Амадейро задумался.
— Вы имеете в виду того идиота, который потомок солярианки?
— Да, сэр.
— Ну, а я вовсе не хочу видеть его. Разве вы не разъяснили ему это, Мэлун?
— Полностью разъяснил. Он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.
— Не думаю, — протянул Амадейро. — Что сказано в записке?
— Я не понял ее, шеф. Она не на галактическом.
— Почему же я должен понять ее?
— Не знаю, но он просил передать ее вам. Если вы соблаговолите взглянуть на нее и скажете слово, я вернусь обратно и тут же выгоню его.
— Ну ладно, давайте, — сказал Амадейро.
Он с отвращением взглянул на записку.
«Сетерум севсос, деленда ест Картаго».
Амадейро прочитал, поглядел на Мэлуна, снова на записку и наконец сказал:
— Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на галактическом. Вы спросили его, что это значит?
— Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, но мне это ничего не дало. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень решительный, и он сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтете.
— Какой он из себя?
— Худой, серьезный, вероятно, лишен юмора, высокий, но не такой, как вы, внимательные, глубоко посаженные глаза, тонкие губы.
— Сколько ему лет?
— Судя по его коже, я бы сказал, что ему четыре десятилетия или около того. Он очень молод.
— В таком случае, надо учесть его юность. Пошлите его сюда.
Сисис удивился:
— Вы примете его?
— Я именно это и сказал, верно? Пошлите его сюда.
Молодой человек вошел в кабинет почти строевым шагом, вытянулся перед столом и сказал:
— Благодарю вас, сэр, что согласились принять меня. Могу ли я получить ваше разрешение на присоединение ко мне моих ро ботов?
Амадейро поднял брови.
— Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить здесь моих?
Уже очень много лет он ни от кого не слышал старинной формулы насчет роботов. Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие об официальной вежливости потускнело и стало более приемлемым, что личные роботы человека есть часть его самого.
— Да, сэр, — сказал Мандамус.
Вошли два робота. Амадейро заметил, что они не входили, пока не было получено разрешение. Роботы были новые, явно эффективные, и показывали признаки хорошей выработки.
— По вашему собственному дизайну, доктор Мандамус? В роботах, спроектированный Хозяевами, всегда есть что-то особо ценное.
— Правильно, сэр.
— Значит, вы роботехник?
— Да, сэр. Я получил степень в Университете на Эос.
— Под чьим руководством вы работали?
— Не у доктора Фастольфа, сэр. Под руководством доктора Максельника.
— Ага, но вы не член Института.
— Я попросил разрешения войти в него, сэр.
— Понятно.
Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз:
— Где вы изучили латынь?
— Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но достаточно, чтобы знать эту цитату и где ее применить.
— Это само по себе замечательно. Как это случилось?
— Я не могу отдать роботехнике каждую минуту своего времени, поэтому у меня есть другие интересу, например, планетология, с особым упором на Землю. Это привело меня к изучению земной истории и культуры.
— Непопулярная тема у космонитов.
— Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов, как знаете вы, сэр.
— А я знаю?
— Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими аспектами Земли и знаете гораздо больше меня, поскольку изучали предмет дольше.
— Откуда вы это знаете?
— Я пытался узнать о вас все, что возможно, сэр.
— Потому что я тоже ваш враг?
— Нет, сэр, но потому, что я хочу сделать вас своим союзником.
— Меня? Как вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?
— Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.
Амадейро внимательно посмотрел на него.
— А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете цитату, которую подобрали для меня?
— Да, сэр.
— Переведите ее на Стандартный Галактический.
— «По моему мнению, Карфаген должен быть уничтожен».
— И что это означает, по вашему мнению?
— Это сказал Маркус Порциус Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Она свалила своего главного соперника — Карфаген, но не уничтожила его. Катон считал, что Рим не может быть в безопасности, пока Карфаген полностью не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.
— Но что для нас Карфаген, молодой человек?
— Существует такая вещь, как аналогия.
— И что это означает?
— Что у Внешних Миров есть главный соперник, который, по моему мнению, должен быть уничтожен.
— Имя врага?
— Планета Земля, сэр.
Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу:
— И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте? Вы полагаете, что я буду ради счастлив стать им? Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть разрушена?
Тонкие губы Мандамуса поджались, ноздри раздулись.
— Я здесь не для того, чтобы пытаться поймать вас на чем-то, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда — ни доктор Фастольф, ни кто-либо из его партии. Я не пытаюсь говорить о ваших мыслях. Я говорю вам только о своих. По моему мнению, Земля должна быть разрушена.
