– Сэм Рид, за такое дают пощечину! Ты же знаешь, что я могу заработать на жизнь.
Сэм вздохнул. Она действительно могла заработать, и это делало разговор особенно трудным.
Розат популярная певица. Если она согласится жить с Сэмом, то не из-за денег. И это тоже делает ее опасной для его душевного спокойствия.
Медленный ритм музыки соответствовал медленным поворотам комнаты. А когда мелодия зазвучала громче, заставив дрожать все ароматные струйки в зале, Розат встала и прижала к бедру узкую, высокую лиру.
– Это меня, – сказала она. – Я подумаю, Сэм. Дай мне несколько дней… Я могу оказаться совсем не подходящей для тебя.
– Не сомневаюсь в этом. Иди, пой свою песню. Увидимся после карнавала, но не ради ответа. Я знаю ответ: ты будешь со мной.
Она рассмеялась и отошла, на ходу трогая струны и напевая. Вслед ей оборачивались восхищенные лица.
Он встал и покинул вращающийся зал, провожаемый бархатными трелями: Розат пела ламентацию по мифической Женевьев[62]. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные бемоли, которые придавали старинной балладе минорную жалостливость.
«О Женевьев, о милая, приходят дни, уходят дни…» – выводила Розат, глядя на уходящего Сэма.
Допев, она быстро прошла в свою уборную и набрала на коммуникаторе номер Шеффилда.
– Слушай, Джим, – быстро заговорила девушка, когда на экране появилось его смуглое хмурое лицо, – я только что разговаривала с Сэмом…
Если бы Сэм это услышал, то, вероятно, убил бы ее на месте. Но он, конечно же, не слышал. Когда шел этот разговор, произошло нечто важное, резко изменившее курс его жизни.
Он встретил очередную женщину в синем. Прогуливаясь по движущемуся Пути, она подняла руку и набросила край своего тончайшего платья на голову, словно вуаль. Глаза Сэма уловили движение и цвет, и он остановился так внезапно, что люди, шедшие с обеих сторон, столкнулись с ним, и один даже повернулся к нему с руганью, готовый затеять ссору. Но увидев узкое лицо с гранитными челюстями, с суровыми складками возле рта, этот человек стушевался, сам не понимая почему. Поскольку образ Розат еще не померк в сознании, Сэм рассматривал женщину с меньшим энтузиазмом, чем делал бы это несколькими днями ранее. Из глубины памяти всплыло воспоминание. Ветерок, вызываемый движением Пути, шевелил ткань вокруг ее лица, отчего появлялись и исчезали тени – голубые тени от голубой ткани в лазурной синеве ее глаз. Она была прекрасна.
Сэм отогнал розовое облако карнавального дыма, поколебался, что было ему совсем не свойственно, затем решительно оправил золоченый пояс и пошел вперед широким шагом, по привычке ступая мягко и неслышно. Сэм не знал, почему лицо женщины и синее платье так сильно вывели его из равновесия. Он забыл тот давний карнавал, на котором увидел ее впервые.
Во время карнавала не существует социальных барьеров, по крайней мере в теории. Сэм подошел к незнакомке по движущейся ленте и, не улыбаясь, посмотрел ей в лицо. Стоя на одном уровне с ним, она казалась выше – очень стройная и элегантная, с чарующим налетом истомы, столь популярным в башнях. Оставалось лишь догадываться, дань ли это моде, или чарующая истома естественна для нее.
Платье туго обтягивало гибкий золотой корсет, который блестел сквозь прозрачную ткань. Иссиня-черные вьющиеся волосы, прихваченные широкой золотистой лентой, ниспадали до самой талии. С мочек ушей, проколотых нарочито грубо, свисали золотые колокольчики – тогдашняя мода имитировала варварскую витальность. Следующий сезон может потребовать золотое кольцо в носу, и эта женщина будет его носить с такой же точно элегантной надменностью.
Сэм Рид не обратил внимания на эту надменность и произнес спокойным, но твердым тоном:
– Позвольте предложить вам мою компанию.
И приглашающе поднял согнутую в локте руку.
Женщина вскинула голову и посмотрела на него. Вроде бы она улыбнулась – точно сказать было нельзя, поскольку изящный рот под узким носом был от природы слегка изогнут, как на изображениях древних египтян. Если и была улыбка, то высокомерная. Казалось, тяжелая шевелюра еще больше оттягивает ее голову назад. Что же до взгляда, то в нем ясно читалось и обеспокоенность, и надменность, и даже откровенное презрение.
Несколько мгновений она простояла так неподвижно, что даже колокольчики не звенели.
На первый взгляд Сэм выглядел обыкновенным приземистым плебеем. Второй же взгляд открывал для внимательного наблюдателя немало контрастов. Сэм прожил без малого сорок лет со своей неугасимой яростью. Отпечаток этой ярости он носил на лице и, даже отдыхая, выглядел так, будто вел какую-то напряженную внутреннюю борьбу. Это напряжение придавало особую выразительность и энергичность его чертам, убавляя их грубость.
