— Почему же?
— Потому что это был не ствол, а нога мамонта.
— Ох-хо-хо… — вздохнул Семен. — Похоже, мне придется начинать думать с самого начала. Слушай, а может быть, все дело в том, что я не прошел посвящения? Точнее, прошел, конечно, но растерял память. Старейшины говорили, что есть какие-то тайны, не знать которые нельзя. Что вроде как вновь проходить обряд мне не обязательно, но нужно как-то сообщить их мне. Горностай обещал подумать…
— Тайн бытия много. Низшие известны всем взрослым, а высшие…
— Доступны немногим?
— НУЖНЫ немногим. В том и проблема с тобой, пришедшим из будущего, — понять, каков твой уровень посвящения. И дать тебе его.
— Вот даже как?! А если я и нижними не владею, то как вы сможете определить мой верхний уровень?
— Спрашивай, — пожал плечами старик, — и все станет ясно.
— Все что угодно?! И никто не будет смеяться?
— Похоже, ты боишься чужого смеха больше, чем оружия… — Художник помолчал, потом закончил: — И наверное, правильно делаешь. Но через это нужно пройти. Или не проходить — это твой выбор.
— Что ж, — улыбнулся Семен, — тогда я сделаю его! Можешь смеяться надо мной, можешь обзывать глупцом — я все равно в это не поверю, потому что знаю, кто самый умный и самый красивый в Среднем мире!
Старик прищурился, всматриваясь в его улыбку:
— Да, ты на самом деле не хочешь быть как все. Ты действительно считаешь себя одним из лучших. Но сомневаешься. И всю жизнь доказываешь это себе и другим. Или только себе?
— Послушай, Художник, — смутился Семен, — я, честно говоря, как-то не задумывался. Это так важно?
— Конечно. От этого зависит твой уровень посвящения. Ты должен знать ответ хотя бы для себя. И тогда поймешь, о чем нужно спрашивать.
— Но кое-что я уже понимаю. Можно?
— Да.
— Почему рисунки в пещере? Снаружи много хороших поверхностей, там люди могли бы все время видеть их.
— Рисунки не для людей. Не для живых людей. Здесь нет ничего такого, чего они не могли бы видеть сами, пребывая в Среднем мире.
— Тогда для кого?!
— Для тех, кто ушел в прошлое. Для тех, кто остался в Нижнем мире.
— Для умерших?
— Для живущих в Нижнем мире. Я даю им то, чего они лишены.
— Животных и охоту на них?
— Красоту жизни этого мира. Передать им степь и горы, леса и реки я не могу — только красоту.
В попытке понять две эти короткие фразы у Семена чуть крыша не съехала. «Ну, почему мои бывшие современники считают, что эти люди обходились словарем Эллочки-Людоедки?! Тут же черт ногу сломит! Словом „красота“ можно лишь приблизительно перевести обширное и емкое понятие — нечто вроде квинтэссенции, животворящей сущности бытия. Таких терминов, как „лес“, „горы“, „степь“, „реки“, просто не существует, а есть обозначение как бы основного, фонового проявления материального мира. И в довершение всего, местоимение „я“ использовано не в единственном числе, но и не во множественном — понимай, как хочешь: множество „я“ или дискретное „мы“. С такими понятиями, как „Нижний“, „Средний“ и „Верхний“ миры, можно только свыкнуться, приняв за аксиому их условность, поскольку на самом деле ни один из них не выше другого и не ниже. Вплетенные в них представления о „прошлом“ и „будущем“ вообще понять без бутылки невозможно, поскольку то и другое существует как бы одновременно — при весьма своеобразном представлении о „времени“, разумеется».
В общем, осмысление услышанного Семен решил оставить на потом и задал следующий вопрос:
— Люди, как я понял, редко убивают мамонтов. Но их рисунков очень много. Вы обкладываете жилища их челюстями, подпираете кровли их бивнями, накрываете уходящих в другой мир их костями, чтобы они смогли вернуться. С этими существами связана какая-то тайна?
— Тайна есть у всякого сущего. Известное одному перестает быть для него тайной, оставаясь ею для другого. Черный Бизон рассказал, что ты знаешь многое. С чего начинается тайна для тебя?
— Ну… не знаю… — в который раз растерялся Семен. — Кусок мяса, размером с кулак, очень большой, если ты ешь зайца, но такой же кусок надо считать маленьким, если он отрезан от туши бизона.
— Тогда покажи мне свой кусок, — улыбнулся Художник и отодвинулся в сторону. — Покажи, и я скажу тебе, велик он или мал.
Теперь Семен мог видеть изображение, над которым, вероятно, Художник работал перед его приходом. Судя по закрученным бивням, на мокром песке был изображен матерый мамонт-самец. Он трубил, воздев хобот вверх, а бок его был утыкан стрелами.
«Очень эффектно, очень натуралистично, — подумал о рисунке Семен. — Только, похоже, автор ждет от меня не похвалы и не критических замечаний, а явно предлагает какой-то тест. Что же сказать такого умного? Стих? На Атту, помнится, хорошо действовало…»
И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта.
