Да, путь Империи может привести народ к гибели. Но отказаться от создания Империи имперский народ не в состоянии. Потому нам следует изучить закономерности гибели империй и извлечь из них соответствующие уроки.
О причинах гибели империй сказано и написано немало. Наиболее распространенная теория — это теория жизненного цикла, имеющего прямую аналогию с человеческой жизнью. Рождение — детство — юность — зрелость — старость, от которых невозможно уйти. Все, чего не домечтал в юности и не осуществил в зрелые годы, уже никогда не совершишь в старости, какие усилия к этому не прилагай. Потому наибольшее расширение империи происходит в ее зрелые годы, а дальше — лишь сокращение земель при более-менее осмысленном сопротивлении этому процессу.
Исторические факты в целом подтверждают эту теорию. Но возникает вопрос, отчего одни империи гибли, едва достигнув своей зрелости (империя Александра Македонского), у других период зрелости затягивается на тысячелетия (китайская империя)?
Можно в качестве причины недолговечности одних империй и долговечности других рассматривать накопление противоречий между народами, составляющими их. Китай, как образец долгоживущей империи — практически моноэтничен, и потому его даже не совсем можно назвать и империей. Остальные империи содержали в себе разное количество народов, между которыми неизбежно возникали противоречия. Но вели ли они в самом деле Империи к неизбежной смерти? Очевидно, нет. Имперские народы до какого-то момента решали эти противоречия и поддерживали целостность Империи более-менее успешно.
Или возникали противоречия между размерами Империи и техническими средствами контроля за пространством? Тоже очевидно, что нет, хотя пути сообщений и играют для империй очень важное значение. Но, тем не менее, Российская Империя 18 века, основанная на водном и гужевом транспорте, оказалась устойчивее, чем та же империя в ХХ веке, с железнодорожным транспортом.
Скорее всего, кризис империи всегда сопряжен с кризисом самосознания имперского народа. Сколько бы не расширялось пространство Империи, на Земле оно неизбежно упрется в границу, которой может быть граница другой Империи, могут быть и естественные границы, такие как непроходимые горные хребты, или, в конце концов — моря и океаны. Даже если эти границы и преодолеть (теоретически), то пространство самой Земли все-таки — ограничено, потому даже глобальная Империя все равно будет иметь свой предел.
И когда границы достигнуты, имперский народ постигает разочарование. Все, что он мог сделать — он сделал, прошел весь доступный ему мир, но не нашел в нем Господа. Дальше идти некуда. Но и превращаться в малый, довольный своими ничтожными границами народ, имперский народ неспособен. Отсюда — его трагедия, которая разворачивается тогда, когда он окружен нагромождением подчиненных ему народов, которые научены уважать носителей Имперской Идеи и ждут от них их воли.
Но вместо нее получают лишь декаданс, который заставляет их задуматься о том, кому же они подчинились и чью волю решили принять. Тут же начинается стремительно растущее сопротивление окраинных народов, ответить на которое Имперскому Народу — нечем. Он готов уже сам отгородиться от своего имперского окружения, выделиться из него в «малый народ».
Что-то подобное испытывали и греки на руинах Византийской Империи, и монголы, уходившие из Китая, это испытывают и русские — сегодня. Мы пытаемся решить не решаемую для нас задачу — как из великого народа безболезненно обратиться в народ малый, и запереться прочными границами своей крошечной «родины».
Заранее можно сказать, что ничего из этого не выйдет. Оставшаяся от имперских времен гора народов просто задавит нас, сотрет с лица Земли. Потому единственный выход — это возвращение к идеологии Империи. А, значит, необходимо искать и выход из идеологического тупика, порожденного непроницаемыми границами, в которые некогда уперлась Советская Империя.
Впрочем, выход уже найден. Он — в продолжении имперского стремления в ином направлении, в сторону Неба, в космос. Для продолжения пути в эту сторону уже сделано достаточно открытий, и теперь необходимо лишь вспомнить о нем и принять как смысл дальнейшей жизни Русского Народа.
Что же, надо сказать и о вечном противнике континентальной державы — мире моря, который требует особой морской политике. Разумеется, она включает в себя не только и не столько вопросы связанные с флотом, сколько вопросы торговли, экономики, внешней политики.
Морская политика
Ледяной ветер бродит по улицам, путается в волосах и между пальцев вмороженных в лед мертвецов. Черные окна домов равнодушно взирают на заледенелое пространство, обреченно подмигивая редкими огоньками коптилок. Кое-где клубится чадливый дымок буржуек. Остатки былой жизни съежились где-то в мерзлых пещерах квартир, да глубоко под снегом. Но слез о былом нет, все равно они замерзнут на лице, причинив ему хоть и не большую, но лишнюю боль. Не до них сейчас, когда смерть уже не считает до трех, а летает повсюду, и пятнает первого, кто попадется под ее костлявую руку.
