— Я мог бы пойти на увертки и сказать, что ни один Внешний Мир не позволит мне жить там постоянно — ты и сама это знаешь. Но это не главное: даже если бы какой-то Внешний Мир согласился принять меня, Земля так много для меня значит, что я не могу отвернуться от нее. Даже если это значит — расстаться с тобой.
— Или когда больше не приехать на Аврору? Никогда больше не увидеть меня?
— Если бы мог, увидел бы. И не один раз, поверь мне. Но ты знаешь, что меня вряд ли пригласят еще раз, и знаешь, что без приглашения я не могу приехать.
— Я не хочу верить этому, Илайдж, — тихо сказала она.
— Глэдия, не делай себя несчастной. Между нами произошло нечто замечательное, но с тобой произойдут и многие другие замечательные вещи, только не то же самое.
Она молчала.
— Глэдия, — сказал он требовательно, — пусть никто не узнает о том, что произошло между нами.
Она с болью взглянула на него: — Ты стыдишься этого?
— Того, что случилось, конечно, нет. Но могут быть неприятные последствия. Все будут болтать об этом деле. Благодаря этой проклятущей гиперволновой драме, которая включала в себя искаженную версию наших отношений, мы на виду. А если появится хоть малейший намек на то, что между нами… любовь, это будет передано на Землю со сверхкосмической скоростью.
Глэдия высокомерно подняла брови.
— И Земля сочтет, что ты унизился? Твое положение не позволяет тебе заниматься сексом с кем попало?
— Да нет же, — неохотно сказал Бейли, хотя знал, что именно такова точка зрения миллиардов землян. — Тебе не приходит в голову, что об этом услышит моя жена? Ведь я женат.
— Ну и что, если услышит?
Бейли вздохнул: — Ты не понимаешь. На Земле все не так, как на Внешних Мирах. В нашей истории были те времена, когда сексуальные нравы были довольно распущены, во всяком случае, в некоторых местах и в некоторых классах общества. Но сейчас не то. Земляне живут скученно, и это привело к пуританской этике — в любых условиях сохранять стабильную семейную систему.
— Ты имеешь в виду — у каждого один партнер, не больше?
— Ну, честно говоря, не совсем так. Но всякие неправильности стараются хранить в тайне, чтобы все…
— … притворялись, что не знают?
— Ну, да. Но в данном случае…
— … будет настолько хорошо известно, что нельзя притвориться незнающим… И твоя жена будет злиться и шпынять тебя?
— Ну, шпынять меня она не будет, но она будет опозорена, а это еще хуже. Мое общественное положение пострадает и… ох, Глэдия, если ты не понимаешь, а ты, конечно, не понимаешь, все равно, обещай мне, что не станешь говорить об этом так открыто, как это делают аврорцы.
Он сознавал, что представляет собой довольно жалкое зрелище.
Глэдия задумчиво сказала: — Я не намерена дразнить тебя, Илайдж. Ты был добр ко мне, и я не хочу быть недоброй к тебе, но, — она беспомощно всплеснула руками — ваши земные обычаи такие бессмысленные!
— Не спорю, но я вынужден жить с ними, как ты жила с солярианскими обычаями.
— Да. — Ее лицо затуманилось воспоминаниями. — Тогда прости меня, Илайдж. Я честно прошу прощения. Я хотела того, чего не могла иметь, и взяла у тебя.
— Все правильно.
— Нет, неправильно. Слушай, Илайдж, я хочу кое-что объяснить тебе. Я думаю, ты не понимаешь, что случилось в эту ночь. Тебя очень смутит, если я скажу?
Бейли задумался, как чувствовала бы себя Джесси, если бы слышала этот разговор. Он прекрасно сознавал, что его мозг должен быть занят предстоящей конференцией с Председателем, а не личными супружескими делами, но на самом-то деле он думал о Джесси.
— Наверное, буду смущен, но все равно объясни.
Она подвинула свой стул, даже не позвав для этого робота, вплотную к стулу Бейли и положила свою маленькую ручку на его руки. Он сжал ее.
— Вот видишь, я больше нё боюсь контакта. Теперь я могу не только коснуться твоей щеки, как тогда.
— Возможно, но это не действует на тебя, как тогда?
Она кивнула.
— Нет, так не действует, но все равно мне приятно. Я думаю, то было началом. Надо было так уйти в себя, чтобы одно прикосновение показало, как ненормально я жила, и так долго. Теперь все гораздо лучше. Могу я сказать теперь? Все, что я говорила — всего лишь пролог.
— Говори.
— Я хотела бы, чтобы мы были в постели и в темноте. Я могла бы говорить более свободно.
— Мы сидим здесь и при свете, Глэдия, но я слушаю.
— Ладно. На Солярии о сексе не говорят, ты знаешь.
— Знаю.
— Я была неопытна в этом смысле. Несколько раз — всего несколько — мой муж приходил ко мне по обязанности. Я не хочу даже описывать, как это было, но уж поверь мне, это было хуже, чем ничего.
— Я верю.
— Но я знала о сексе. Я читала о нем. Иногда я обсуждала это с другими женщинами, но все они уверяли, что это отвратительная обязанность, которой солярианки должны подвергаться. А если у них был ребенок, что ограничивало их участие, они говорили, что счастливы никогда больше не иметь дело с сексом.
