Сигрид устроилась на подушке. Помощник увидел стоящую на столе бутылку вина, а рядом – блюдо с фруктами, сыром и консервированной рыбой. Хозяева фургона ужинали.
– Не хотите ли вина? – спросила женщина у Сигрид.
– Мне нельзя, – ответила та. – Лекарства.
Женщина прищелкнула языком и вздохнула.
– А немного еды?
– Может быть, позже, – ответила Сигрид. – Мне уже тепло.
– В путешествии лучший спутник, а в жизни источник утешения, – сказал мужчина, открывая бутылку и наливая себе и женщине. Потом поднял стакан и кивнул помощнику:
– За спутников.
– Спасибо! – кивнул помощник.
– У вас есть имя? – спросила женщина.
– Нет, у него нет имени, – быстро сказала за него Сигрид.
– Так нельзя, – покачал головой мужчина. – Имена важны.
– Сигрид тоже так говорит, – согласился помощник, – но мне позволено иметь только серийный номер.
Хозяева фургона весело засмеялись, и их смех вызвал странный резонанс в замкнутом помещении, а голоса слились в совершенной гармонии: бас и дискант, ночь и день. Вероятно, это самое происходит с людьми, которым выпало жить вместе долгие годы. В общей базе данных была информация о парах, которые десятилетиями жили бок о бок и так часто говорили об одном и том же, что со временем у них отпадала необходимость в разговорах.
– Вам нужно имя, – сказал мужчина.
– Не нужно ему имени, – возразила Сигрид. – Он – не индивидуальность. По ночам он делится своими воспоминаниями с другими машинами.
Сигрид нахмурилась.
– Вы ведь знаете – он не реален.
– Люди верят во многое из того, что не является реальным, – сказал мужчина. – В привидения, гоблинов, в бога.
Женщина отхлебнула вина и протянула руку за виноградом.
– Реальным может стать только то, что ты любишь. Как в той книжке про плюшевого кролика.
– Но часто мы любим, не будучи уверенными, что нас любят в ответ, – добавил мужчина. – Это и есть вера, не так ли? Не знаешь, не уверен, но все равно настойчив и постоянен в своей любви.
Помощник не опознавал этих людей – их лица не были включены в базу данных, и, что совсем странно, у них не было электронных устройств, которые могли бы прийти помощнику на помощь. Но Сигрид, похоже, знала их. Может быть, они с Эрикой просто забыли ввести их в базу? Похоже, они и жили в этом фургоне, что означало, что они часто путешествовали. А ведь Сигрид знала множество людей. Последователи у нее были по всему миру. И ничего странного нет в том, что ее везде узнавали.
– Я об этом не задумывалась, – сказала Сигрид.
Потом повернулась к помощнику и спросила:
– А ты хотел бы иметь имя?
– Я бы не возражал, – ответил он. – Вы же даете имена своим остальным инструментам.
– А вы относитесь к ее инструментам? – спросила женщина.
– Я полагаю, что соответствую одному из определений этого термина, – ответил помощник. – Я сворачиваю вязанки и плету метлы, устанавливаю сферы, отмеряю травы и смолы для фимиама, расставляю свечи и лампы, а еще…
– Это не одно и то же, – перебила его Сигрид. – Он кое-что делает, но он не в деле.
Помощник не был уверен, что расслышал то, что сказала Сигрид. Нечто странное в синтаксисе этой фразы мешало увидеть в ней смысл. Но перебивать Сигрид и расспрашивать было бы грубостью. В том, что касается такого рода действий, существуют четкие лингвистические протоколы.
– Значит, вы не друзья, – сказала женщина.
Сигрид нахмурилась. Взглянула на своего помощника, затем перевела взгляд на хозяев фургона.
– Что вы сказали?
– Друзья не могут быть инструментами, – сказала женщина. – Только тогда, когда он станет чем-то большим, чем инструмент, он сможет стать вам другом.
– Но друг – спутник – гораздо лучше в пути, чем самый полезный инструмент, – добавил мужчина. – Лучше, чем меч, чем палка. Даже чем крепкая пара обуви.
Сигрид пребывала в явном замешательстве. Помощник решил, что вряд ли она находится в большем тупике, чем он сам. Сигрид никогда не сможет быть другом тому, у кого нет души, а про отсутствие души у него она высказывалась со всей определенностью.
– Наверное, нам пора, – сказал он. – Сигрид! Не хотите ли вернуться домой?
– Да, Сигрид! – сказал мужчина, наклонившись к ней через стол и поставив стакан. – Куда бы вы хотели отсюда поехать? Мы могли бы взять вас туда, куда вы пожелаете.
– Мы смогли бы повидать новые места, новых людей, – добавила женщина. – Всех и каждого из нас.
Выражение лица Сигрид соответствовало модели «страх». Но пока помощник наблюдал за ней, все изменилось. Ее открытый рот закрылся и изобразил улыбку, а в уголках широко поставленных глаз заиграли морщинки.
– Я решила, что в конце концов выпью вашего вина, – сказала она. – И поем вашей еды.
– Мы очень любим делиться тем, что нам принадлежит, – сказала женщина, наливая Сигрид вина.
