– Вы доброволец? – спросил Робин Хейл.
Сэм очнулся:
– Нет.
– Я не знал, что у Сэма был сын.
Хейл не сводил спокойного, задумчивого взгляда, от которого Сэму было не по себе. Неужели бессмертный знает ответ? Неужели он способен видеть сквозь маскировку? Угадывать истину по мелким деталям поведения, которые никак не скрыть? Возможно. Но к Сэму это не относится. Он еще не стал бессмертным – в смысле, таким же, как Хейл и ему подобные. Он еще не обрел той матерости, которую дают многие-премногие годы жизни.
– Я сам узнал об этом лишь недавно, – сказал он. – После того скандала из-за аферы с колонией моя мать сменила фамилию.
– Понятно. – Это прозвучало бесстрастно.
– Знаете ли вы, что случилось с моим отцом?
Опасный момент. Но если Хейл скажет: «Да, Сэм Рид – это вы», по крайней мере, исчезнет неопределенность.
Хейл этого не сказал. Впрочем, это не означало, что он не узнал Рида.
Вольный компаньон покачал головой:
– Его усыпили сонной пылью. Полагаю, он уже умер. У него было много врагов, и еще больше их стало после скандала.
– Я знаю. Вы… должно быть, один из них?
Хейл снова покачал головой, чуть улыбнувшись. Невозможно любить или ненавидеть эфемерных короткоживущих. Временное раздражение – вот самое худшее, что они могут вызвать.
Тем не менее Сэм не собирался открываться. У олимпийцев есть божественная привилегия – непредсказуемость. Зевс бросал свои молнии, повинуясь случайным порывам.
– Это не вина Сэма Рида, – сказал Хейл. – Он не мог не стать мошенником. Это частично объясняется наследственностью, частично той средой, где ему пришлось жить. И по большому счету он был всего лишь орудием. У меня нет ненависти к нему.
Сэм трудно сглотнул. Что ж, он сам затронул эту тему. Он решительно перешел к следующему пункту:
– Мне нужен ваш совет, губернатор Хейл. Я лишь недавно узнал, чей я сын. Мой отец был жуликом, аферистом, но правительство разыскало его тайники и оплатило все его долги. Это так?
– Да.
– Он мне ничего не оставил, даже имени. Но я провел собственное расследование. Существует ценное имущество, приобретенное моим отцом перед его уходом из жизни, – имущество, которое не могло быть отчуждено. Это земля. Сорок лет назад правительство выдало ему свидетельство о праве владения кое-какими участками на поверхности Венеры, и этот документ по-прежнему в силе. Я хочу узнать, стоит ли он сейчас хоть чего-нибудь?
Хейл барабанил пальцами по столу.
– Почему вы пришли с этим именно ко мне?
– Отец был с вами, когда началась колонизация. Я решил, что вы в курсе. Должны это помнить, ведь вы бессмертный.
– Конечно, я в курсе. Я пытался изъять эту землю. Но свидетельство оформлено на вашего отца, а такие документы не подлежат отмене. И на это у правительства есть причина. Существование всех венерианских колоний должно зависеть от башен, чтобы при необходимости можно было с легкостью отрезать их от источников снабжения. Так вы, стало быть, унаследовали эту землю?
– Она имеет какую-нибудь ценность?
– Да. Харкеры немало заплатят вам за сокрытие этой информации.
– Харкеры? Почему?
– Чтобы я не смог основать новую колонию, – сказал Хейл, и его тугой кулак, лежавший на столе, медленно разжался. – Я поселился здесь после того, как ваш отец… после того, как он исчез. Тогда я не сдался. Прекрасная реклама, которой сопровождался проект, обернулась против нас. Пришлось начинать заново с горсткой тех, кто верил в меня. Из них уже почти никого не осталось в живых. На первых порах тут было нелегко.
– Сейчас все выглядит иначе, – заметил Сэм.
– Сейчас? Да, иначе. Колония слаба. Видите ли… Харкеры мешали мне приступить к ее созданию – и не справились с задачей. А после того, как колония появилась, Харкеры не посмели ее погубить. Они ведь тоже намерены со временем колонизировать Венеру и не желают, чтобы психологический эффект от краха нашего проекта помешал им. Но они и не дают нам двигаться вперед. И вот…
– И вот?
– Мы сидим на голодном пайке. Мы упорно трудились в первые годы. Мы не победили джунгли, но положили начало. Мы расчистили место и построили колонию. Мы сражались за каждую пядь земли, а джунгли отчаянно сопротивлялись. Но мы продвигались вперед. И когда мы уже были готовы расшириться, создать новый плацдарм, вмешались Харкеры. Они лишили нас снабжения. Они лишили нас добровольцев. По договору мы должны ежегодно поставлять продукцию в башню, иначе правительство может взять руководство колонией в свои руки. Харкеры не сумели отстранить меня, но зато устроили так, что колония не дает прибыли. Это произошло тридцать четыре года назад. С тех пор здесь распоряжается правительство, поддерживая статус-кво. Нам дают ровно столько припасов, чтобы мы не погибли. Но этого недостаточно, чтобы мы могли пойти вперед. Они не хотят, чтобы мы расширялись, потому что расширение может закончиться катастрофой. Они хотят дождаться, когда риск сойдет на нет. А это время никогда не наступит.
