Амадейро это не понравилось:
— Конечно, я должен быть благодарным, но я только советник и Глава Института Роботехники. Есть границы того, что я могу сделать для вас.
— Я понимаю, доктор Амадейро, но могу ли я рассчитывать на что-то в пределах этих границ сейчас?
Он твердо смотрел на Амадейро. Амадейро нахмурился, растерявшись от взгляда немигающих решительных глаз. Никакого смирения уже не было. Он холодно спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Ничего, что бы вы не могли дать мне, доктор Амадейро. Сделайте меня членом Института.
— Если ваша квалификация…
— Не беспокойтесь, я ее имею.
— Мы не можем сразу принять такое решение о кандидате. У нас…
— Послушайте, доктор Амадейро, это не метод для начала отношений. Поскольку вы установили наблюдение за мной с того момента, когда я ушел от вас в прошлый раз, я не поверю, что вы не изучили как следует все данные обо мне, и вы должны знать, что я квалифицирован. Вы бы не надеялись, что я окажусь достаточно изобретателен для выработки плана уничтожения нашего личного Карфагена, и я не пришел бы сюда по вашему зову.
На один момент в Амадейро вспыхнул огонь. В тот миг он почувствовал, что даже уничтожение Земли — недостаточная плата за наглую позу мальчишки. Но это было только на миг. Затем он почувствовал, что к нему вернулось чувство должных пропорций, и он даже сказал себе: «Молодой человек, а такой смелый и самоуверенный, как раз такой и нужен». Кроме того, он и в самом деле изучил запись о Мандамусе и знал, что тот вполне квалифицирован для Института. Он спокойно — ценою кровяного давления — сказал:
— Вы правы. Вы квалифицированны.
— Тогда зачислите меня. В вашем компьютере наверняка есть необходимые формы. Вам стоит только ввести мое имя, образование, год получения степени и прочие статистические данные, какие у вас требуются, а затем поставить свою подпись.
Не говоря ни слова, Амадейро взялся за компьютер, ввел нужную информацию, получил форму, подписал ее и протянул Мандамусу.
— Датировано сегодняшним числом. Вы — сотрудник Института.
Мандамус прочитал бумагу и отдал ее одному из своих роботов, который спрятал ее в маленький портфель под мышкой.
— Спасибо, — сказал Мандамус. — Это очень милое вашей стороны, и я надеюсь, что никогда не подведу вас и не заставлю пожалеть о вашей оценке моих способностей. Однако, осталось еще одно дело.
— Вот как? Какое же?
— Нельзя ли нам договориться о последнем вознаграждении, конечно, в случае удачи, в случае полного успеха?
— Нельзя ли нам отложить это, как было бы логично, до того времени, когда полный успех будет достигнут или разумно близок к достижению?
— С точки зрения рациональности — да. Но у меня, кроме рассудка, есть и мечты. И я хотел бы немного помечтать.
— Ладно. О чем вы мечтаете?
— Мне кажется, доктор Амадейро, что доктор Фастольф теперь ничего не значит. Он прожил долго и не может отсрочить смерть на много лет.
— И что же?
— Как только он умрет, наша партия станет более агрессивной, и более вялые партии Фастольфа, вероятно, переменят преданность. Следующие выборы без Фастольфа наверняка будут вашими.
— Возможно, ну и что?
— Вы станете де факто лидером Совета и поведете аврористскую внешнюю политику, что фактически означает политику всех Внешних Миров. Если мои планы расцветут, ваше правление будет столь успешным, что Совет выберет вас Председателем при первом удобном случае.
— Ваши мечты — мыльные пузыри, молодой человек. Но если ваши предсказания сбудутся, тогда что?
— Вряд ли у вас хватит времени править Авророй и Роботехническим Институтом одновременно. Вот я и прошу, чтобы вы, когда наконец решите уйти с вашего поста Главы Института, поддержали бы меня, как своего преемника. Вряд ли вы можете сомневаться, что ваш выбор будет принят.
— Есть такая вещь, как квалификация для этого поста.
— Она у меня будет.
— Поживем — увидим.
— Я подожду и увижу, но вы обнаружите, что еще до полного нашего успеха вы пожелаете даровать мне согласие на мою просьбу. Прошу вас, привыкайте к этой мысли.
— И все это прежде, чем я услышал хоть слово, — пробормотал Амадейро. — Итак, вы член Института, а я должен привыкнуть к вашей личной мечте, но давайте кончать с предисловием и расскажите, как вы намерены уничтожить Землю.
Почти автоматически Амадейро сделал знак своим роботам, чтобы они забыли этот разговор. Мандамус, чуть заметно улыбнувшись, сделал то же самое для своих.
— Давайте начнем, — сказал Мандамус.
Но Амадейро тут же бросился в атаку:
— Вы уверены, что вы не сторонник Земли?
Мандамус оторопел:
— Я пришел к вам с предложением разрушить Землю!
— Новы потомок солярианки в пятом поколении, как я понимаю.
— Да, сэр, то есть в общественной записи. Что же из этого?
— Солярианка долгое время была тесно связана, как друг и протеже, с Фастольфом, и я подумал, не симпатизируете ли вы ее проземным взглядам.
