Когда я высунула голову из-под листа лилии, нормальные утки все еще выхватывали остатки хлеба из высоких зарослей. Мужчина с мальчиком ушли, а женщина, с опустошенным лицом, сидела на траве, обхватив колени руками. Я могла бы забрать ее, но в этом не было бы никакого интереса. Отчаяние в ее глазах говорило: она была бы не прочь исчезнуть под поверхностью воды и так глубоко вдохнуть, чтобы ил осел на дне ее легких.
Кроме того, мне нужен был именно мальчик.
Когда я встретила его в следующий раз, я была кошкой.
Говоря «встретила», я, вероятно, ввожу вас в заблуждение, так как даю понять, что не сидела специально возле его окна, а до этого не проследила маршрут опустошенной женщины до их дома и каждый вечер не ждала у окна в течение целого года. Если бы я сказала, что просто «встретила» этого мальчика тем вечером, это было бы ложью.
Возможно, я и лгунья.
Он поставил на подоконник миску с молоком. Я до сих пор не знаю, сделал ли он это потому, что заметил меня, или же потому, что слышал, будто молоко – отличный подарок для фей. Разве детям все еще рассказывают о таких вещах? Впрочем, какая разница? Я была кошкой, пятнистой кошкой с длинным хвостом и выпуклыми зелеными глазами, и он поставил молоко для меня.
Я прыгнула на подоконник и принялась лакать молоко из ненадежно стоящей, доверху наполненной миски, а мальчик смотрел на меня. Глаза у него были ясные, а взгляд любопытный, и я подумала, что залью его глаза золотом, и родители потом будут стамеской вырубать металл из его черепа, чтобы оплатить ипотеку.
Я заглянула в его комнату. Там стояла узкая мятая кровать, а на полу лежали носки. На столе расположился ряд стеклянных банок, каждая из которых стала тюрьмой для жука. Жуки были разные, и каждый цветом панциря напоминал какой-нибудь драгоценный камень. Жуки скреблись о стекло банок. Мальчик проследил за моим взглядом.
– Это моя коллекция, – прошептал он.
Один из жуков попытался взобраться по стенке, но потерял равновесие, упал на спину и долго лежал, размахивая лапками в безуспешных попытках обрести опору. Мальчик улыбнулся.
– Они мне так нравятся, – сказал он. – Такие классные!
Я отвернулась от жуков и принялась разглядывать мальчика, его кровать и его носки. Жуки плакали по утраченной свободе, зеленой травке, гнилушкам и свежему воздуху, но мне было все равно. Они скреблись по стеклу, я пила молоко, а мальчик смотрел на меня.
– Меня звать Питер, – сказал он. – А как тебя?
– Не имеет значения, – солгала я, и он совсем не удивился тому, что я разговариваю.
Осторожно протянув руку, мальчик потрогал мою шерсть. Искра статического электричества проскользнула между нами, и он отпрянул, опрокинув миску. Та со стуком упала на пол и залила брызгами молока колени мальчика. Где-то в глубине дома зазвучал голос женщины, потом послышался скрип, и вскоре топот ее босых ног раздался уже возле спальни.
– Ты должна бежать, – с нотой беспокойства в голосе произнес мальчик. – Прошу тебя!
– Ладно, – отозвалась я, слыша приближающиеся шаги. – Удачи тебе, Питер!
Когда дверь в комнату открылась, я прыгнула в темный сад и некоторое время сидела, вслушиваясь в голоса мальчика и его матери. Она что-то тихо говорила ему, а он отвечал шепотом. Я сидела до тех пор, пока не появилась рука женщины, белая, как пух одуванчика в лунном свете, и не закрыла окно.
Когда я встретила мальчика в третий раз, я была оленихой.
До этого, правда, я не теряла времени. Дело в том, что я не создана для ожидания. И, чтобы не страдать, я развлекалась на стороне. Как-то раз обернулась женщиной и увела в лес, за земляникой, маленькую девочку, продержала там день и ночь, а потом отправила назад с красными пятнами на щеках, в платье из мха.
Целый месяц я прожила мышью в доме сапожника, истончая подошвы на изготовляемых им башмаках, – пока он не принялся ставить железные гвозди, и тогда мне пришлось уйти. Превратившись в мотылька, ночью я нашептывала на ухо банкиру, и, когда он проснулся, то обнаружил, что держит в своем кулаке почку собственной жены.
Маленькие миленькие развлечения.
Тем вечером, когда я вернулась к нему, я была оленихой. Белой, в коричневых пятнышках – чтобы привлечь его внимание. Я хотела, чтобы Питер вылез из окна и последовал за мной на холмы. Там бы я посадила бархатцы между его губами и зашила бы его глаза шелком из паучьих нитей. Я подошла к его окну, оно было открыто, а на подоконнике лежал кусок каменной соли.
Умный мальчик. Он действительно читал! Я лизнула соль раздвоенным розовым языком.
– Именно так выглядит твой настоящий язык? – прошептал он у меня за спиной. Я подпрыгнула. Никак не ожидала увидеть мальчика на улице, а он еще и подкрался совершенно неслышно.
– Нет, – ответила я. – Мне нравится ходить с таким языком только тогда, когда я – олениха.
И перевела разговор на другое:
– Когда это ты так быстро вырос?
