амок.
Я почувствовала, что ненавижу Гая, ненавижу с первой встречи. Откопала его на свою голову. Привезла сюда. Какая же я дура. Голова у меня закружилась, я села, и мне ужасно захотелось, чтобы рядом сидел Гарри Красснер и посматривал на божий свет своим оценивающим, режиссерским взглядом. Я тоже когда-то была такой — когда-то, но не теперь. В голову не приходил ни один фильм со сходным содержанием, и как мне самой с этим разобраться, я не представляла.
Вошел Чарли и преспокойно уселся в шезлонг Фелисити. Удивительно, как он всюду умеет непринужденно устраиваться. Редкий талант. Лорна приветливо заулыбалась и постаралась подвинуться, чтобы ему было просторнее. Но надо было уходить отсюда до того, как возвратится Фелисити.
— Гай так замечательно разбирается в искусстве, — восторженно произнесла Лорна. — Он даже завел небольшое дело, правда, художественный рынок настолько неустойчив, ни на что нельзя положиться. Не могу себе представить, что есть женщины, которые бросают своих детей, как Фелисити бросила бедную мамочку.
— Это было так давно, — отозвалась я. С чего начать? Да и какой смысл?
— Какая жестокость, какой эгоизм! — продолжала Лорна. — В жизни все так несправедливо, я правильно говорю? Такие люди, как наша мать, все отдающие другим, доживают в нищенском Туикнеме, а другие, вроде Фелисити, под конец жизни оказываются в этом палаццо, где на стенах развешены выдающиеся произведения искусства.
Я попросила Чарли, поскольку мы не позаботились о ночлеге, отвезти Лорну и Гая куда-нибудь в Мистик или Уэйкфилд, устроить их там в гостинице, оставить багаж и показать им Наррагансет-Бей при луне. Сама я подъеду на такси попозже, после того, как повидаюсь с Фелисити. Чарли тогда сможет вернуться домой. А в “Золотой чаше” они успеют побывать завтра утром. Любые поездки требуют организации, а наличие спутников затрудняет ее стократ.
Зачем только я открыла “Желтые страницы” в справочной книге и на глаза мне попалось агентство “Аардварк”? Да еще проявила слепоту и легкомыслие, найдя это название забавным? Убожество есть убожество, как ни крути. Дурное семя дает дурные всходы.
Гай не согласился уехать. Он желал присутствовать при моей встрече с Фелисити.
— Хорошая мысль, — сказал он. — Ты поезжай с Чарли, Лорна. А я останусь и подожду вместе с Софией, пока приедет Фелисити. А сейчас пойду задам пару вопросов дежурной при входе.
Так получилось, что Лорна унеслась в ночь в обществе Чарли, а Гай исчез под мраморными сводами “Золотой чаши”.
Оставшись в одиночестве, я позвонила из номера Фелисити в нашу монтажную, но там никого не оказалось. Естественно: меня нет, упрекнуть некому, вот все и разъехались по домам при первой возможности. Позвонила в свою квартиру — никто не снял трубку, а включить автоответчик Гарри не потрудился. Наткнувшись на полное безмолвие, я запаниковала. И набрала номер Холли в Калифорнии, я его тайком переписала из записной книжки Гарри в свою — на всякий случай, хотя на какой всякий случай, сама не знала. Если у тебя есть чей-то номер телефона, ты вроде как отчасти имеешь власть над этим человеком. Гарри-то, конечно, знает ее телефон на память. В течение целых четырех лет это был и его номер. Я ей никогда не звонила. У нее автоответчик был включен и голосом Гарри сообщил: “Привет, вы позвонили Гарри Красснеру и Холли Ферн”. Это, разумеется, ничего не означало. Может быть, Холли просто увереннее себя чувствует, оттого что у нее автоответчик говорит голосом Гарри, вот она и не стала его стирать. Но для меня, само собой, это был удар под дых. Я бухнулась на бабушкину кровать и сразу заснула непробудным сном.
51
— Кто спал в моей постели и смял ее? — произнес голос Фелисити и разбудил меня. В первую минуту я не могла сообразить, где нахожусь. Этот голос прозвучал из давнего далека, певучий, теплый, бодрящий. Которая это я очнулась от густого, сладкого, то ли ночного, то ли дневного сна? Маленькая девочка, какой я на самом деле себя до сих пор чувствую? Или подросток со слегка одутловатым лицом, которое не успело оформиться, размытое материнской и отцовской смертью? Или молодая женщина, угловатая, целеустремленная, бакалавр киноискусства с кольцом в ноздре, с зеленым лаком на ногах, воображающая себя сильной и гордой и — особенной?
Трагедией лучше всего распорядиться, превратив ее в свою отличительную черту, в интересный эпизод из своей жизни, которым можно хвастаться. Так поступала Фелисити. И так же поступаю я. Все эти годы у меня в ушах звучал ее знакомый, наставляющий голос: “Не принимай ничего всерьез. Все это — только сказка. Кто спал в моей постели?” Как будто был какой-то выбор. Каждая семья, сколько ни сопротивляется, под конец ложится в одну и ту же старую постель, и мы с Фелисити тоже. Она, правда, однажды уклонилась в особенно трудную минуту: предоставила мне одной обнаружить мать в петле; но разве она могла знать, что должно случиться? Да и я, разве я не такая? Джой позвонила мне в Лондон и сообщила, что у Фелисити удар, она в больнице, а как поступила я? Измыслила какой-то предлог, чтобы не помчаться к ней в то же мгновение, и продолжала свою работу. Человек, наверно, не способен постоянно быть сильным, мы только время от времени способны проявлять самоотверженность. И я простила своей бабушке и грех свершения, и грех упущения.
