На бумаге, на которую мальчик меня положил, располагалась акварель – ребенок с крылышками бабочки и толстыми щеками на улыбающемся лице. Ребенок сидел на красном грибе с былыми пятнами.
– Вот так, значит? – усмехнулась я, сворачиваясь в кольца. – Думаешь, что ты самый умный?
– Ты же можешь мне показать, – сказал он. – И я никому не расскажу, обещаю!
Кончиком пальца мой мальчик скользил по изгибам моего тела, и я сворачивалась все туже и туже, пока не стала размером с гриб на рисунке. Но сделаться меньше, чем кончик его пальца, я не могла.
– Входи, – сказал он.
Прошло еще два года. Меня не было достаточно долго, чтобы я могла забыть причины, по которым отсутствовала. Память у меня очень короткая, а он выкладывал хлеб, молоко и соль, и запах их был столь сильным, а я была так голодна! И нутро мое по-прежнему болело там, где прожгла меня его кровь.
Я была с ним связана. А я – это я. Поэтому я вошла.
– Я хочу кое-что тебе показать, – сказал мой мальчик. – Это кульминация моей деятельности.
Он повел меня в свою детскую комнату. Там стоял тот же стол, что и раньше, но вместо стеклянных банок на нем были установлены большой стеклянный бак и сложный лабиринт. В тот день я была шиншиллой, слишком большой для лабиринта, но в самый раз для бака. Сидя на его руке, я откусывала крохотные кусочки от хлебной корки и смотрела на все зелеными фосфоресцирующими глазами.
– Смотри, – проговорил он и сунул в стеклянный бак свободную руку. Когда он раскрыл ладонь перед моими глазами, по его линии жизни, шевеля усиками, ковылял коричневый таракан.
– Ты что, все еще… коллекционируешь? – спросила я, глядя, как таракан принюхивается к воздуху. Похоже, он учуял меня. И шиншиллу, и ту, что пряталась под ее шкуркой.
– О да, – ответил он. – Точнее – и да и нет. Это часть моих исследований.
Таракан сделал неуверенный шаг вперед. Питер протянул руку к лабиринту, и таракан упал в него.
– Смотри, – снова сказал Питер, поднеся меня к своему лицу. Прямо перед моими глазами оказалось его ухо – там уже росли волосы.
– Ты такой странный, – сказала я, и щека его округлилась в улыбке.
– Смотри, – сказал он настойчиво, и я подчинилась.
Мой мальчик взял со стола маленький кубик и принялся водить большим пальцем по его поверхности. И вдруг я увидела, как таракан, словно повинуясь движению пальца, медленно описал небольшой круг.
– Ты видишь? – спросил Питер, но я еще не вполне понимала, и тогда он показал мне более наглядно. Большой палец его заскользил по поверхности куба, и таракан двинулся по лабиринту, точно следуя направлению и скорости, заданной Питером.
– Робот? – спросила я.
Это было слово, которое я несколько раз слышала от разных людей за годы моего отсутствия, слово, которым пользовался мальчик Питер, когда шептал мне о своих мечтах и желаниях.
– Не вполне, – ответил он, проглотив смешок.
– Тогда я не понимаю, – сказала я, покончив с хлебом и облизав начисто пальцы.
– В его мозг я внедрил ресиверы, – сказал мой мальчик. – И теперь могу контролировать его движения.
Он повернулся ко мне, придвинувшись так близко, что я видела только его глаза, и спросил:
– А сколько у тебя разных мозгов?
Я попыталась спрыгнуть с его плеча, но на моем пути была его рука.
– Я хочу уйти, – сказала я.
– Почему? Я сказал что-то не то?
Куда бы я ни поворачивалась, его рука всегда была на моем пути. Он обратился ко мне лицом, и его губы оказались от меня совсем-совсем близко.
– Мне нужно идти, – проговорила я. – Пожалуйста, отпусти меня.
– Почему ты хочешь уйти? – резко спросил он. – Пока не скажешь, что плохого я сделал, я тебя не пущу.
Я превратилась в женщину, причем тяжелую, которую мой мальчик не смог бы удержать на своем плече. Он упал навзничь, а я вскочила и встала над ним.
– Ты превратил это существо в игрушку, – сказала я.
– Ну и что? – спросил он, все еще сидя на полу и уставившись на меня с открытым ртом. – Чем это отличается от того, что делаешь ты?
Я не знала, что сказать на это, и он принял мое молчание за ответ.
– Вот и хорошо, – произнес он, и улыбка расползлась по его лицу. – Все эти годы я читал нужные книги, и теперь я знаю, что делает ваша сестра. Вы людей превращаете в игрушки. А чем это лучше того, что я сделал с этим тараканом?
Я сделала шаг к окну. Оно было закрыто, но я могла бы отворить его своими человеческими руками, а потом уже выпрыгнуть кроликом или вылететь воробьем.
– У нас все не так, – сказала я. – Я не превращаю людей в игрушки. Просто я даю им возможность делать то, что они и сами бы хотели. А ты… ты даже не знаешь, кто ты такой.
Голос мой дрожал. Я положила руку на подоконник и тут же отдернула ее – мою кожу как огнем обожгло. Присмотревшись, я увидела, что в подоконник на целый дюйм в глубину были вплавлены железные опилки.
