ки и образованию Галактической Империи.
В это время они уже возвращались к дому Глэдии, но теперь Дэниел остановился, и прикосновение к плечу Жискара заставило остановиться и его.
— Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Илайдж гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя», и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.
— Насчет чего?
— Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Илайдж много десятилетий назад. Это точно, что для космических репрессалий слишком поздно?
— Почему ты сомневаешься?
— Из-за поведения доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдией.
Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев под холодным ветром. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдия еще не удивляется их отсутствию.
— Что встревожило тебя в этом разговоре? — спросил Жискар.
— Я имел возможность в четырех разных случаях наблюдать, как партнер Илайдж решал запутанную проблему. В каждом из этих четырех случаев я обращал внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей столку информации. С тех поря всегда пытался в меру своих ограниченных возможностей думать, как он.
— Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.
— Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два дела к мадам Глэдии. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично его — произошел он от Илайджа или нет, Второе — просьба, чтобы мадам Глэдия приняла поселенца и потом сообщила бы о беседе. Второе дело, видимо, было важно для Совета, первое же важно только ему самому.
— Мандамус представил дело о происхождении как важное и для доктора Амадейро, — сказал Жискар.
— Тогда это было дело личной важности для двух человек, но не для Совета, и, значит, не для всей планеты. Однако дело государственное, как его называл сам доктор Мандамус, пошло вторым и как бы между прочим. И в самом деле, вряд ли для этого требовался личный визит. Это могло сделать голографическое изображение любого члена Совета. С другой стороны, доктор Мандамус поставил дело о своем происхождении первым, очень долго о нем дискутировал, и это дело никто не мог сделать, кроме него.
— Каково же твое заключение, друг Дэниел?
— Я уверен, что дело поселенца было возложено на доктора Мандамуса как причина для личного разговора с мадам Глэдией, чтобы он мог частным образом поговорить о своем происхождении. По-настоящему его интересовало только это и ничего больше. Ты можешь чем-нибудь поддержать это заключение, друг Жискар?
— Напряжение в мозгу доктора Мандамуса было в известной степени сильнее в первой части разговора. Пожалуй, это может служить подтверждением.
— Тогда нам стоит подумать, почему вопрос о происхождении так важен для него.
— Доктор Мандамус объяснил это, — сказал Жискар. — Если он не является потомком Илайджа Бейли — дорога к продвижению для него открыта. Доктор Амадейро, от которого зависит его благосостояние, обернулся бы против него, окажись он потомком Бейли.
— Сказать-то он сказал, друг Жискар, но что-то в разговоре противоречило ему.
— Почему ты так думаешь? Пожалуйста, продолжай рассуждать, как человек. Я нахожу это весьма поучительным.
— Спасибо, друг Жискар, — серьезно ответил Дэниел. — Ты заметил, что каждое утверждение мадам Глэдии о невозможности для Мандамуса быть потомком партнера Илайджа рассматривалось как неубедительное? Каждый раз доктор Мандамус говорил, что доктор Амадейро не примет этого утверждения.
— Да. И что ты из этого выводишь?
— Мне кажется, что доктор Амадейро не примет никакого аргумента, и просто удивительно, почему он так надоедал мадам Глэдии с этим делом. Он наверняка знал с самого начала, что это бесцельно.
— Возможно, но это только домысел. Ты можешь дать возможный мотив для его действий?
— Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.
— В таком случае, зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему он не сказал просто: «Я хочу знать?»
Легкая улыбка прошла по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что другой робот был неспособен.
— Если бы он сказал просто «Я хочу знать», мадам Глэдия ответила бы, что это не его дело, и что он ничего не узнает. Но дело в том, что мадам Глэдия также сильно ненавидит Амадейро, как тот — Илайджа Бейли. Мадам Глэдия уверена, что для нее оскорбительно любое мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость, будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно абсолютно фальшиво. Она постаралась продемонстрировать доктору Амадейро его ошибку, и представила все возможные доказательства. В этом случае холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из этих доказательств неубедительно, заставляло ее злиться все больше и вытягивало из нее дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал для нее такую стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдии как можно больше. В конце концов, сам он убедился, что у него нет предка-землянина, во всяком случае, на протяжении последних двух столетий. Чувства же Амадейро в этом смысле, я думаю, в действительности в игре не участвовали.
