будем называть это презрением, — сказала Глэдия.
Неожиданно для себя она улыбнулась.
— Спасибо, — сказал Д.Ж. — мы скоро приземлимся, мадам, и я принес вам плащ, тщательно простерилизованный и вложенный в пластиковый пакет, так что его не касались руки поселенцев. Надевается он просто, и закроет вас всю, кроме глаз и носа.
— Специально для меня, Диджи?
— Нет, миледи. Мы все носим такие плащи на улице в это время года. Сейчас у нас зима, холодно. Мы живем на довольно холодной планете — тяжелый облачный слой, много осадков, часто идет снег.
— Даже в тропических регионах?
— Нет. Там жарко и сухо. Однако, население сосредоточено в более холодных регионах. Моря, где развели земные образцы рыбы, богаты, так что рыба и другая живность плодится в изобилии. Следовательно, у нас нет недостатка в пище, хотя сельскохозяйственная местность ограничена, и мы никогда не станем хлебной корзиной Галактики. Лето короткое, но жаркое, на пляжах много народу, хотя вам это может показаться странным, поскольку нагота у вас — строгое табу.
— Странный климат.
— Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и еще кое в чем. Откровенно говоря, я этим не занимался. Это не моя область.
— Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете.
— Это верно, но я торговец не потому, что хотел бы сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы все это меньше, если бы проводил здесь меньше времени. Я так смотрю: грубые условия Бейлимира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Бейлимир поставляет людей, которые бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторой сходство между плаванием по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая треть всех торговцев, работающих на космических линиях, — народ Бейли.
— Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.
— Я? Я думаю, что сейчас я в хорошем настроении, у меня есть на то причины. И у вас тоже.
— Да?
— Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, какова солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. Вы будете героиней Бейлимира. Наше правительство уже знает схему событий и жаждет приветствовать вас. Вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту вызвался принести вам этот плащ. Все хотят подойти к вам и, так сказать, купаться в вашей ауре.
— Полная перемена, — сухо сказала Глэдия.
— Абсолютно полная. Нисс, которого Дэниел наказал…
— Я помню.
— Он хочет просить у вас прощения и привести своих четырех товарищей, чтобы они могли тоже извиниться и стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.
— Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. Если вы устроите это дело, я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.
— Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас в Бейлитауне — столице Бейли мира. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.
— «О, дьявол!» — как говорил ваш предок когда-то.
— Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, мадам.
— Я могла бы обойтись без этого, но полагаю, прекратить это нельзя?
— Нельзя, миледи.
— Долго это будет продолжаться?
— Пока не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.
— Долго мы пробудем на планете?
— Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел — ходить по разным местам, встречаться с друзьями…
— Любить женщин.
— Увы, все мужчины морально неустойчивы.
Д.Ж. широко улыбнулся.
— Вы все, что угодно, только не сентиментальны.
— И вы всегда полностью здравомыслящи?
Глэдия улыбнулась.
— Я никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать этот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями, друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувство неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочем.
— А много времени потребует все это?
— Кто знает? Может, несколько месяцев.
— А что я буду делать в это время?
— Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.
— Но ваша планета — не игровая площадка Галактики.
— Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать.
Он взглянул на часы.
— Еще одно предупреждение, мадам. Не упоминайте о своем возрасте.
— Зачем бы я стала это делать?
— Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не бывала так рада видеть народ Бейлимира. Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.
— Воздержусь. В любом случаен не намерена вдаваться в преувеличения. Но просто из любопытства — почему?
— Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.
— Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдии?
— Нет, они знают, кто вы, и сколько вам лет, но знают это только умозрительно.
Он постучал по лбу.
— А головы не у всех хорошо работают, как вы сами замечали.
— Да, замечала. Даже на Авроре.
— Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на…
Он сделал оценивающую паузу.
— На сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.
— А какая разница?
— Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает их иметь. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Сорок десятилетий значительно больше десяти.
— Немногие из нас доживут до четырех столетий.
— И не многие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.
Глэдия с горечью сказала:
— Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживет весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало имеют значение дети и семья, о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них, о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыть возбуждения и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?
— Люди Бейлимира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?
— С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях. Но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют. Они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются и безразличие расширяется.
— А как насчет самоубийств у космонитов? Вы никогда не слышали о них?
— Практически, они равны нулю.
— Но это не соответствует тому, что вы говорили.
— Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Я сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумаю об этом уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на моих домашних роботах, в особенности, на Дэниеле и Жискаре.
— Но вы же знаете, что они, в сущности, не живые, у них нет чувств.
Глэдия покачала головой.
— Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.
— Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры — надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав то, что вы только что говорили, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.
— Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.
— Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.
Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.
На Авроре она пришла к чувству равновесия, и позволила жизни идти спокойно.
Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от прилива ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.
И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминания о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжавшейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?
Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:
— Помоги мне разобраться в этом, Жискар.
Было холодно. Небо было серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемой холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдия видела сугробы. Там и тут собирались толпы народа, удерживаемые барьерами от слишком близкого приближения к кораблю. Все были в плащах разных фасонов и цветов, казавшихся раздутыми ба