Мужчина же наложил в тарелку Сигрид сыра, рыбы и винограда.
– Хорошо, что у нас всего вдосталь, – сказал он.
Рука Сигрид зависла над виноградом. Она подняла голову и своими ясными и чистыми глазами взглянула на помощника. Аккуратно прикусила виноградину. Пурпурный сок потек по ее узловатым пальцам. Сигрид протянула руку. Сенсоры помощника дали ему понять, что она пишет что-то на поверхности его корпуса.
– Сигридссон, – прошептала она. – Твое новое имя будет Сигридссон.
– А теперь посмотрите, – сказал мужчина, указывая на открытую дверь фургона.
Помощник так и сделал. Он не был уверен в том, на что он должен был смотреть. За дверью простиралась покрытая кусками застывшей лавы пустошь, а за ней – океан. Щетинистая серая пустыня в обрамлении черной бездны. Он видел и, одновременно, не видел; каким-то образом большая часть его функций была сосредоточена на том, что сказала Сигрид. Она дала ему имя.
– Смотрите внимательно, – сказал мужчина. – Что вы видите?
И вдруг, совершенно неожиданно, Сигридссон увидел это. Дорога в небо. По краям она была покрыта рябью, словно полоса возмущенной воды, оставленная большим кораблем. Дорога была широкой и полной света, как будто по ней шла процессия людей с лампами в руках. И, наконец, он смог ответить на вопрос, который ему никто и не подумал задать.
– Как это прекрасно! – сказал Сигридссон. – Как все это прекрасно!
Я люблю роботов. Я написала о них целую трилогию. Может быть, это оттого, что мой отец, когда я была в третьем классе, показал мне «Бегущего по лезвию». Но, поскольку меня воспитали как католичку, да еще и отправили потом в иезуитский университет, меня всегда более всего занимал вопрос веры в человека. Для меня не существует разницы между верой в изначальное достоинство органического человеческого существа и верой в достоинство существа синтезированного. И, кроме того, откуда мы можем знать, что окружающие нас человеческие существа в действительности – настоящие люди? Я не хочу сказать, что они обязаны быть роботами. Но ведь они же могут оказаться серийными убийцами, расистами, женоненавистниками или людьми, которые вас самого не считают человеческим существом. Каковы ваши гарантии? Если дело только в том, что вам посчастливилось получить органическое тело, то этого мало. На этом нельзя строить доверительные отношения. Многие из наших соплеменников, носящих органические оболочки, не задумываясь, ранят и убивают себе подобных. Ваши шансы значительно улучшаются, если с вами рядом находится робот со встроенной системой «обнаружения человечности» – при условии, конечно, что в расчет приняты и предрассудки программиста.
К чему я веду, так это к утверждению, что приписывание роботу человеческих достоинств – системы ценностей, потенциала, способности ко всему деликатному и радостному – есть акт веры. И мне кажется, что человеческие существа постоянно реализуют этот акт по отношению друг к другу. Общественный договор основан на чем-то более значимом, чем добрая воля. И мне кажется: неважно, что вы допускаете – существование фей, души или возможность лучшей жизни, – в вас живет именно эта вера.
Джим К. ХайнсВторой поворот налево, затем – прямо[11]
До этого дня я никогда не встречала Гвен Акерман, но, когда я увидела ее, несущую мешок с мусором к ящику на противоположной стороне парковки, язык ее тела показался мне знакомым. Это была женщина, чьи мысли и дух витали далеко-далеко.
Чтобы Гвен заметила меня, мне пришлось выйти вперед и встать перед ней. Я протянула потертую карточку.
– Меня зовут Анжела Дэвис. Я ищу людей, которые похитили вашу дочь.
Она моргнула. Потом взгляд ее сконцентрировался на карточке.
– Не понимаю, что частный детектив из Америки делает в Лондоне, но полиция велела…
– Оставаться возле телефона и дать им возможность вести поиск? Наверное, вам сказали, что первые сорок восемь часов имеют решающее значение?
Я взглянула на часы.
– Это было тридцать шесть часов назад, верно?
– Вы знаете, кто забрал Клевер? – спросила она.
И кому только пришло в голову назвать ребенка именем растения?
– Думаю, что знаю. Ребенок исчез, когда вы всей семьей гуляли в Кенсингтон-гарденз, так? Ваш муж дома? Я бы хотела поговорить и с ним.
Гвен начало трясти, словно она была не женщиной, а домом, готовым рухнуть под напором стихии.
– Он ничего не видел, – промолвила она. – Отошел, чтобы купить нам всем чего-нибудь попить. Он считает, что это я виновата. Клевер бросилась прочь, и я не смогла ее остановить. Теперь он со мной не разговаривает.
– Большинство браков не выдерживает потери ребенка, – сказала я.
Тактичностью я никогда не отличалась, а потому, особо не церемонясь, продолжила:
– Мне нужно, чтобы вы рассказали мне о деталях, которыми не делились ни с полицией, ни с репортерами. В новостях было сказано, что Клевер побежала, чтобы полюбоваться цветами. Не было ли там чего-нибудь странного? Может быть, звучали колокольчики? Или какие-нибудь блестки, которые исчезли по приезде полиции?