— Знаешь, мой дорогой, скажи: много ли ты надеешься заработать своим голосом эти дни в Париже? — спросил его Андрей Дмитриевич.
— Надеюсь, ваше сиятельство, — хоть надежды бывают иногда обманчивы — никак не менее тысячи франков в день.
— Я гарантирую тебе две тысячи франков в день на три дня. Более трёх дней я не проживу. И послушай, перед тем как мне умереть, спой мне, знаешь, молитву Страделлы.
Прослушав арию, Андрей Дмитриевич сказал племяннику:
— Знаешь, Андрей, приготовившись материально и нравственно к переходу в другой мир, я теперь даже не хотел бы выздоравливать! Вели итальянцу спеть что-нибудь из «Чимарозы». Мне что-то очень душно; пусть нежные звуки языка Tacco и Петрарки развеют мою грусть… А повезёшь меня домой, не забудь — поклонись и Москве белокаменной, её златоглавым соборам, и Зацепинскому Спасу в нашем родовом селе, которого видеть мне так-таки и не удалось, хоть я много раз желал… Видно, недаром, когда меня провожали, то голосили как по покойнику, видно, предчувствовали, что я покойником только и ворочусь! Правда, не богомолен я был перед нашими родовыми пенатами, но душа во мне всегда была русская…
Сариотти запел. Андрей Дмитриевич слушал. Потом он вдруг обратился к племяннику.
— Пора закладывать, — сказал он. — Посылай за попами! — Он опустился на подушку и тяжело вздохнул.
— Страд… Страд… — проговорил он судорожным языком.
Племянник понял и шепнул Сариотти. Тот начал молитву Страделлы. Андрей Дмитриевич вытянулся и с трудом перекрестился, потом повернул голову на другой бок и закрыл глаза. Ещё в его лице можно было заметить конвульсивное движение. Он вздохнул ещё раз, потом раскрыл рот и будто хотел что-то сказать, но не сказал ни слова. Сариотти кончил, но было незаметно, слышал ли Андрей Дмитриевич конец. Он угадал: попы приехали в то время, когда его уже не было на свете.
В селе Зацепине между тем происходила другая борьба между жизнью и смертью. Вскоре после смерти Андрея Дмитриевича захворал смертельно старший представитель рода князей Зацепиных отец Андрея Васильевича, князь Василий Дмитриевич. И, по странному совпадению обстоятельств, болезнь его была та же, что и его младшего брата в Париже. Он простудился, обходя какой-то из своих обширных лесов для разметки надела крестьянам.
— Рубят зря, где попало, — говорил он, — и только портят лес. Лучше всякого наделить и заставить беречь, — решил он.
Обозревая лес в этих мыслях, он попал в болото, насилу выкарабкался, прозяб и приехал домой больной. Сперва на болезнь свою он не обращал никакого внимания, но потом, когда через день его начала бить лихорадка, так что он не мог свести зуб с зубом, и стало очень колоть бок, он дозволил своей жене, княгине Аграфене Павловне, натереть себя муравьиным спиртом, настоянным на зверобое, и напоить мятой и шалфеем. О докторах ему никто не смел и заикнуться. Аграфена Павловна тайком привела было какого-то знахаря и показала ему князя сонным. Тот велел принести воды, пошептал что-то на уголёк, этим угольком сделал над горшком воды несколько раз крестное знамение, опустил уголёк в воду и велел воду эту держать в изголовье. Но когда Василий Дмитриевич встал и увидел в головах своей постели горшок с водой, то велел вылить воду и разбить горшок. Княгиня Аграфена Павловна, услышав это приказание, и руки опустила. Напрасно умоляла она его дозволить хоть ещё раз намазать себя, хоть мяты и шалфею ещё разок настоять, или вон матушка попадья липовый цвет очень хвалит, — Василий Дмитриевич отказался решительно. А как болезнь не проходила, то он стал готовиться к смерти. Он велел написать письма ко всем родным и знакомым, что желает по христианскому обычаю проститься с ними; велел написать ко всем, с кем только имел размолвку, что просит у них христианского прощения.
— Жаль, Андрюхи нет! — сказал он. — Теперь, поди, в Париже с братом беспутничают. Боюсь, на добро ли я послал его? Ну, да во всём воля Божия!
С ним делались припадки удушья, но он переносил эти припадки со стоическим терпением. Никто не слыхал от него ни стона, ни жалобы, и он настаивал только на одном: чтобы ни в чём не изменялся обычный порядок его жизни. Только вместо утренней молитвы, которую обыкновенно Василий Дмитриевич прочитывал сам, приходил ежедневно священник и служил молебен перед образом Василия Блаженного, память которого Василий Дмитриевич праздновал своим тезоименитством.
Ежедневно священник окроплял больного святой водой и давал целовать крест. Когда же, видя тяжкие страдания Василия Дмитриевича, он сказал, что не следует ли ему приготовиться по-христиански к последнему концу, то Василий Дмитриевич рассердился и ответил:
— Негоже, не приготовившись, к такому великому таинству без крайней нужды приступать!
То же ответил он и княгине Аграфене Павловне, когда она намекнула ему об этом, но сдался на её просьбы, дозволив ей дать себе богоявленской воды и зажечь у себя в головах перед образом крещенскую свечу.