– А как ты выглядишь по-настоящему? – ответил он вопросом на вопрос.
Я вновь лизнула соль и спросила в свою очередь:
– А как ты выглядишь?
Питер задрал кверху нос.
– Вот как! – сказал он, ткнув себе в грудь пальцем.
Я ухмыльнулась.
– Я тебя так долго ждал, – проговорил он. – Целые годы. Иногда мне казалось, что я тебя придумал.
Он смотрел на меня, я смотрела на него, и глаза мои переливались в лунном свете.
– Пойдем со мной! – сказала я.
– Покажи мне, какая ты на самом деле, – не унимался мальчик.
Я уткнулась своим мокрым оленьим носом в его ладонь. Поколебавшись, он провел рукой по моей голове. Той ночью моя шерсть была мягкой, как масло. Мальчик ласково гладил меня по лицу, почесывал шею снизу. Я окунулась лицом в его ладони, вдыхала запах его кожи, ощущала биение его пульса. Потом сомкнула зубы на плоти у основания большого пальца, укусив глубоко, сильно и быстро.
– Какого черта! – воскликнул мальчик, но перед тем, как он отдернул руку, я лизнула кровь языком.
– Вот какая я на самом деле, – проговорила я голосом низким и глухим. Он сглотнул, кадык его заходил под тонкой кожей шеи, а я слизнула остатки крови со своих губ и проглотила. Внутри у меня словно огнем полыхнуло – в крови немало железа, – но этой крови было достаточно, чтобы связать нас. Он убежит от меня, но ему уже никогда не спастись. Во всяком случае, с этой минуты.
Мальчик прижал руку к груди.
– Мне нужно идти, – прошептал он.
Чувствуя, как горит мое нутро, я проследила за тем, как он ушел. Я знала – он мой.
Каждый раз, когда я возвращалась к своему мальчику Питеру, он был немного другой. Когда я, будучи жабой, пила у него на руке молоко из блюдечка, из подбородка у него торчали тонкие волосы, а на носу красовался прыщ. Я прилетала к нему голубицей и клевала хлебные крошки с его ночного столика, а он был дерганым, вдруг вытянувшимся юношей, который не сводил глаз с двери и ежесекундно вытирал потные ладони. Когда я в обличье мешотчатой крысы обгрызала кусок каменной соли на капоте его машины, он предстал передо мной в черном костюме, в стельку пьяным, с лицом, залитым слезами.
– Теперь это мой дом, – сказал он, идя от машины к двери. – Старый болван протянул ноги. Ты можешь войти внутрь, и нам больше не нужно прятаться.
– Тебе совершенно необязательно здесь жить, – ответила я – Идем со мной! Я знаю место в лесу, где стоит постель, укрытая мхами, с пологом из влажной росы. Ты будешь жить там со мной и есть ягоды, которые даруют тебе бессмертие.
Твой позвоночник будет свисать с ветки, и позвонки будут постукивать друг о друга как бусы, а гусеницы бабочек станут летом нанизывать на твои ребра свои легчайшие коконы.
– Идем со мной! – повторила я.
– Скажи мне, кто ты?
– Идем со мной!
– Покажи мне, как ты выглядишь в действительности, – настаивал мальчик.
– Идем со мной, и я сделаю это, – ответила я.
Долгим был его взгляд. Затем он сделал шаг по направлению ко мне, и я решила, что сейчас он отправится вслед за мной. Но он нагнулся над порогом дома, который теперь принадлежал ему, и его вырвало. Затем дверь перед моим носом захлопнулась, и я осталась снаружи со своим куском каменной соли.
– Ты ведь можешь принять любую форму, верно?
Пальцем он развозил пролитое молоко по кухонному столу, рисуя полосы и круги на его поверхности. Я была огромной черной змеей, и чешуйки моей кожи радужно переливались как масло на водной поверхности.
– Думаю, да, – ответила я, скользя по лужицам молока. На подачках этого мальчика я растолстела и стала слишком медлительной. Он же протянул ладонь и гладил мою спину.
– Почему же ты не можешь стать человеком? – спросил он.
– Каким человеком?
– Ну, я не знаю… Обычным человеком.
– Вот так? – поинтересовалась я и приняла форму его матери, отчего он вздрогнул. После этого я стала женщиной, которую знала однажды, – та тоже оставляла мне хлеб, молоко и соль. Сияющие глаза, вьющиеся волосы и тело как вино напополам с медом. Я показала ему свой раздвоенный язык, язык оленихи, и он странно рассмеялся в ответ.
– Да, именно так, именно так! – проговорил он и снова рассмеялся своим странным смехом. Я же снова обратилась змеей.
– Почему ты никогда не принимаешь свой собственный облик? – спросил он минуту спустя.
– А ты? – ответила я.
Мой мальчик положил на моем пути ладонь, я переползла через нее, а он нахмурился.
– Я всегда такой, как я есть, – сказал он.
– Я тоже.
– Нет! – возмутился он. – Я интересовался тобой. Знаешь, что? Я много читал, и я тебя понял. Я знаю, как ты выглядишь.
– Неужели? – сонно протянула я. Его руки грели меня снизу, и я едва не засыпала от сытости и тепла. Он взял меня на руки и переложил с закапанного молоком стола. Подо мной зашуршал лист бумаги.
– Ты выглядишь вот так, – прошептал он.