смотрела на Бедфорда.
— А что, если питье — яд?
Он мотнул головой.
— Нет, не яд. Там что–то другое.
Он поднял взгляд на прозрачный цилиндр. Тот светился голубым светом. Даже будучи хорошо подготовленным, Бедфорд застыл в ошеломлении. Да уж, обитатели города точно были людьми — абсолютно точно, если посмотреть на то, что творят их изображения! Внезапно он понял, что Джоан тоже смотрит это откровенное видео и, несмотря на афродизиак, блуждающий в крови, покраснел.