— Теперь, когда они ушли, — сказал Фастольф, — если не считать, что они здесь… — он сделал паузу и жалобно покачал головой. — Обычно роботы уходят до начала ленча. Роботы не едят, поэтому, кто не ест — уходит. В конце концов, это стало ритуалом. Но в данном случае…
— … они не ушли, — сказал Бейли.
— Да. Я думал, что безопасность важнее этикета, и что вы, не будучи аврорцем, не обидитесь.
Бейли ждал, пока Фастольф первым начнет есть. Фастольф взял вилку, тоже сделал и Бейли. Фастольф действовал медленно, позволяя Бейли точно повторять движения. Бейли осторожно куснул креветку и нашел ее восхитительной. Он узнал вкус: он напоминал пасту из креветок, производимую на Земле, но был неизмеримо нежнее и богаче. Он медленно жевал и, несмотря на желание заняться делами, обнаружил, что все его внимание поглощено едой, и немыслимо думать о чем-то другом. Первый шаг сделал опять-таки Фастольф:
— Не начать ли нам разговор о деле, мистер Бейли?
Бейли почувствовал, что краснеет:
— Да, конечно. Прошу прощения. Ваша аврорская пища так поразила меня, что мне трудно было думать еще о чем-то. Проблема из-за вашего ремесла, не так ли?
— Почему вы так решили?
— Как я слышал, кто-то совершил роботоубийство, требующее большой опытности.
— Роботоубийство? Интересный термин. Конечно, я понимаю, что вы имеете в виду. Вам сказали правду. Это дело требует огромной опытности.
— Как я слышал, только вы можете судить об этом.
— Это тоже правда.
— И вы допускаете, даже настаиваете, что только вы могли довести Джандера до умственного замораживания?
— Этой в самом деле так, мистер Бейли. Я не мог бы солгать, даже если бы хотел. Известно, что я выдающийся теоретик роботехники во всех Пятидесяти Мирах.
— А не может ли быть второй по значению теоретик роботехники, третий или даже четвертый, обладающий необходимыми способностями и знаниями для свершения этого деяния? Разве обязательно быть самым лучшим?
— По-моему, — спокойно сказал Фастольф, — это дело требует самых лучших способностей. Я уверен, что только я мог бы выполнить эту задачу. Не забудьте, что лучшие головы в роботехнике, включая и мою, специально занимались созданием такого позитронного мозга, который нельзя привести к умственному замораживанию.
— И вы уверены в этом?
— Полностью.
— И вы заявили об этом публично?
— Конечно. Здесь было общественное расследование, мой дорогой землянин. Мне задавали те же вопросы, что и вы, и я отвечал правду. Так принято на Авроре.
— В данный момент я спрашиваю не о том, насколько искренне вы отвечали. Но не управляла ли вами естественная гордыня?
— Вы хотите сказать, что моя забота о том, чтобы считаться лучшим, заставила меня добровольно оказаться в таком положении, когда все будут считать, что именно я заморозил мозг Джандерa?
— Я показываю вам, как вы спасаете свою научную репутацию, разрушая свой политический и общественный статус.
— Понятно. У вас интересный ход мышления, мистер Бейли. Нет, мне это не приходило в голову. Вы думаете, что в выборе между возможностью считаться вторым или взять на себя вину в — как это вы говорите? — роботоубийстве, я сознательно соглашусь на последнее?
— Нет, доктор Фастольф, я не хочу представить дело так проста Не могло ли быть так, что вы обманываетесь, считая себя крупнейшим роботехником, не имеющим соперников, и цепляетесь за это, потому что бес сознательно, доктор Фастольф, понимаете, что вас переплюнул кто-то другой?
— Нет, мистер Бейли. Совершенно неправильно.
— Спасибо. Вы уверены, что никто из ваших коллег не может сравниться с вами?
— Очень немногие способны вообще иметь дело с человекоподобными роботами. Конструкция Дэниела создала, в сущности, новую профессию, для которой нет даже названия. Из теоретиков роботехники на Авроре никто, кроме меня, не понимает работы позитронного мозга Дэниела. Понимал доктор Сартон, но он умер, да и он не понимал этого так хорошо, как я. Базисная теория моя.
— Вы это начали, но вы, разумеется, не можете надеяться остаться единственным. Разве никто не изучает теорию?
Фастольф твердо покачал головой:
— Никто. Я никого не учил, и не верю, чтобы кто-нибудь из ныне живущих роботехников разработал бы собственную теорию.
Бейли сказал с легким раздражением:
— Может быть, какой-нибудь молодой человек, только что из университета, более сообразительный, чем другие…
— Нет. Такого молодого человека я бы знал. Он прошел бы через мои лаборатории. Он работал бы со мной. В данный момент такого человека не существует. Когда-нибудь будет, может, и не один, но сейчас — нет!
— Стало быть, если вы умрете, новая наука умрет вместе с вами?
— Мне всего сто шестьдесят лет — примерно сто тридцать пять по земному времени. По аврорским стандартам я еще совсем молод, и по медицинским показаниям можно считать, что я еще не перевалил за половину жизни. У нас нередко доживают до четырехсот лет — местных, конечно. Так что, у меня хватит времени научить кого-то.
