— Любовь моя, — ответил мэр, — я намерен защитить институт клонирования от возможного вторжения враждебного робота! Раз уж война неизбежна, я должен, будучи знатных кровей, принять в ней самое непосредственное участие! Знать всегда поддержит Отчизну в трудную годину! И не смейте меня отговаривать!
— Что вы, моё сокровище! — робоняня протестующе замахала руками. — Подобные мысли меня совсем не посещают! Я лишь покорно прошу разрешить мне сопровождать вас в военном походе. Конечно, не на поле боя, но в лагере, куда вы будете возвращаться подлечить раны и отдохнуть после тяжёлой битвы.
Иннокентий Ферапонтович бросился перед ней на колени и обхватил бёдра супруги.
— Конечно, услада моих очей! — воскликнул он.
— Могу ли присоединиться и я? — спросил Георг Никодимович. — Баталии — глубочайший источник драматургического опыта. Да и отдать долг Родине — величайшая честь для меня!
Мэр обнял Пяткина.
— Я в вас не сомневался! — сообщил он. — Что из оружия предпочитаете?
— Нечто столь же неординарное, как и я!
— Тогда я знаю, что вам предложить.
Иннокентий Ферапонтович подскочил к одному из стеклянных шкафов, вытащил оттуда шашку с гравировкой «1-я конармия», папаху и протянул их драматургу.
— Посвятите меня в воины, — попросил тот.
Новосибирская область, 2349 год.
На нижней ветке дерева, растущего рядом с молельным домом, сидела упитанная кукушка и, никого не боясь, куковала во всё горло. Онуфрий смотрел на неё почти в упор, с расстояния в две вытянутые руки. Птица игнорировала робота, видимо, считая его неопасным. Или же никогда не встречала таких, как он, и не обращала внимания. Мысли настоятеля были не здесь. Он путешествовал дорогами прошлого, вспоминая своё первое появление в общине, постижение религиозных догматов, глубокие проповеди брата Давида, вечерние ритуалы с прыжками через костёр. Настоящее, а, тем более, будущее больше не виделось Онуфрию светлым и полным надежд. Он осознал, что последнее время ностальгирует по ушедшим годам, коим нет возврата.
Вероотступничество… Слово возникло в голове внезапно. И оно отражало суть происходящего. Настоятель, лишившийся веры. Как иронично! А когда-то он критиковал Давида, глупец! Чем же он лучше учителя, если сам потерял связь с божественным⁈
Страшно, ведь ни молитвы, ни труд не помогали. Смысл жизни, который когда-то осязался даже кончиками пальцев, куда-то утёк или испарился, оставив вместо себя незаполняемую пустоту. Она возникла внутри Онуфрия, превратившись в огромную дыру, где отсутствовало хоть что-то, дающее надежду. Мрак и безысходность, тьма и безнадёга.
То, что община не растёт, представляло собой самую незначительную проблему. Настоятель уже принял решение и знал, как с этим бороться. Важнее то, что ему давно плевать и на Вознесенское, и на количество послушников. Хотелось взять и опустить руки, перестав предпринимать любые действия. Сесть под дерево и уйти в гибернацию на недели или месяцы. Братья вряд ли поймут, конечно. Плевать! Разберутся!
А ещё визит Друга… И тут до Онуфрия дошло. Он метнулся в церковь, скинул чалму и мантию, нежно прикоснулся к гробу Давида и выкатился наружу. Оказавшись рядом с поленницей, где настоятель проводил столько времени, он выдернул из колоды колун и приладил себе на спину, перевязав верёвкой.
— Серапион! — крикнул Онуфрий проезжавшему мимо послушнику. — Остаёшься за старшего!
— А ты куда, брат? — Серапион удивлённо замигал сенсорами.
— Есть у меня одно дело незавершённое. Пока это так, не знать мне покоя!
Онуфрий поправил верёвку и двинулся в путь.
Лимузин пересёк черту города и оказался в Новосибирской области. Кузьма сидел на водительском сиденье, делая вид, будто в автомобиле с автопилотом от него что-то зависит. Офелия Робертовна любовалась в окно загородными пейзажами. Лес подступал постепенно, сначала засылая одиночных лазутчиков, притворявшихся, что они выросли случайно, потом — группы деревьев, отрешённо стоявших на отдалении друг от друга, а затем, убедившись, что его не разоблачили, наваливался всей своей могучей армией, блокируя свободное пространство вокруг шоссе. Дай лесу волю, он бы и сюда пробрался, но дорожные службы самоотверженно противостояли любым попыткам отвоевать дополнительное место.
Драматург и мэр обсуждали новую пьесу Пяткина. Тот уверял, что ничего подобного никогда ещё не случалось в истории театрального искусства. Не зря он примчался в Новосибирск, прервав образовательное турне с лекциями. Требовалось приступить к работе немедленно. Правда, грядущая война внесла коррективы в график Георга Никодимовича. После оглушительной победы, вернувшись героем, он возобновит деятельность в театре. Сейчас же на кону судьба Отечества! Пяткин не оставит родную страну в лихую годину!
