<ОБЩЕНИЕ ДЛЯ ДРУЖБЫ>», «ПРОСМОТРЕНО ЦЕНЗУРОЙ ОБЪЕДИНЕННОЙ ВОЕННО-ПОЛИЦЕЙСКОЙ КОМЕНДАТУРЫ», «РАЗРЕШЕНО К ПЕРЕСЫЛКЕ», «НЕ СОДЕРЖИТ НЕДОЗВОЛЕННЫХ ВЛОЖЕНИЙ», «ДЕЗИНФИЦИРОВАНО СОГЛАСНО ПР.9521 МППУ 14» и им подобными. Писал друг детства Шагдах, после вторжения сил правопорядка на Аркадию устроившийся по протекции в новую администрацию; поскольку Хац уже в международном интернате обретался по липовым документам, выглядело это как искусственно стерилизованная переписка двух придурков, озабоченных только культурными достижениями цивилизации ихэнов, в то время как один жестоко мается с театром, а другой живет на планете, погрязшей в войне наркомафии с пришельцами.
«У нас хорошо, – писал Шагдах, – и как бы не стало еще лучше».
«На Аркадии дело дрянь, – переводил про себя Хац, – и чем дальше, тем дряннее».
«Относительно лепной керамики в стиле северной династии Ир-Шэк я думаю, что ты не вполне прав, полагая, будто мастера времен Ир-Шэк поддались влиянию юго-восточной школы и даже посылали молодых на ученичество в Томахин. Они почти безвыездно жили в столичном Кобхаре, совершенствуя свое искусство в изоляции от мастеров юга…»
«Северные партизаны на переговоры не пойдут, и не надейся, – страдая, понимал Хац. – Они там плотно окопались и на своих базах натаскивают молодняк ставить мины и устраивать засады».
«…а купечество обеспечивало обмен предметами культуры между зеленокожими и серовато-желтыми, что способствовало взаимному обогащению школ мастеров, но не их слиянию…»
«Торговля „жгучей пудрой“ и „веселой жижей“ процветает, причем посредничают офицеры экспедиционного корпуса; навар такой, что всем хватает, но миром и не пахнет…» – сквозил подтекст.
Войска, превратившие счастливую Аркадию в горячую точку, Хац видел только в новостях по телевизору. Он не встретил вторжение вместе со своим народом – корабль, на котором (впервые в жизни, кстати) летел Хац, был арестован Галактической полицией перед тем, как миротворцы высадились на планету, и первое, чему он научился под арестом, – молча молиться, чтоб чужие не разнюхали подробно, кто есть кто, а то выяснится, что юнга Хац – совсем не юнга Хац, и не сирота, а сын управляющего плантацией, где выращивают то, что нельзя выращивать. Слава гадьим богам, архивы экспортной компании пришельцам не достались, и его признали жертвой незаконного найма, со всеми вытекающими льготами. О судьбе родных он узнавал в интернате урывками, по «черной почте» и за деньги. Возможно, что батюшка с матушкой там, в топких джунглях, радовались, что их сын выучился на менеджера. О своей эстрадной карьере Хац домой не сообщал – это пристало среднеполым «шнга», коими, собственно, и являлись Кайгусь, Мика и Киута – эти вырвались с Аркадии по репатриации, но им (орбитальный пилот, химик-технолог и инженер-энергетик) не польстило стать на прародине младшими медичками, высиживать яйца или улыбаться за прилавком, и они расплевались с отчизной, что-то крупно наврав в федеральном консульстве. Они, середняги, и Хаца сманили из офиса в театр – что, мол, зря дискриминацию вкушать, танцами больше заработаешь.
Пряча письмо, Хац внутренне вздохнул о жарком солнце и густом горячем воздухе Аркадии, о квашеном мясе, которого здесь не поешь в охотку – сразу носом засопят, наморщатся…
Донти украдкой потянулся за новым кусочком съестного. Хац проследил за его четырехпалой лапкой – стало легче. Две расы, у которых восемь пальцев на все руки, – как-то сродни, будто двоюродные братья, хоть одни ящеры, а другие – ночные лемуры. Он уже ловил Донти на попытках сложить кисть по-ихэнски; нет, братишка, не выйдет, эти клешни от рождения даются такими, что все пальцы большие и противопоставлены парами. Донти в этом ужасно завидовал Хацу,
И еще почему Хац любил ньягончика – тот был по-детски теплый, греющий. И вы бы его полюбили, имея температуру тела + 41° по Цельсию и хронически озябнув за зиму. Каково оно было в зиму – два нагревателя парят, комнатка закрыта наглухо, партнерши прижмутся с боков поплотней (и объясняйся, не срываясь: «Нет, это не мои жены и вообще не женщины, а средние. У них нет пола, понимаете?»), а в туалет идти – как из дома в промозглую ночь нагишом.
Хац слушал аварийного бухгалтера, понимал и кивал. Да, положение аховое.
Аварийный говорил, говорил и наконец намекнул:
– Вы, может, велите ребенку уйти? Разговор не для детских ушей.
– Он не расскажет никому. Правда, кой Донти?
– Чтоб я умер от веревки, – чирикнул лупоглазый кроха.
– И все же…
– Ему велел взрослый, он будет молчать. Если он виснет на мне – это не значит, что он не понимает слова «нельзя».
Хац знал больше, чем сказал, – отец Донти, Наито, да и все его родственники во многих поколениях были членами «нао» – чего-то среднего между дворянской фамилией, племени с общим тотемом и мафиозным кланом. Без жесткого порядка и нерушимых традиций в нао вряд ли удалось бы столетиями соблюдать порядок в подземных мегаполисах мира Ньяго, выжженного глобальной войной.