Хейл смотрел на Сэма, и в его глазах разгорался гнев. С Иоилем он разговаривает или с Сэмом? Поди угадай. Но он сказал, несомненно, больше, чем сказал бы случайному посетителю.
– У меня связаны руки, – продолжал Хейл. – Номинально я губернатор. Но здесь царит застой. Если бы у меня был другой участок… Если бы я мог основать новую колонию… – Он замолчал, глядя на Сэма из-под сдвинутых бровей. – Но мне не дадут землю! Понимаете теперь, как важно ваше свидетельство? Харкеры не пожалеют денег за него.
Так вот почему Хейл разоткровенничался.
Губернатор неподвижно сидел за столом и не смотрел на Сэма. Не просил, не спорил. Ждал.
Что он может предложить сидящему перед ним человеку? Деньги? Но Харкеры дадут больше. Участие в жизни колонии? Короткоживущему нипочем не дожить до того дня, когда она начнет приносить прибыль.
Подчиняясь внезапному порыву, Сэм спросил:
– А будь у вас эта земля, губернатор, что бы вы сделали?
– Просто начал бы заново. Я не могу дать вам достойную цену. Взять землю в аренду? Слишком долго пришлось бы ждать прибыли. Такой проект требует серьезных ресурсов. На Венере колонии должны жить энергично, расширяться. Это единственный путь. Теперь я в этом уверен.
– А если у вас ничего не получится? Ведь тогда правительство снова возьмет руководство на себя.
Хейл промолчал.
Сэм задумчиво произнес:
– Нужны большие средства, чтобы основать новую колонию. Вы…
– А я и не спорю, – перебил его Хейл. – Сказал же: Харкеры дадут больше.
Настала очередь Сэма помолчать. Десятки вариантов возникали в его мозгу – десятки возможностей раздобыть деньги, перехитрить Харкеров, развернуть пропаганду и сделать следующую колонию успешной, несмотря на противодействие. Он справится. У него теперь все время в мире. И есть смысл вложить это время в колонию. Есть смысл сделать ее успешной.
Хейл следил за ним, и через фаталистическую апатию уже пробивалась надежда. Снова этот человек удивил Сэма. Проживший такую долгую жизнь, обладающий таким потрясающим опытом, он однажды связался с Сэмом Ридом – и готов связаться снова. А ведь Сэм Рид, в сущности, младенец в глазах бессмертного. Хейл готов отказаться от главного дела своей жизни из-за отсутствия идей и инициативы, и это случится, если ему не поможет короткоживущий человек с кругозором не шире, чем у кошки.
Почему?
В памяти всплыла смутная параллель. Когда-то Сэм читал, что в давние времена монгольские орды были настолько изнурены своей чудовищной экспансией, что уже больше не могли играть активную роль в истории. Обладая гигантскими территориями и ресурсами, монголы не имели сил, чтобы удерживать инициативу или хотя бы защищаться от соседей, у которых, в отличие от них, в душе не погас огонь, зовущий на подвиги. Возможно, то же произошло и с Робином Хейлом. Он единственный из ныне живущих, кто сражался вместе с вольными компаньонами. Не растратил ли он в те суровые, жестокие годы свою энергию? За века он заматерел, накопил громадный запас опыта и знаний, но у него нет единственного качества, которое бы позволило пустить все это в ход.
Этой энергией безусловно обладает Сэм, ее у него вволю. А что, если он один такой? У Хейла долгая жизнь, но нет воли для ее применения. Остальные бессмертные достаточно инициативны, но…
– Если мы будем ждать согласия семей, то время действовать никогда не наступит, – проговорил Сэм и удивился: почему эта мысль раньше не приходила ему в голову?
– Все верно, – спокойно подтвердил Хейл. – И возможно, уже слишком поздно.
Сэм его почти не слушал.
– Семьи считают, что они правы, – продолжал он, обдумывая новую идею. – Но не хотят перемен. Будут ждать и наконец даже сами поймут, что прождали слишком долго, и тогда, быть может, даже вздохнут с облегчением. Они консервативны. Люди у власти всегда консервативны. Для них любая перемена – беда.
– Это относится и к населению башен, – сказал Хейл. – Что мы можем предложить людям такого, что сравнилось бы с тем, чем они уже обладают? Комфорт, безопасность, вдоволь развлечений? Цивилизованную жизнь? У нас тут опасности, тяжелый труд и надежда спустя века получить условия, в которых они живут сейчас под водой, не прилагая никаких усилий. Никто из них не увидит плодов своего труда, даже если они поймут необходимость перемен.
– Однажды они откликнулись, – задумчиво напомнил Сэм. – Когда мой отец предложил первый план создания колонии.
– Ну да, недовольных и теперь хватает. И они понимают: им кое-чего недостает. Но одно дело – мечтать о романтике и приключениях, и совсем другое – подвергаться реальным опасностям, испытывать настоящие тяготы. Этим людям не хватает драйва. Покорителями диких просторов люди становятся потому, что дома условия невыносимы, или потому, что условия в другом месте выглядят заманчивее, или… или им обещают Грааль, Святую землю, нечто в этом роде. В данном случае речь идет о такой простой вещи, как спасение человеческой расы, а не о неосязаемой абстракции.