После молебна каждый день Аграфена Павловна должна была прочитывать ему донесения из разных его волостей и имений и замечать и передавать его приказания. Каждый день она должна была ему говорить о жалобах, поступающих от крестьян. Больной, задыхающийся, он входил во все подробности, чинил распорядок, осуществлял то, что думал приводить к осуществлению год назад.
— Это моё дело, — говорил он. — Кто же моё дело делать станет? Если я не стану о них думать, — прибавлял Василий Дмитриевич, указывая на своих крестьян, ожидавших его распорядка, — то кто о них подумает? И с чем я явлюсь к престолу Божию, когда ради своей небрежности и лени я на руки наёмников сдам тех, кто Им был поручен мне.
И дела по имениям шли, не останавливаясь, своим порядком. Привезли из Москвы молодые отводки каштанов. Василий Дмитриевич ещё в прошлом году заказал, хотел попробовать акклиматизировать их на берегу Ветлуги. Он приказал засаживать приготовленное место.
— Под тенью бы их дал вам Бог посидеть, князь! — сказал кто-то из соседей, сидевших подле постели больного.
— Пусть они знают, что их отец садил эти деревья на смертном одре! — отвечал Василий Дмитриевич, указывая на детей. — Ясно, не для себя хлопотал!
И он сейчас же распорядился, чтобы опыт посадки каштанов производился и по другим его имениям, предназначенным его младшим сыновьям.
Между тем родные и близкие знакомые Василия Дмитриевича, получив известие о его болезни, начали съезжаться. Они нашли его хуже, чем ожидали, но, разумеется, приходили с словами утешения. Приехал из Зацепинской пустыни и отец Ферапонт.
— Нужно вспомнить христианский долг, князь, исповедоваться во грехах своих и, прибегая к милосердию Божию, приобщиться Его Святых и Божественных Таинств!
— Не рано ли, святой отец? Простит ли Бог грешника, прибегающего к столь великому делу без приготовления?..
— По вере вашей дастся вам! — отвечал отец Ферапонт. — Бог установил великое таинство сие не только во искупление, но и во исцеление.
Этот довод убедил князя, и он решил завтра пригласить священников из двух ближайших своих сел; они должны были, соборне с отцом Ферапонтом, отслужить молебен Нерукотворному Спасу Зацепинскому, а после молебна он приступит к всенародной исповеди и святому причащению.
Утро было ясное; в семь часов утра священники начали своё служение с водосвятием. Больной лежал в постели, но усердно молился. Кругом него стояли жена, дети, приезжие, управляющие, дворня, весь дом. Все молились. По окончании молебна Василий Дмитриевич обратился к отцу Ферапонту:
— Вы, святой отец, мой отец духовный, вас прошу я прочитать мою последнюю волю! Груша, подай бумаги!
Княгиня со слезами на глазах, но послушно, тихой поступью прошла в брусяную избу, вынесла оттуда бумаги и подала князю.
— Это моя последняя воля, писана мной самим в твёрдом уме и памяти, будьте свидетелями все. Надеюсь, дети ни в чём не захотят её нарушить!
Отец Ферапонт начал читать:
— «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Помня час смертный и желая водворить в доме моём и между детьми моими мир и любовь, да царствует над ними Божья благодать и моё благословение, решил я, будучи в здравом уме и памяти, доставшееся мне после родителя моего имущество и нажитое моим прибытком распределить между женою моею и детьми моими следующим порядком: старшего сына моего Андрея благословляю занять моё место, быть опорою и другом матери своей, отцом братьям и сёстрам своим, оказывать им любовь и помощь и назначаю ему Божьего и наших прадедов, дедов и родителей благословения образ Спаса Нерукотворного Зацепинского, да охранит его Господь своею милостию…» — Потом за перечислением других образов, вещей, разных принадлежностей шло перечисление волостей, домов, дач, земель, лесов и пустошей. То же шло о других детях и жене, согласно сделанному уже вперёд распорядку; распределялись лошади, скот, наконец, наличные деньги, из коих отделялись особо суммы на помин души, на украшение Зацепинской обители, на украшение своих приходских церквей, на раздачу бедным…
Чтение духовной приходило к концу. Все стояли безмолвно. Больной слушал, закрыв глаза и иногда крестясь. В это время вдруг подлетела коляска на шестерне почтовых. Из неё выскочил Андрей Васильевич.
— Батюшка, батюшка, что с вами? — закричал он, падая на колени перед кроватью.
Больной обрадовался:
— Андрей, Андрей! Тебя сам Бог принёс, чтобы я тебя благословил! Каким случаем? Что брат?
Андрей Васильевич замялся. Потом, опустив глаза, он проговорил:
— Его везут, батюшка!
— Как, и он? Ну, значит, пора! Схоронить нас вместе, подле отца!
Затем он поцеловал приехавшего сына и приказал продолжать чтение. Только по окончании чтения подошли к приехавшему его мать, братья и сёстры.
Но их свидание длилось одну минуту. Отец снова подозвал Андрея:
— Вот, Андрей, сейчас прочитали мою посмертную волю. Я благословляю тебя большим крестом, назначаю всё, что обещал тебе, с тем, чтобы ты был отцом братьям своим, любил и помогал им, а они бы слушали и почитали тебя. На тебе первом почёт и моё благословение. Прости отца, в чём он виноват перед тобою, как и я тебя от души прощаю. Подайте образ Спаса.