Со сна я бросилась к ней через всю комнату, воображая себя все еще маленькой девочкой с папой и мамой, и едва не сбила ее с ног.
— Где ты была, мисс Фелисити?
— В казино, — ответила она, обретя равновесие, сбросила туфли и принялась массировать ступни. — Хорошо хоть, я надела другие туфли. Эти у меня считаются удобными, но все равно долго ходить в них — мука. Какой был день, какой день! Мы оба проигрались вчистую. Обычная вещь. Но потом удача все выравнивает. Сегодня проигрыш, завтра выигрыш. Так и в “Книге перемен” записано, и должна тебе сказать, что жизнь это подтверждает.
Глаза у нее блестели от избытка адреналина. Уильям привез ее, объяснила она, и сразу же уехал к себе в “Розмаунт”. Они оба совершенно без сил.
“Розмаунт”, Гай и Лорна. Где же Чарли?
Я призналась во всем. Фелисити досадливо нахмурилась, но тут же лицо ее снова посветлело. Она смотрела на меня с любовью, которой я не заслуживала.
— Для того, кто о своем уме такого высокого мнения, ты удивительно глупа, — только и было мне сказано. Более сурового упрека я бы не перенесла, и Фелисити это понимала. — Иными словами, — сказала она, — внуки Лоис решили завладеть моим Утрилло под тем предлогом, что я не в состоянии его хранить, и намерены через суд признать меня недееспособной, а в качестве доказательства использовать Уильяма.
Я подтвердила, что так оно, в общем, и есть. Она взяла телефонную трубку, позвонила Уильяму и сказала, чтобы он немедленно приезжал. А затем снова надела снятые туфли, как бы в предвидении того, что придется бежать. Это меня немного успокоило.
— В Западный флигель волокут и за меньшие провинности, — пояснила она. — Я сама свидетель. “Плачь кровавыми слезами”. А я-то утром удивилась, почему мне выпала в “Книге перемен” эта фраза. Но время еще есть. Враг только накапливает силы. Благодарю судьбу, что я сегодня не задержалась, казино опустошило наши карманы, и мы вернулись раньше обычного. “Спеши нанести удар, пока враг слаб”, Сюнь Цзи-ю, “Искусство ведения войны”.
Затем она сделала нечто поразительное: стащила с кровати стеганое одеяло, с моей помощью сняла со стены картину — Фелисити была еще крепкая женщина, но бедные слабые, тонкие, как спички, руки уже мало на что были способны; годы берут свою дань с плоти, однако дух, если повезет, могут оставить сильным. Она завернула картину в одеяло, при свете луны мы вдвоем вынесли ее в сад, протащили сквозь рододендроны и прислонили к стене сарая, где садовники держат инструмент, а также складные столы и стулья, которые при хорошей погоде выставляются на солнышко. Сарай оказался не заперт, садовники — как и Фелисити — доверчивы, покуда жизнь их не переучит. Фелисити задвинула картину складным столиком, мы возвратились в дом и сказали у главного входа дежурной красотке, плохо владеющей английским языком, чтобы позвонила и вызвала сестру Доун.
52
А сестра Доун показывала Гаю Западный флигель. Луна сквозь окна лила ясный свет в затененные палаты, где маразматики, слабоумные и просто старые люди доживали в дремоте остаток своей жизни, где не вспыхивают скандалы и где не услышишь визга и воя, которые время от времени раздирают тишину в “Глентайре”. Этими наблюдениями он поделился с сестрой Доун. Они и вправду понимали друг дружку с полуслова.
— Все-таки обидно, — сказал Гай, — что мисс Фелисити приходится тратить на свое содержание собственные средства. Если ее признают гражданкой Великобритании, содержать ее будет государство, и притом в очень неплохих условиях, хотя, конечно, здешним условиям не чета.
— Вы думаете забрать ее на родину? — спросила сестра Доун. Этого она не предусмотрела.
— Посмотрим, как сложится, — ответил Гай. — В “Глентайре” она бы оказалась опять вместе с родной дочерью. Но, так или иначе, она, разумеется, больше не способна сама распоряжаться своими делами, это мы с вами оба понимаем. Мало того, что ценное произведение искусства находится в руках у полоумной старухи, так еще она сама попала в зависимость к беспардонному игроку, моложе ее на двадцать лет. Случись что-нибудь, “Золотая чаша” подлежит, по-моему, судебной ответственности.
— Ну, уж не на двадцать, — возразила Доун, стараясь выиграть время. — Я хорошо определяю возраст на глаз. Я бы сказала, лет на десять-одиннадцать. А что вы имеете в виду, когда говорите “случись что-нибудь”?
— Скажем, если полотно пропадет или будет похищено; или если ее склонят все ее деньги передать в чужие руки, а вы не предприняли ничего, чтобы воспрепятствовать этому.
— По-моему, выход напрашивается такой: надо, чтобы наш психиатр-консультант признал ее недееспособной, и тогда она будет переведена в Западный флигель, где мы сможем держать ее под постоянным надзором. Суд, конечно, не выдвинет возражений против того, чтобы назначить опекуном вас. Иногда опекунство берет на себя “Золотая чаша”, но коль скоро это готова взвалить на себя родня, тем лучше для нас.