— Как вы предполагаете разрушить ее? Не думаете ли вы, что мы станем бросать на нее атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат всю планету? Если так, то как вы удержите мстящие поселенческие корабли от тех же действий над Авророй и теми Внешними Мирами, до которых они смогут дотянуться? Полтора столетия назад Землю можно было сечь безнаказанно, но не сейчас.
Мандамус возмутился:
— У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро. Я вовсе и не предполагал уничтожать людей, хоть это и земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю не убивая ее народ… и без возмездия.
— Вы фантазер, — сказал Амадейро, — или, может быть, не совсем в своем уме.
— Разрешите мне объяснить…
— Нет, молодой человек. Я занят, а из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял, и которая возбудила мое любопытство, я позволил себе потратить на вас слишком много времени.
Мандамус поднялся.
— Я понимаю, доктор Амадейро, что отнял у вас больше времени, чем вы могли мне уделить, но все-таки подумайте о моих словах, и, если заинтересуетесь, почему бы вам не вызвать меня, когда у вас будет больше времени. Но вы не тяните, потому что иначе я вынужден буду идти в других направлениях, и я разрушу Землю. Как видите, я откровенен с вами.
Он попытался улыбнуться, растягивая худые щеки, но это не произвело на его лице большого эффекта.
— До свидания и еще раз спасибо.
Он повернулся и вышел. Амадейро некоторое время смотрел ему вслед, а затем нажал кнопку звонка.
— Мэлун, — сказал он, когда Сисис вошел, — я хочу, чтобы за этим молодым человеком следили круглосуточно, и я хочу знать всех, с кем он будет говорить, и всех их хочу допросить. Тех, кого я укажу, привести ко мне. Но, Мэлун, все должно быть сделано тихо, методом ласкового и дружеского убеждения. Я пока еще не хозяин, как вам известно.
Но со временем он будет им. Фастольфу триста шестьдесят лет и он явно сдал, а Амадейро на восемьдесят лет Моложе.
Амадейро получал рапорты девять дней. Мандамус разговаривал со своими роботами, иногда с университетскими коллегами, еще реже — с кем-нибудь из соседей. Разговоры были самые тривиальные. Задолго до истечения этих десяти дней Амадейро решил, что дольше ждать не следует. Долгая жизнь Мандамуса только что начинается, а перед Амадейро всего восемь ил и десять десятилетий в лучшем случае. Амадейро, обдумав все, что говорил молодой человек, почувствовал с возрастающей тревогой, что не может упустить шанс: если существует способ уничтожить Землю, его нельзя игнорировать. Может ли он допустить, чтобы уничтожение произошло после его смерти, так что он не будет свидетелем? Или, что почти также скверно, это произойдет при его жизни, но командовать будет кто-то другой, чей-то чужой палец нажмет кнопку? Нет, он должен быть свидетелем, увидеть разрушение и вызвать его, иначе зачем он так долго страдал? Может, Мандамус дурак или чокнутый, но в этом случае Амадейро должен знать точно, что тот дурак или чокнутый. Дойдя до этого пункта в своем размышлении, Амадейро вызвал Мандамуса к себе в кабинет. Амадейро понимал, что этим унижает себя, но унижение было платой за уверенность, что нет ни малейшего шанса разрушить Землю без него. Он даже внутренне приготовился к тому, что Мандамус войдет с презрительной улыбкой, торжествуя. Придется перетерпеть и это. Зато потом, если предложения молодого человека окажутся глупостью, он, Амадейро, накажет его полной мерой, какую разрешает цивилизованное общество, в противном же случае… Он обрадовался, что Мандамус вошел в его кабинет с видом разумного смирения и поблагодарил, похоже, искренне, за второе интервью. Амадейро подумал, что он, в свою очередь, должен быть любезным.
— Доктор Мандамус, когда я отослал вас, не выслушав вашего плана, я поступил невежливо, каюсь. Теперь расскажите мне, что у вас на уме, и я буду слушать вас, пока мне не станет ясно — а я предполагаю, что так и будет — что ваш план, возможно, более результат энтузиазма, нежели холодного рассудка. В этом случае я снова отпущу вас, но без всякого презрения с моей стороны, и, надеюсь, что вы уйдете без злобы.
— Я и не могу злиться, если вы соблаговолите терпеливо выслушать меня, доктор Амадейро, но что, если мои слова будут иметь для вас смысл и внушат надежду?
— В этом случае, — медленно произнес Амадейро, — возможно, что мы с вами будем работать вместе.
— Это было бы замечательно, сэр. Вместе мы сделаем больше, чем порознь. Но будет ли тут нечто более ощутимое, чем привилегия работать вместе? Будет ли вознаграждение?