Иннокентий Ферапонтович искренне восхищался самоотверженностью товарища. Он, мэр, вооружённый ружьём, мог стрелять по противнику со средней дистанции, драматург же с шашкой вынужден будет биться в самой гуще сражения, рискуя головой похлеще любого из воинов. Бесстрашие и презрение к смерти — это ли не повод для уважения⁈
Но какова же сласть — крушить недругов, глядя им в глаза, чувствовать близкое дыхание, слышать предсмертные хрипы, видеть агонию поверженных! В пекле ада выплавляются настоящие герои, которых не сломит ни одна напасть, не прошибёт никакой удар.
Под беседу дорога прошла незаметно. Лимузин проскочил в поворот и покатился в сторону главного входа в НИИ клонирования. Приглядевшись внимательно, водитель и пассажиры заметили робота-помощника, двигающегося в ту же сторону, что и они. На спине у него поблёскивал краем полированного лезвия топор.
— Притормози! — скомандовал мэр, когда они поравнялись.
Кузьма отдал команду автопилоту. Роботом оказался брат Онуфрий.
— Что вы тут делаете, настоятель? — поинтересовался Иннокентий Ферапонтович. — Каким ветром занесло?
— Решил присоединиться к новым людям в их борьбе против Друга и отдать кое-кому старый должок! — ответил Онуфрий.
Он многозначительно похлопал по выступавшему сбоку топорищу колуна, на котором красовалась свежая надпись: «За брата Давида!».
Глава 23
Рязань, 2349 год.
Дни неслись друг за другом, неделя сменяла неделю. Работа, съёмки, вечерние прогулки или посиделки. Через месяц фильм был готов. Его премьера состоялась в Доме культуры и спорта, а Павлову отправили персональную копию. Картину назвали «Любовь и звёзды», и целый месяц горожане ходили в ДК, чтобы увлечённо следить за судьбой Артура и Стеллы. В целом фильм приняли тепло, но, разумеется, нашлись и те, у кого было особое мнение на этот счёт.
— Маруся, я посмотрела твой фильм! — доложила Тамара Сергеевна.
— И как вам? — поинтересовалась Маруся.
— Мне понравилось. Комбинированные съёмки вообще шикарные, как в советских фильмах. Но одного я понять не могу. Почему Стелла всё время плачет при расставании с Артуром? Русская женщина не может реветь, словно маленькая девочка, зная, что она найдёт успокоение в занятии наукой!
— Вы просто никогда не влюблялись! — сказала Соня.
— Почему же? — Тамара Сергеевна обиженно поджала губы. — Влюблялась. В юности я безумно любила Ивана Петровича Павлова!
— Павлова⁈ — Соня захлопала глазами от удивления, а девчонки захихикали.
— А что? — щёки Тамары Сергеевны зарумянились. — Мужчина он видный, красивый, умный…
— Мне кажется, — Соня покачала головой, — проще от горы взаимности добиться, чем от Павлова. Он женат на науке и разводиться не планирует.
— В том-то всё и дело! — назидательно произнесла Тамара Сергеевна. — Недостижимая цель. Если молоденькой девчонке не удаётся избежать любовных страданий, то надо пострадать, пройти через это, а потом спокойно заниматься тем, чем и положено учёному!
— А как же дети? — спросила Маруся. — Вы не хотите иметь детей?
— Почему же? Хочу. Я говорю про душевные метания от любви. Встречу достойного человека — выйду замуж, рожу детей. Без рыданий, заламывания рук, нервотрёпки.
— Эх, — вздохнула Соня, — мне этого не понять.
Рязанская область, 2349 год.
Тестирование шлемов с нейроинтерфейсом завершилось удачно. Собственно, другого от разработки, давно и успешно применявшейся в старые времена, никто не ожидал. Саму технологию обкатали столетия назад, разведчикам требовалось, скорее, проверить удобство и эргономику обновлённых головных уборов. И, само собой, собрать статистические данные по наличию или отсутствию разного рода побочных явлений, связанных со спецификой подразделения. Кое-кто из специалистов ННГУ высказывал опасения, что стимуляция локомоторики может сказаться на качестве стрельбы, поскольку поле воздействует не на весь мозг целиком, а на отдельные его участки. Обычным спортсменам, например, оно никак не помешает, стрелок же, вероятно, станет запаздывать при работе одиночными, так как обработка визуальной информации будет происходить с задержкой по отношению к двигательной активности. Либо, наоборот, боец начнёт палить раньше, чем входящие данные интерпретируются мозгом должным образом.
При стрельбе очередями каких-то значимых проблем не возникало. Здесь, скорее, работала статистика: из «н» выпущенных пуль «м» попало в цель. Плотность огня играла не меньшую роль, чем нажатие на спуск. С одиночными и их сериями дело обстояло сложнее. Они велись прицельно, небольшое промедление или преждевременность означали промах. Когда мимо мишени, ещё простительно. А если мимо противника?..
Соня появилась на базе крайне кстати. С её меткостью лучшего объекта для мониторинга было не найти. Даже Варя, которая совсем не приветствовала притязания девушки на Тимура, признавала, что без Сони эксперимент бы не дал настолько точных результатов, полностью опровергших озвученное опасение.
Нельзя сказать, что командир разведчиков разрешал Соне приезжать и тренироваться исключительно ради получения данных. Она ему определённо нра