Другое любопытное обстоятельство: он был совершенно лишен волос. Плешивость была в порядке вещей, но Сэм с его голым как яйцо черепом вообще не казался лысым. Форма его головы была классической, причем классической абсолютно, и на этой безупречной выпуклости волосы смотрелись бы анахронизмом. Сорок лет назад ребенку был нанесен большой вред, но по вине «плаща счастья» делалось это впопыхах, небрежно, так что остались точеные уши, плотно прилегающие к благородному черепу, и правильные линии подбородка – наследие Харкеров.
Толстая шея, исчезающая в кричаще алой рубашке, была не харкеровской. Ни один Харкер не облачился бы с ног до головы в алый бархат даже на карнавал, не нацепил бы позолоченный пояс с позолоченными ножнами. Но если бы все же Харкер надел этот костюм, он стал бы похож – пусть едва уловимо – на Сэма.
Толстое тело, бочкообразная грудь, нелепое раскачивание при ходьбе… И тем не менее у Сэма в жилах текла кровь Харкеров, она постоянно выдавала себя в мелочах. Никто не мог понять, как удается Сэму носить одежду с такой элегантностью и двигаться с такой уверенностью вопреки коренастости, столь презираемой у высших классов.
Бархатный рукав сполз с его согнутой руки. Сэм стоял неподвижно и глядел на женщину сузившимися глазами.
Стальные глаза на румяном лице.
Спустя мгновение, повинуясь неосознанному порыву, женщина снисходительно улыбнулась ему. Резким движением плеча откинула рукав, вытянула изящную тонкокостную руку, унизанную широкими золотыми браслетами, очень нежно положила ладонь на запястье Сэма Рида и шагнула к нему. На его мускулистой руке, поросшей рыжими волосами, ее кисть казалась восковой, нереальной. Женщина почувствовала, как от ее прикосновения напряглись его мышцы, и улыбка стала еще снисходительнее.
Сэм сказал:
– В прошлый раз, когда я видел вас на карнавале, волосы были не черными.
Она искоса взглянула на него, не снизойдя до ответа. Сэм разглядывал ее не улыбаясь – черту за чертой, как будто это был портрет, а не живая красавица, оказавшаяся здесь лишь по капризу случая.
– Они были желтыми, – наконец решительно сказал он.
Извлеченный из памяти образ прояснился в мельчайших деталях, и Сэм понял, как сильно был впечатлен им в детстве.
– Это случилось… тридцать лет назад. В тот день вы тоже были в синем, я хорошо помню.
Женщина равнодушно произнесла, повернув голову так, будто разговаривала с кем-то другим:
– Вероятно, это была дочь моей дочери.
Сэм едва не ахнул. Конечно, он многое знал о долгоживущих аристократах, но еще ни с одним ему не доводилось разговаривать без посредников. На человека, чей жизненный срок исчисляется десятками лет, первая встреча с тем, кто ведет счет на столетия, действует ошеломляюще.
Он грубо хохотнул. Женщина посмотрела на него с легким интересом, она никогда не слышала такого смеха из уст представителей низших классов. Это был смех самоуверенного человека, довольного собой и не заботящегося о манерах.
Многие женщины до Кедре Уолтон находили в Сэме Риде таинственный шарм, но мало кто из них обладал такой же, как у нее, проницательностью. Кедре поняла сразу: это же то самое качество, в подражании которому и она, и все модницы из ее круга носят дикарские украшения в проколотых ушах и поют заунывные безыскусные баллады о смерти, кровопролитии, жестокости и тому подобных вещах, не вникая в значение слов. Это жизнестойкость, сила характера, мужество – свойства, давно утраченные людьми.
Она холодно взглянула на Сэма, слегка повернув голову так, что черный водопад омыл плечи, и спросила:
– Как тебя зовут?
Рыжие брови Сэма сошлись над носом.
– Вам незачем это знать, – ответил он с нарочитой бесцеремонностью.
На мгновение она опешила. Потом будто горячая волна прокатилась по мышцам и нервам, растопив лед отчужденности. Она глубоко вздохнула; унизанная перстнями кисть скользнула по рыжим волоскам на руке Сэма.
Отведя взгляд, женщина предложила:
– Можешь рассказывать о себе, пока мне не станет скучно.
– Вам легко наскучить?
– Очень.
Сэм Рид окинул ее взглядом с головы до ног. Увиденное ему понравилось, и он вроде бы понял почему. За сорок лет Сэм накопил огромный запас разрозненных знаний о жизни башен – не только о быте аристократов, который у всех на виду, но и о тех тайных средствах, которыми пользуются бессмертные, чтобы подогревать слабеющий интерес к бесконечной жизни. Он решил, что сможет заинтересовать эту женщину.
– Идемте, – сказал он.
Это случилось в первый день карнавала. А на третий – и последний – день Кедре намекнула, что случайная связь может не прерваться с окончанием празднества. Сэм удивился, но не обрадовался. Во-первых, как быть с Розат? А во-вторых, он заключен в тюрьму, из которой никогда не сможет вырваться, а теперь ему предлагают вдобавок надеть кандалы.
Повиснув в невесомости, пустоте и мраке, Кедре и Сэм следили за трехмерным изображением. Это было чрезвычайно дорогое удовольствие, оно требовало искусных операторов и как минимум одного роботизированного самолета с мощными фото- и телекамерами. Самолет летел высоко над континентом, направив приборы на происходящее внизу.