— Ты верила им?
— Конечно. Я никогда не слышала ничего другого, а те немногие не солярианские сведения, о которых я читала, считались фальшивыми извращениями. Я этому верила. Мой муж как-то нашел у меня книги, назвал их порнографией и уничтожил. Ты знаешь, люди могут поверить во все, что угодно. Я думаю, солярианские женщины верили в то, что говорили, и на самом деле презирали секс. Они говорили так искренне, и я чувствовала, что во мне что-то чудовищно-неправильное, поскольку у меня было к сексу какое-то любопытство… и странные ощущения, которых я не понимала.
— И ты в то время не пользовалась роботами для некоторого облегчения?
— Нет, мне это не приходило в голову. Иной раз ходили шепотки о таких вещах — всегда с ужасом, может, с притворным, так что я никогда не думала делать что-то подобное с любым неодушевленным предметом. Конечно, я иногда видел а сны, и что-то такое, вроде начал а оргазма, бы вал о, и я просыпалась. Я не понимала, что это, и не решалась говорить об этом. Я очень стыдилась таких снов, хуже того, я их боялась. И вот я приехала на Аврору.
— Ты говорила мне, что секс с аврорцами тебе ничего не дал.
— Да. Я даже стала думать, что солярианцы правы. Секс вовсе не походил на мои сны. Только с Джандером я поняла: на Авроре не секс, а… хореография. Каждый шаг продиктован обычаем, от прихода в дом до ухода. Ничего неожиданного, ничего стихийности). На Солярии секса так мало, что ничего не дают и не берут, а на Авроре секс так стилизован, что тоже ничего не дают и не берут. Ты понимаешь?
— Не уверен. Я не занимался сексом с аврорскими женщина ми и никогда не был аврорским мужчиной. Но объяснять не обязательно: я примерно понимаю, что это означает.
— Ты очень смущен?
— Не настолько, чтобы не мог слушать.
— Тогда я встретила Джандера и научилась им пользоваться. Он не был аврорским мужчиной. Его единственной целью было сделать мне приятное. Он давал, и я брала, потому что я впервые познала секс, как его можно познать. Это ты понимаешь? Можешь представить себе, каково вдруг понять, что ты не помешанная, не извращенная, не испорченная, а просто женщина, имеющая удовлетворяющего секс-партнера?
— Представляю.
— И вот, через короткое время я все это потеряла. Я думала… это конец. Я была в отчаянии. За столетия своей жизни я никогда больше не буду иметь хороших сексуальных отношений. Не иметь их вообще с самого начала — очень плохо; но получить неожиданно и вдруг внезапно утратить навсегда — совсем нестерпимо. Теперь ты понимаешь, как важна была прошлая ночь.
— Но почему я, Глэдия? Почему не кто-нибудь другой?
— Нет, Илайдж, именно ты. Мы с Жискаром нашли тебя совсем беспомощного. Ты был в сознании, но не управлял своим телом. Тебя подняли и положили в кар. Я была здесь, когда тебя согрели, растерли, вымыли и обсушили. Роботы делали все это замечательно. Они заботились о тебе, но без настоящего чувства. А я смотрела и сочувствовала.
Бейли скрипнул зубами при мысли о своей публичной беспомощности. Тогда он радовался тому, что с ним делают, но сейчас чувствовал унижение, что его видели в таких условиях. А она продолжала:
— Я хотел а бы сама все это сделать для тебя. Я злилась на роботов, что они сохраняют за собой право быть добрыми к тебе… и отдавать. И когда я подумала, как я сама делала бы это, во мне стало подниматься сексуальное возбуждение, чего не было со смерти Джандера. И тут мне пришло в голову, что в моем единственном удачном сексе я только получала. Джандер отдавал все, что я хотела, но никогда не брал. Он не был способен получать, потому что его единственной радостью было быть приятным мне. И мне и в голову не приходило отдавать, потому что я воспитывалась с роботами и знала, что они не могут брать.
И, пока я смотрела, я подумала, что знаю только половину секса, и мне страстно захотелось испытать и другую половину. А потом, когда ты ел горячий суп, ты, казалось, поправился, выглядел сильным. Ты был достаточно сильным, чтобы утешить меня, и из-за того, что я чувствовала к тебе, пока роботы о тебе заботились, я больше не боялась, что ты с Земли, и хотела быть в твоих объятиях. Когда ты обнял меня, я ощутила, что снова получаю, а не отдаю. И ты сказал: «Простите, Глэдия, я должен сесть». О, Илайдж, это было самое чудесное из всего, что ты мог бы сказать мне.
Бейли покраснел: — Это меня страшно расстроило — такое признание в слабости.
— Это было именно то, чего я хотела. Это вызвало во мне дикое желание. Я заставила тебя лечь в постель и пришла к тебе, и в первый раз в жизни я отдавала. Я ничего не брала. И чары Джандера исчезли. Я поняла, что его мне тоже не было достаточно. Нужно иметь возможность и получать, и отдавать. Илайдж, останься со мной!
Бейли покачал головой.
— Глэдия, даже если я разорву свое сердце пополам, это ничего не изменит. Я не могу остаться на Авроре. Я должен вернуться на Землю. А ты не можешь приехать ко мне.
— А если смогу?