Ледяной язык ветра жестоко гладит редких, закутанных в тряпье прохожих. Они шарахаются — уж не людоед ли с топором крадется за их спинами? Увы, даже людоедство утратило здесь свой жутковато-романтический ореол, превратившись в последний, безумный способ выживания. Но нет, это лишь ветер, он летит себе дальше, плутая между парящими от последних вздохов чьих-то жизней руинами, до которых никому не было дела.
Осажденная крепость, в которой остатки скудного тепла и пропитания делят по справедливости. Ну, или с каким-то приближением к справедливости. Вера в это важна для тех, кто еще жив. И она поддерживается в них, и не только обманом — таких людей уже не обмануть. Справедливость черным по белому заложена в нормах пайка. Кто-то, конечно, добудет для себя разными хитрыми или властными путями, этого не избежать. На свете нет ничего абсолютного, и справедливости — в том числе. Что же, пускай потом, в спокойные года, перед его глазами проплывают улицы, полные мерзлых мертвецов.
Но еще важнее — вера в победу, в окончание осады, в тот день, когда все вдруг сделается иначе. И в идею, в то сокровенное зерно, которое каждый из живых греет своим теплом, до тех пор, пока оно не иссякнет. Чтоб внести его в теплый день освобождения (остатки мечтаний тех, кто еще жив, все время говорят, что после победы зимы больше не будет). Для нескольких еще живых обитателей этого города это зерно воплощено в самом настоящем, пшеничном и ржаном зерне. Они, покрытые голодными отеками, хранят коллекцию посевного фонда…
Ледяная струя врывается в открытые настежь ворота одного из цехов огромного завода на окраине города. Ворота лязгают, но сторож, запертый вместе с печкой-буржуйкой в маленькой каморке, что притаилась в углу цеха, даже не оборачивается. Все одно в цеху незваным гостям брать нечего. Ибо то, что он сторожит — слишком велико. Оно, в самом деле, имеет огромную ценность, но — для других времен, которые так и не пришли, и едва ли теперь когда придут.
Сторож достает свой хлебный паек. 250 грамм, рабочая норма, потребляя которую работать, конечно, едва ли возможно. А выжить все-таки можно. Потому такая работа, как у него — все-таки возможность выживания. Эту возможность ему, прежде ценному специалисту в кораблестроении, через эту работу и дают. Быть может, придет еще его время…
Что же охраняет этот сторож? Он стережет исполинское тело невиданного корабля. Луч выглянувшего с мерзлых небес месяца серебрит на его борту надпись: «Советский Союз». Кто сегодня не знает, в те времена таким сочетанием слов какую-нибудь малозначимую вещь, вроде кофемолки или автомобиля, едва ли назвали. Это — линейный корабль «Советский Союз», один из самых больших кораблей тех времен…
В индустриальную эпоху железо, будучи рожденным из земных недр, живет уже своей жизнью. Приняв облик какого-нибудь предмета, оно может вернуться в небытие расплава, чтобы заново родиться чем-то иным, на прежний свой облик непохожим. Кто знает, может в гвозде, вбитым в мою или вашу стену присутствуют молекулы железа из борта того корабля? Воды с тех пор прошло много, и то железо могло побывать еще чем-то, вроде трактора или паровоза, которые тоже пришли в негодность и обратились в пылающий жидким огнем расплав. А, может, капли того металла попали и в далекие заморские края, и теперь застыли заклепкой на знаменитом мосту где-то в Лос-Анджелесе?!
Не проследить нам судьбы железа, а имеет ли оно само память — нам неизвестно. С позиций современной химии — имеет, но человек не в состоянии в нее заглянуть, потому для кого предназначено все, что в ней сокрыто — остается лишь гадать.
Люди же, предназначенные сделаться душой линкора, его экипажа, убелили своими костями окрестности города, в котором корабль провел свой короткий и несчастливый век. Много сказано о героизме моряков, брошенных в пламя сухопутных боев. Добавить уже и нечего. Только ясно, что в той, не своей, войне, моряки могли не побеждать, а лишь гибнуть. Отправляясь в атаки в полный рост в заметной издалека черной морской форме. Пренебрегая защитными свойствами местностями и маскировкой, не владея навыками фортификации…
После войны линкор «Советский Союз» коснулся-таки родной стихии. Лишь для того, чтоб освободить место на стапеле и быть отбуксированным на разделку. Три его «брата» были к началу войны только-только заложены, и их разобрали без лишнего шума. Время линкоров безнадежно прошло, а время линкоров типа «Советский Союз» так никогда и не наступило…
Почему я вспомнил этот корабль-призрак? Да потому, что страна, давшая ему название, пережила линкор всего на несколько десятков лет, чтоб так же погибнуть, не дав врагу ни одного боя. А ее народ, так же как экипаж линкора, оказался брошен на битву в чужом пространстве, пространстве финансовых потоков, где он пришел к своему вымиранию.
Конечно, на Руси ничего не кончено, все еще только начинается. Но в таком виде русский мир пришел к дню сегодняшнему. И чтобы перейти в день завтрашний, надо вспомнить, с чего все началось, и найти связь между русской морской мощью и русской жизнью.