– Ну так вот – чтобы поддержать театр, нам придется пойти на непопулярные меры…
И тут ворвалась Бенита – горящая, художественно встрепанная, в черном пленчатом трико.
– Хац, ты слышал?!!
– Нет, – сознался Хац, – но я сейчас услышу от тебя. Только быстрее – у нас разговор…
– Труха ваш разговор! О деньгах, да? Хац, деньги у тебя в шкафу!
– Неправда.
– Правда! Наш Фанк – киборг Хлипа!!
Следующие пятнадцать минут бухгалтер с Бенитой наперебой объясняли Хацу, кто такой Хлип и что он значит для централов. Донти тщательно слушал и понял по-своему – мотаси Фанк знал драгоценный секрет, и за это ему распилят голову, а все кассеты, где записан мотаси Фанк, стоят много-много.
– Фанк не является юридическим лицом, – напирал бухгалтер, – он даже сам себе не принадлежит. Поэтому записи с его участием – собственность театра. Поймите, Хац, с тех пор как суд и профсоюз временно утвердили вас внешним управляющим «Фанк Амара», вы вполне можете распоряжаться этими записями в пользу предприятия.
– Сандра Вестон, сестра Хлипа – чтоб ей Туанский Гость приснился! – уже заявила через адвоката, что Фанк принадлежит ей как наследнице, и подает в суд на Хармона. Мало ей, коряге, миллионов брата! Вот же тварь ненасытная! – кипятилась Бенита, перебирая кассеты. – Хац, сколько их у нас осталось после шмона?
– Не считал. Штук пятнадцать, наверно. Плюс фотографии Фанка.
– Хац, все в сейф! Я буду не я, если через час тут не окажется толпа хлиперов. Они же пол выломают, по которому ходил их Файри!..
– Лучше в банковскую ячейку, – бухгалтер знал, как хранить ценности. – И я бы посоветовал усилить охрану здания.
– Спасибо, я вас выслушал, – Хац сгреб внезапно обретенное богатство. – Я сделаю как лучше, только сам. Донти, коно, ты будешь ездить на мне целый день?..
Донти неохотно слез с удобной живой вешалки; цапнув еще ветчины, он сел на край стола, перевил длинные ноги и, закрыв глаза, заявил:
– Через восемь секунд сюда войдут Доран и человек-великан с волосами в крапинку.
– Это у него номер такой, – пояснила Бенита ошарашенному бухгалтеру, а наученный горьким опытом Хац тотчас же пошвырял кассеты в стол и запер ящик.
– …Шесть. Семь. Восемь.
На счет «восемь» дверь открылась – и все онемели.
– Нет-нет, камера не включена! – предупредил Доран; полуседой (масти «перец с солью») верзила Негели держал наплечную камеру объективом в потолок и тихо гонял жвачку за щекой, наблюдая за ситуацией, – он умел угадывать желания босса по еле уловимым жестам.
– Как я рад снова вас видеть, Хац!!
– Правда? – Хац вытянул шею в знак приветствия. Да, охрану надо усилить!
– Без записи, – сказал Доран, присаживаясь. – Сугубо по-деловому. Сначала обговорим, потом съемка. В двух словах ваши проблемы таковы…
– Про Фанка, – кивнул Хац, – мы уже слышали – Хлип и все такое прочее.
– Тем лучше! Но вы не знаете, какие люди присоединились к моему протесту…
– Вы о Сандре? – спросила Бенита. Доран мимолетной гримасой дал понять, что не имел в виду эту вульгарную выскочку, благодаря наследству превратившуюся из трущобной крысы в великосветское чучело.
– Канк Йонгер, Рамакришна Пандхари, Гельвеция Грисволд, Эмбер – и это только те, кто вышел на мой трэк, пока я летел к вам. К вечеру вас возьмут в кольцо хлиперы, и вам будет не до интервью, поэтому надо решать сию минуту – готовы ли вы стать объектом большого шоу…
– Это наша профессия, – Хац облизнулся с самым серьезным видом.
– …и использовать поддержку канала V, – изящно закончил Доран почти без паузы. – Эксклюзивные интервью, показ через канал всяких рабочих записей с Фанком… Не станете же вы уверять меня, что не записывали репетиций! Все артисты это делают – значит, и у вас…
– Мы, – бухгалтер посмотрел на Хаца; тот кивнул, – как раз уточняем рыночную стоимость этих материалов.
– Я дам по тысяче за полную кассету.
– Во, жмот! – вырвалось у Бениты.
– Тысячу двести.
– Просите больше, он даст, – внезапно подал голос стихший Донти; до этого он исподлобья всматривался в Дорана.
– Да, малыш? – Бенита примостилась рядом с ним. – А почему?
– Легко торгуется, – Донти забрался на стол с ногами и обнял танцовщицу за шею, – набавляет очень легко.
– Это ваш эксперт по маркетингу? – Доран с удивлением и слабой неприязнью обратил внимание на остроухого мальца.
– Вы ему назовите цену страшную, и потом сбавляйте понемножку, – щекотно зашептал Донти на ухо Бените, – а я скажу, где он пугаться перестанет.
«Считывает с лица, – догадался бухгалтер, удивляясь все больше, – он видит иначе, чем мы… что-то в глазах, в голосе, в мимике… Надо иметь в виду – с ньягонцами быть осторожней».
– Поиграем? – Хац с удовольствием почувствовал, как Доран колеблется, глядя на Донти, – что это, блеф или какая-то инопланетная штучка, с которой он пока что не встречался?.. – Вы очень правильно предположили, что сегодня это ходкий товар…