— Так оно и должно быть, — сказал Дэниел. — Насколько я знаком с человеческой историей, Внешние Миры тоже прошли через период формирования фунта.
— Конечно, прошли! Благодаря этому опыту теперь этот процесс может пройти быстрее. Но я вот думаю, не побудете ли вы некоторое время в кабине пилота, Дэниел? Мне надо поговорить с Глэдией.
— Конечно, мастер Илайдж.
Дэниел вышел через арку в пилотскую кабину, а Бейли вопрошающе посмотрел на Глэдию и сделал рукой движение в ее сторону. Она поняла, подошла к арке и тронула контакт. Перегородка бесшумно задвинулась. Теперь они были одни.
Бейли протянул руки.
— Глэдия!
Она взяла его руки, не подумав даже, что она без перчаток, и сказала: — Если бы Дэниел остался с нами, он бы не помешал нам.
— Физически — да, но психологически мог бы!
Бейли печально улыбнулся.
— Прости меня, Глэдия, я сначала заговорил с Дэниелом.
— Ты знаком с ним дольше, — тихо сказала она. — У него право равенства.
— Нет, но у него нет защиты. Если я тебе надоем, ты можешь дать мне по морде, если захочешь, а Дэниел не может. Я могу игнорировать его, приказать уйти, обращаться с ним, словно он робот, а он будет вынужден повиноваться и оставаться таким же преданным и не жалующимся партнером.
— Но ведь он и есть робот, Илайдж.
— Для Меня — нет. Умом я сознаю, что он робот и не имеет человеческих ощущений, но сердцем я считаю его человеком, и именно так должен обращаться с ним. Я бы попросил доктора Фастольфа позволить мне взять Дэниела с собой, но на новые поселения роботов не допускают.
— А меня ты не хотел бы взять с собой?
— Космониты тоже не допускаются.
— Похоже, у землян столько же неразумных исключений, сколько и у нас, космонитов.
Бейли угрюмо кивнул.
— Глупость с обеих сторон. Но даже если бы мы были здравомыслящими, я не взял бы тебя с собой. Ты не сможешь там жить. А я вечно боялся бы, что иммунный механизм не справится, и ты умрешь от какой-нибудь пустяковой болезни. Или наоборот, будешь жить слишком долго и наблюдать, как умирают наши поколения. Прости меня, Глэдия.
— За что, дорогой?
— За это…
Он раскинул руки.
— За то, что я просил тебя приехать.
— Но я так рада увидеть тебя.
— Я знаю. Я пытался не видеть тебя, но мысль, что я буду в космосе и не остановлюсь на Авроре, мучила меня. Но и увидеться тоже плохо, Глэдия. Это означает новую разлуку, которая будет терзать меня. Вот поэтому я никогда не писал тебе и не вызывал по гиперволне. Ты, наверное, удивлялась.
— Нет, пожалуй. Я согласна с тобой, надо было поставить точку, иначе все было бы бесконечно труднее. Но я писала тебе много раз.
— Ты? Я не получил ни одного письма.
— Я их не посылала. Я писала и уничтожала.
— Почему же?
— Потому, Илайдж, что частное письмо с Авроры на Землю пройдет через руки цензоров, а я этого не хотела. Если бы ты послал мне письмо, оно скорее всего не дошло бы до меня, каким бы невинным оно ни было. Я думала, что именно поэтому никогда не получала писем. Теперь, когда я знаю, что ты подозревал о такой ситуации, я страшно рада, что ты не сделал глупости и не писал мне, ты не понял бы, почему я тебе не отвечаю.
Бейли удивленно уставился на нее.
— Как же получилось, что я вижу тебя сейчас?
— Незаконно. Я воспользовалась частным кораблем доктора Фастольфа, поэтому прошла мимо пограничной стражи, и нас не окликнули. Не принадлежи этот корабль доктору Фастольфу, меня остановили бы и отправили обратно. Я думаю, ты тоже понял это, поэтому и связался со мной не прямо, а через доктора Фастольфа.
— Ничего я не понимал. Я удивляюсь, что двойное неведение сохранило меня в безопасности. Я не знал правильной комбинации гиперволны, чтобы добраться непосредственно до тебя, а на Земле узнать эту комбинацию было бы сложно. Сделать это частным путем я не мог — и так о нас с тобой болтали по всей Галактике благодаря тому идиотскому фильму, которой был поставлен после Солярии. Но комбинацию доктора Фастольфа я достал, и, очутившись на орбите вокруг Авроры, сразу же связался с ним.
— Так или иначе, но мы встретились.
Она села на край койки и протянула ему руки.
Бейли взял их и попытался сесть на табурет, но она притянула его к себе и усадила рядом. Он неловко спросил:
— Ну, как ты, Глэдия?
— Вполне хорошо, а ты?
— Старею. Три недели назад отпраздновал пятидесятилетие.
— Пятьдесят — это не…
Она запнулась.
— Для землянина это старость. Мы же короткоживущие.
— Даже для землянина пятьдесят лет не старость. Ты нисколько не изменился.
— Приятно слышать, но я мог бы сказать тебе, что скрип усилился. Глэдия, я должен спросить: ты и Сантирикс Гремионис…
Глэдия улыбнулась и кивнула.