— Из-за моей пра-пра-прабабки?
Мандамус был искренне поражен, на миг на его лице вспыхнула досада, даже злость, но быстро исчезла, и он спокойно продолжал:
— Точно так же и с вами была тесно связана как друг и протеже доктор Василия Фастольф, дочь доктора Фастольфа. Она его потомок в первом поколении. Мне интересно, она не симпатизирует его взглядам?
— Когда-то я тоже этим интересовался, — сказал Амадейро, — но она ни в коей мере не симпатизирует ему, так что в этом случае я перестал об этом задумываться.
— Вы можете перестать задумываться об этом и в моем случае, сэр. Я космонит и хочу, чтобы Галактикой правили космониты.
— Ну и прекрасно. Давайте описание вашего плана.
— Я начну сначала, если Вы не возражаете. Доктор Амадейро, астрономы считают, что в нашей Галактике миллионы землеподобных планет, на которых люди могут жить после необходимых исправлений окружения, но без каких-либо геологических преобразований. Их атмосфера пригодна для дыхания, есть вода, почва и климат подходящие, существует жизнь. В самом деле, атмосфера не могла бы содержать свободного кислорода при отсутствии хотя бы океанического планктона. Почва в основном голая, но как только она и океан подвергнутся биологическому изменению, их сразу же засевают земной жизнью. Жизнь расцветает, и планету можно заселять. Сотни таких планет были открыты и изучены, и примерно половина из них уже занята поселенцами. Однако, из всех открытых нами пригодных для обитания планет нет ни одной с такими огромными вариациями и избытком жизни, как у Земли. Нище нет ничего более сложного, чем позвоночные мира — папоротникообразный кустарник. О разуме или о чем-то близком к нему нет и речи.
Амадейро слушал эти нудные сентенции и думал: шпарит наизусть. Вслух он сказал:
— Доктор Мандамус, я не палеонтолог, но все, что вы мне говорите, мне известно.
— Как я сказал, доктор Амадейро, я начал сначала. Астрономы все более убеждаются, что все или почти все планеты Галактики, пригодные для обитания, заметно отличаются от Земли. По каким-то причинам, Земля — планета необычная, и эволюция на ней проходила чрезмерно быстрым шагом и полностью уродливым манером.
— Обычный аргумент, — сказал Амадейро, — если в Галактике существовали другие разумные, такие же развитые, как мы, они знали бы о нашем существовании и тем или иным путем дали бы о себе знать.
— Да, сэр. В сущности, будь в Галактике другие разумные существа, более передовые, чем мы, у нас с самого начала не было бы шансов на экспансию. Отсюда совершенно ясно, что в Галактике есть только одни существа, способные путешествовать в гиперпространстве. Что мы вообще единственный разум в Галактике, еще не вполне ясно, но за это очень большой шанс.
Теперь Амадейро слушал со скучающей полуулыбкой.
Молодой человек дидактичен, подавлен тупым ритмом своей мономании. Парень с завихрениями, слабая надежда Амадейро, что у этого Мандамуса действительно есть что-то, могущее повернуть поток истории, начала увядать.
— Вы продолжаете сообщать известные мне вещи, доктор Мандамус. Все знают, что Земля уникальна, и что мы, по всей вероятности, единственные разумные существа в Галактике.
— Но никто не задавался простым вопросом: почему? Земляне и поселенцы не задают его. Они принимают факт. У них мистическое отношение к Земле, они считают ее священным миром и необычные ее свойства принимают как должное. А мы, космониты, тоже не спрашиваем. Мы игнорируем этот вопрос. Для нас куда лучше не думать о Земле вовсе, потому что иначе нам придется считать себя потомками землян.
— Я не вижу добродетели в этом вопросе, — сказал Амадейро.
— Нам не нужно искать сложных ответов на это «почему», случайные процессы играют важную роль в эволюции и в какой-то мере во всех вещах. Есть миллионы пригодных для жизни планет, эволюция может происходить на них по-разному. На одних быстрее, на других медленнее, где-то исключительно медленно, где-то исключительно быстро. Земле повезло, что на ней эволюция происходила исключительно быстро, и поэтому мы здесь. Так что, если мы спрашиваем «почему», естественным достаточным ответом будет «случайность».
Амадейро ожидал, что Мандамус выдаст свое «завихрение» взрывом ярости на вырвавшееся логическое утверждение, представленное в смешном виде, которое полностью расшатывало его тезис. Однако Мандамус смотрел на Амадейро некоторое время, а затем спокойно сказал:
— Нет.
Помолчав, он продолжал:
— Для многократного ускорения эволюции нужно нечто большее, чем одна-две случайности. На каждой планете, кроме Земли, скорость эволюции близко связана с потоком космической радиации, потому что она не поражает Землю в сколько-нибудь значительном количестве. Теперь вы, наверное, видите чуть более ясно, почему это «почему» так важно.
— Ну, дорогой Мандамус, поскольку я все еще слушаю, и даже с большим нетерпением, чем сам предполагал, ответьте на вопрос, который вы так настойчиво поднимаете. Или у вас есть только вопрос, но не ответ?