– Ну, и кто же я такой? – спросил Питер, встав и направившись ко мне. – Кто я?
Я стала меняться, с каждым новым вздохом принимая новую форму. Вот он, Питер, когда был маленьким мальчиком. Он же, но на пороге мужественности. На похоронах отца. Вновь он, но уже сейчас.
– Ты считаешь, что ты – это ты! – воскликнула я. – Просто «ты»! Но кто ты такой? Маленький пузатый мальчишка, которого совсем не любят его вечно ссорящиеся родители? Или юноша, который никак не может расстаться с домом? А может быть, мужчина, отец которого умер, так и не успев полюбить его?
Я все еще пребывала в его обличье и говорила его голосом, когда он ударил меня по лицу. Упав, я ударилась головой об угол стола, сбросила на пол лабиринт с находящимся в нем тараканом, увидела звезды и – потеряла контроль над собой.
Я потеряла над собой контроль.
– О боже! – прошептал мой мальчик.
Я моргнула и поняла свою ошибку.
Я стала сама собой.
Никакой маскировки, никакого волшебства, ни– какой шерсти, чешуи или перьев. Просто я. Правда, совсем непохожая на девочку с акварельного рисунка – ту, что сидела на мухоморе. Крылья – да, но совсем не как у бабочки. Похожие, скорее, на листья. Листья, на которых сидят сверкающие жучки. Очень красивые. С тонкими прожилками, полупрозрачные, мерцающие в неясном свете комнаты. Сильные, гибкие, быстрые!
Спасибо боли, которая осветила внутренности моей головы в момент падения, – она ослабила боль воспоминаний. Питер уперся мне рукой в шею, а коленом – в позвоночник. Его кулак опустился на то место, где мои крылья сходились с плечами.
С резким шумом он оторвал их.
Чтобы защитить себя, я попыталась изменить обличье. Обычно, когда я обретала чужие формы, крылья мои оказывались спрятанными, и в этот ужасный момент, когда Питер всем весом давил на меня сверху, я решила, что, превратившись в кого-нибудь, я от него спасусь. Первым, что пришло мне в голову, было – превратиться в женщину, потому что именно ею я была сразу после того, как побывала Питером в разных его обличьях. Я превратилась, но крылья спасти не успела, и было немилосердно больно – там, где они росли…
И вдруг он засмеялся.
– Я не думал, – проговорил он, переводя дух, – что это будет так легко.
Я закричала.
– Они прекрасны! – сказал он и помахал моими крыльями – моими чудесными, сильными крыльями.
Затем оперся рукой о стол, чтобы встать.
Я кричала.
– Да, – задумчиво произнес он, поглаживая пальцами нежные оборки крыльев, – очень хороши.
Я кричала не переставая.
Мой мальчик положил мои крылья в шкаф с железной дверью, закрыл ее на железный замок, а железный ключ повесил на шею.
Всю первую ночь я оставалась на полу в комнате с лабиринтом, не переставая кричать.
На следующую ночь я заснула. Боль была невыносима. Когда я проснулась, я вновь принялась кричать.
На третью ночь я потеряла голос и попыталась убить его.
– Может быть, оденешься? – спросил Питер, так крепко схватив меня за запястье, что кожа на нем едва не лопнула. Я попыталась превратиться – хоть в кого-нибудь: в мышь, в змею, в паука, – но не смогла. Мои крылья лежали перед ним на столе, и он изучал их. Но они были мертвы. Мне никогда их не получить назад, и никогда не вернуть той силы, что была в них заключена.
Магия исчезла. Я утратила способность превращаться. Нож, украденный мной на кухне, выпал из моей руки, с грохотом упав на пол.
– Смерть тебе! – выдавила я.
– В чем дело? – недоуменно спросил он. – Ты все равно ими не пользовалась, прятала, притворяясь разными животными. Разве я не исполнил твое желание?
Питер толкнул меня, но на пол я не упала, потому что там стояла кровать. Хлопок лежащего поверх постели одеяла был изумительно нежен, и моя кожа, кожа женщины, обрадовалась этому прикосновению. Только теперь я в первый раз задумалась о том, зачем я ему нужна.
– Ты можешь надеть что-нибудь из старых вещей моей матери, – сказал он и, поминутно оглядываясь, вышел из комнаты. Я же разрыдалась в подушки. И с каждым всхлипом я вдыхала запах его волос и вновь начинала кричать, чтобы избавиться от этого запаха.
Я так много раз пыталась его убить, но я была слишком слаба и не умела скрывать своих намерений. Как-то я постаралась задушить его во сне, но мои пальцы, когда-то способные свивать кровеносные сосуды в ожерелья, не сумели прервать его дыхания. Потом я попробовала отравить его поцелуем, но и это не сработало.
– Ну что ж, – сказал он, оторвавшись от моих губ, – вот ты и еще одну способность потеряла.
– Неправда! – воскликнула я. – Это невозможно.
– Но я ведь не умер, верно? – усмехнулся Питер и оттолкнул меня в сторону. – Но что-что, а целоваться ты умеешь.
Произнося эти слова, он смотрел на мои губы, и я бросилась на него, оскалив зубы, но он отшвырнул меня в сторону и бросил через плечо:
– Не сейчас. Может быть, позже.
Выйдя из комнаты, он запер дверь, и я опять оказалась в клетке.