— Он мой муж. Я послушалась твоего совета.
— И это хорошо сработало?
— Прилично. Живем неплохо.
— Это хорошо. Надеюсь, так и останется.
— Ничто не остается на столетия, Илайдж, но может сохраниться на годы, даже на десятилетия.
— Детей нет?
— Пока нет, Ну, а как твоя семья, мой женатый мужчина? Как сын, жена?
— Бентли уехал два года назад с переселенцами. Я еду к нему. Он крупное должностное лицо на новой планете. Ему всего двадцать четыре, но он уже заслужил уважение и почет.
В глазах Бейли заплясали огоньки.
— Я уж думаю, не придется ли мне обращаться к нему „Ваша честь“, ка людях, конечно.
— Великолепно. А миссис Бейли? Она с тобой.
— Джесси? Нет. Она не захотела оставить Землю. Я говорил ей; что мы длительное время будем жить в куполах, так что большой разницы с Землей не будет, разве что более примитивно. Может, со временем она переменит мнение. Может, ей надоест одиночество, и она захочет приехать. Посмотрим.
— А пока ты один.
— На корабле больше сотни иммигрантов, так что я практически не один.
— Они по ту сторону стыковочной стеньг. И я тоже одна.
Бейли бросил быстрый взгляд в сторону пилотской кабины, и Глэдия сказала:
— Не считая Дэниела, конечно. Но он по ту сторону двери, и он робот, хоть ты и считаешь его личностью. Но ты, наверное, хотел увидеться со мной не для того, чтобы поговорить о наших семьях?
Бейли сказал почти в тревоге:
— Я не могу просить тебя…
— А я могу. Эта койка вообще-то не предназначена для сексуальных действий, но я надеюсь, что ты с нее не свалишься.
— Глэдия, я не могу отрицать, что… — начал он. И запнулся.
— Ох, Илайдж, не надо долгих рассуждений для удовлетворения нужд вашей земной морали. Я предлагаю себя тебе в соответствии с аврорскими обычаями. У тебя есть полное право сказать, и я не могу спрашивать о причинах отказа. Впрочем, я думаю, что право отказывать принадлежит только аврорцам, но не землянам.
— Я больше не землянин.
Бейли вздохнул.
— Еще меньше склонна признать это право за несчастным иммигрантом, едущим на варварскую планету; Илайдж, у нас было так мало времени, и его так мал о сейчас. Эта встреча так неожиданна, что было бы космическим преступлением отмахнуться от нее. — Ты и в самом деле хочешь старика?
— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?
— Но мне стыдно.
— Закрой глаза.
— Я имею в виду — стыдно за себя, за свое дряхлое тело.
— Переживешь. Твое дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.
Она обняла его, и застежка ее платья разошлась в стороны.
Глэдия одновременно узнала множество вещей. Она с удивлением констатировала, что Илайдж остался точно таким же, каким она его помнила. Пять лет ничего не изменили. Ей не пришлось подогревать себя воспоминаниями. Он был Илайджем.
Ока с недоумением познала разницу: в ней усилилось впечатление, что у Сантирикса Гремиониса, кроме главного недостатка, который она определила раньше, есть и другие. Сантирикс был чувствительным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… плоским. Сна не могла бы сказать, что именно он плоский, но что бы он ни делал и не говорил, он не воодушевлял ее, как Бейли, даже если Бейли молчал. Бейли был старше Сантирикса годами, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс, он, что всего важнее, нес с собой неуловимую атмосферу распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И все же… Она узнала, как глупы мужчины: Бейли подходил к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на нее. Она узнала о его отсутствии, потому что он ушел поговорить с Дэниелом — тот был последним, как был и первым. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично знал, что Дэниел — робот, обращался с ним всегда как с личностью. С другой стороны, космониты любили роботов и чувствовали себя неуютно без них, но никогда не думали о них иначе, как о машинах. И она узнала время. Она знала, что прошло ровно три часа тридцать пять минут с тех пор, как Бейли вошел в маленькую яхту Фастольфа, и знала также, что времени остается очень мало. Чем дольше она остается вне поверхности Авроры, чем дольше корабль Бейли находится на орбите, тем больше вероятность, что кто-нибудь заметит, а если уже заметил, то почти наверняка заинтересуется, станет расследовать, и тогда Фастольфу предстоит куча неприятностей.
Бейли вышел из пилотской кабины и грустно посмотрел на Глэдию.
— Мне пора, Глэдия.
— Я знаю.
— Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. Но я хочу, чтобы ты прислушивалась к Жискару. Пусть он будет твоим советником.
Глэдия нахмурилась.
— Почему Жискар? Я недолюбливаю его.
— Я не прошу любить его. Я прошу тебя верить ему.
— Почему, Илайдж?
— Этого я не могу тебе сказать. В этом случае ты тоже должна поверить мне.
Они посмотрели друг на друга и молчали.
Это молчание как бы остановило время, позволило им задержать секунды, не дать им бежать. Но надолго это не сработало. Бейли сказал:
— Ты не жалеешь?
— Как я могу жалеть, когда я больше не увижу тебя?