— Это интересная точка зрения, — сказал Жискар, — но она, как мне кажется, не очень обоснована. Как мы можем узнать, что это не просто твоя догадка?
— Не кажется ли тебе, друг Жискар, что Мандамус, закончив свое расследование насчет происхождения, не получил достаточного доказательства для доктора Амадейро? По его словам это должно было означать, что у него не будет шанса на продвижение, и он никогда не станет главой Института? Но мне показалось, что он отнюдь не расстроен, а был наоборот, сияющим. Конечно, я мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать больше. Скажи друг Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?
— Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь, когда ты объяснил ход твоих рассуждений, это уловленное мною ощущение триумфа точно соответствует твоему мнению, вообще-то, я даже удивляюсь, как сам не учел этого.
— Во множестве случаев и я также реагировал на Илайджа Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично из-за существования кризиса. Он вынуждает мыслить меня более точно.
— Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно. Но почему ты говоришь о существовании кризиса? Объясни как из-за радости доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Илайджа Бейли, можно заключить о наличии кризиса?
— Доктор Мандамус наврал нам насчет доктора Амадейро, но вполне можно предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой Института — истинная правда. Верно?
Жискар промолчал.
— Я не искал в нем честолюбия. Я изучал его мозг без особой цели и познакомился лишь с поверхностными проявлениями. Но вроде бы были искры честолюбия, когда он говорил о продвижении. У меня нет оснований согласиться с тобой, но нет причин и не согласиться.
— Тогда давай примем, что доктор Мандамус человек честолюбивый и посмотрим, что это нам даст. Идет?
— Идет.
— Не кажется ли, что его ощущение триумфа, как только он убедился, что он не потомок Илайджа, вышло из того факта, что теперь его амбиции будут удовлетворены? И это не зависело от одобрения доктора Амадейро, поскольку мы согласились, что доктор Мандамус ввел доктора Амадейро лишь в качестве отвлекающего маневра. Значит, его честолюбие будет теперь удовлетворено по каким-то другим основаниям.
— По каким?
— Явного ничего нет, но можно сделать одно предположение. Что, если доктор Мандамус что-то знает или может что-то сделать, что приведет его к большому успеху и наверняка сделает следующим главой Института? Помнишь, он сказал, что ему остается использовать мощные методы? Допустим, это правда, но он может пользоваться этими методами только в том случае, если он не потомок партнера Илайджа. Его, ликование, когда он убедился, исходило из того факта, что теперь он может использовать эти методы и обеспечить себе блестящее будущее.
— Но какие это «мощные методы», друг Дэниел?
— Продолжим рассуждения. Мы знаем, что доктор Амадейро больше всего на свете хочет погубить Землю и вернуть ее в прежнее состояние покорности Внешним Мирам. Если доктор Мандамус имеет возможность сделать это, он получит от доктора Амадейро все, что хочет, включая гарантию унаследования главенства над Институтом. Однако, возможно, что доктор Мандамус колебался нанести поражение Земле, пока не знал точно, что он не родня ее народу. Происхождение от Илайджа Бейли с Земли могло удерживать его, и он возликовал, узнав, что свободен в своих действиях.
— Ты хочешь сказать, что у доктора Мандамуса есть совесть?
— Что за совесть?
— Это слово иногда употребляют люди. Как я понял, оно приложимо к людям, которые твердо придерживаются правил поведения, заставляющих их действовать вопреки их личным сиюминутным интересам. Если доктор Мандамус чувствовал, что не может позволить себе унизить тех, с кем он хотя бы отдаленно связан, я считаю, что он человек совестливый. Я много думал о таких вещах, друг Дэниел, поскольку они предполагают наличие у людей законов, управляющих их поведением хотя бы в некоторых случаях.
— Ты можешь сказать, что доктор Мандамус в самом деле совестливый?
— Из наблюдений над его эмоциями? Нет, я не следил за чем-то таким, но если твой анализ правилен, то совесть у него должна быть. Но, с другой стороны, если мы допустим, что он человек совестливый, то можем в наших прежних рассуждениях прийти к другому выводу. Если доктор Мандамус думал, что у него есть предки-земляне в пределах двух столетий, он мог думать, что он подсознательно тянется в первые ряды пытающихся подавить Землю, чтобы освободить себя от клейма происхождения. Если же у него нет предков, ему не обязательно втягиваться в действия против Земли, и его совесть может уговорить его оставить Землю в покое.