Они покончили с едой, но из-за стола не встали, и ни один робот не подошел убрать посуду.
Бейли прищурился и сказан: — Доктор Фастольф, два года назад я был на Солярии. Там у меня сложилось впечатление, что соляриане самые умелые роботехники из всех Внешних Миров.
— В целом, наверное, так.
— Никто из них не мог убить Джандера?
— Никто. Они специалисты по роботам, которые в лучшем случае не сложнее моего доброго надежного Жискара. В конструировании человекоподобных роботов соляриане ничего не смыслят.
— Откуда вы знаете?
— Вы были на Солярии и хорошо знаете, что соляриане с величайшей неохотой приближаются друг к другу, что они общаются только по трехмерному видео, исключая те случаи, когда требуется обязательный сексуальный контакт. Как вы думаете, захочет ли кто-нибудь создать робота, столь похожего на человека, что он может вызвать у них невроз? Они будут избегать его, поскольку он выглядит, как человек, и, конечно, не сочтут возможным пользоваться им.
— Ане могло быть солярианина, показывающего терпимость к человеческому телу?
— Может быть, такие и есть, не отрицаю, но на Авроре в этом году нет ни одного солярианина. Они не любят входить в контакт даже с аврорцами, разве что по самым важным делам, и никто из них не приезжает сюда, да и на любой другой мир. Если же дело важное, они держатся на орбите и общаются с нами по электронной связи.
— В таком случае, если, кроме вас, некому было убить Джандера, то это сделали вы?
— Дэниел, наверное, сказал вам, что я это отрицаю. И я скажу вам то же самое: я этого не делал.
Бейли кивнул: — Но если вы этого не делали, и никто другой не мог сделать, то… подождите-ка, возможно, я делаю недозволенное предположение: Джандер действительно умер, или меня вызвали сюда под фальшивым предлогом?
— Робот действительно уничтожен. Я могу показать вам его, если Совет не запретит мне доступ к нему до конца дня, но я не думаю, что это сделают.
— Кто же тогда совершил преступление?
Фастольф вздохнул: — Никто его не совершал. Это было самопроизвольное событие в позитронном потоке мозговых путей, и оно вызвало умственное замораживание.
— Это правдоподобно?
— Нет, совершенно неправдоподобно, но это единственное, что могло случиться.
— Но не скажут ли, что больше шансов за то, что вы солгали, чем за то, что случилась такая вещь?
— Многие скажут именно так. К счастью, я знаю, что я этого не делал, и остается только возможность самопроизвольного замораживания.
— И вы хотите, чтобы я доказал, что такое самопроизвольное событие имело место?
— Да.
— Но как это можно доказать? А похоже, что только доказав это, я спасу вас, Землю и себя.
— В порядке возрастающей важности, мистер Бейли?
— Ну, ладно: вас, меня и Землю.
— Боюсь, — сказал Фастольф, — что, подумав, я пришел к заключению, что такого доказательства получить нельзя.
Бейли в ужасе посмотрел на Фастольфа. — Нельзя?
— Никак. — Фастольф, отвлекшись, схватил прибор для специй. — Знаете, мне интересно, смогу ли я сделать тройной подкид.
Он подбросил прибор в воздух расчетливым движением запястья. Прибор перевернулся. Пока он падал, Фастольф поймал его узкий конец на ребро правой ладони и слегка подкинул, а затем поймал на ребро левой ладони. Прибор снова взлетел вверх, перевернулся, упал на ребро правой ладони, а затем опять на ребро левой. После этих трех подкидов прибор взлетел еще раз. Фастольф поймал его в правый кулак, держа поблизости левую руку ладонью вверх. Как только прибор был схвачен, Фастольф показал левую руку, в которой была щепотка соли.
— Это детская игра для научного разума, усилия совершенно непропорциональны результату — щепотки соли, но хороший аврорский хозяин гордится, что способен это сделать. Есть такие умельцы, которые держат прибор в воздухе до полутора минут, двигая руками с такой быстротой, что глаз не успевает следить за ними. — Затем он задумчиво добавил: — Конечно, Дэниел может произвести эти действия лучше и быстрее любого человека. Я испробовал его в этом отношении, чтобы проверить работу мозга, но заставлять его показывать такие таланты на публике было бы в корне неправильно: ненужное унижение человека-умельца. Но давайте вернемся к делам.
— Вы ведете меня к этой цели через парсеки.
— Да, это верно.
— Доктор Фастольф, какова причина этого вашего показа?
— Ну, мне кажется, мы зашли в тупик. Я привез вас сюда, чтобы сделать нечто, чего нельзя сделать. Ваше лицо было достаточно красноречивым, и, сказать по правде, я тоже чувствовал себя не лучше. Следовательно, нужна была разрядка. А теперь — за дело.
— За неразрешимую задачу?
— Почему ей быть неразрешимой для вас, мистер Бейли. Судя по вашей репутации, вы достигаете невозможного.
— По гиперволновой драме? Неужели вы верите этому дурацкому искажению того, что случилось на Солярии?