Бурую шерсть теребит тихий ветер,
Ноги могучие в землю уперлись,
Горб к небесам поднимается мощно,
Хобот траву рвет, как горсть исполина…
Долго смотрел я на чудо Создателя.
Щедрость Его мне известна, но все же
Как, для чего сотворилось такое?
Мысль какую хотел воплотить Он?
Может быть, дoлжно мне знать свое место
В мире случайностей, боли и страха?
Помнить ненужность свою, мелкость, слабость
И не гордиться ничтожным успехом?
В мире Срединном у всякого пара,
Что неразрывна в своем отрицанье:
Голод и пища, огонь и вода,
Смелость и трусость, беда — не беда.
Зайцу лиса предназначена жизнью,
Буйволу — волк или тигр острозубый,
Щуке карась изготовлен как пища,
А горностаю — и мыши, и белки.
Лишь человека создал одиноким
Мудрый Творец всех миров и вселенных:
«Существо, только ближним ты нужно,
Все для тебя, но ничто не твое!»
Мысль такая проста до обиды:
Надо ль возиться с ничтожной букашкой?
Может быть, сделал Он все по-другому,
Знанье иное хотел передать мне?
«Мамонт, как ты, одинок в этом мире —
Не для травы же живет это чудо.
Мощь у него, у тебя твоя слабость.
Он — совершенство, а ты безобразен!
Со зверем иль птицей тебе не сравняться,
Все, что имеешь ты, — в ловкости пальцев,
В мыслях — и подлых, и мудрых,
Что копошатся под черепом тонким.
Мало ли этого, чтобы подняться
Над суетою заботы о пище?
Чтобы рискнуть превозмочь эту силу?
Может быть, создал ее для того Я?
Тело свое сделал бурой громадой,
Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю,
Обретая бессмертие в детях своих,
Груз разделил Мой и счастье творения».
Что ж, не прошу у Творца подаянья:
Выбор мне дал — и за это спасибо.
Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев,
Что тетиву сейчас спустят. Аминь!
Художник слушал не шевелясь. По окончании он долго молчал, как бы погрузившись в себя. Семен покорно ждал того, на что он себя обрек, — триумфа или полной катастрофы. Наконец старик нарушил молчание. В голосе его слышалось сочувствие и даже какая-то жалость, как будто он обращался к безнадежно больному. Впрочем, первый вопрос прозвучал как бы с надеждой, что все еще не так плохо:
— Это ты сам?
— Да.
Похоже, надежда оказалась тщетной. Художник тяжко вздохнул:
— Ты уверен, что тебе это нужно? Может быть, лучше забыть, а я буду считать, что ты ничего не говорил, а?
Семен уже открыл рот, чтобы ответить, но вовремя спохватился: «Да ведь он опять меня тестирует! На вшивость проверяет! Что же это такое?! По всем законам жанра в первобытном мире надо самоутверждаться кулаком и дубиной! Дико рычать и махать топором! А я болтаю в темноте со старым сморчком и при этом совершенно ясно понимаю, что одно неверное слово, неправильная интонация могут опустить меня на самое дно или, наоборот, куда-то вознести! Блин, просто танец над обрывом… с завязанными глазами!»
— Нет, — сказал Семен. — От себя я отказаться не могу. Что мое — то мое. Могу притвориться, если нужно, сделать вид, чтобы не обижать ближних. Но меняться мне уже поздно. Да и не хочу.
— Что ж, Семхон, — усмехнулся старик, — Высшего посвящения тебе не будет…
Он сделал паузу, как бы ожидая, что его перебьют вопросом. Поскольку реакции слушателя не последовало, старик закончил фразу:
— …потому что ты его уже прошел. И не счел нужным это скрывать.
Глава 12
— Анди-уйя! Анди-уйя! Тамби ло! Ло! — кричал мальчишка и размахивал руками над головой.
«Охотники за головами. Пятнадцать человек, очень близко, — перевел его вопли и жесты Семен. — Надо полагать, что это нападение».
Он не ошибся: коротко взрыкнул Черный Бизон, мужчины заметались, подхватывая оружие. Семен подумал, что не знает, сколько сейчас взрослых воинов в лагере. Кажется, не больше десятка. Что, интересно, положено у них делать в таких случаях? Впрочем, долго размышлять ему не пришлось — события начали разворачиваться стремительно.
Не прошло и нескольких секунд, как все мужчины устремились по камням вверх — в сторону степи. В руках топоры и дротики, лук ни один не взял. Никто из подростков за ними не последовал. А что должен делать он, Семен, — человек, не имеющий статуса воина? «А впрочем, черт с ним со всем! Не сидеть же здесь! Кто такие хьюгги — охотники за головами, я уже знаю!» Семен подхватил свой посох и побежал вслед за воинами.
На вершине пологого каменистого вала он оказался один — воины уже спускались навстречу врагу. Много времени для оценки обстановки Семену не потребовалось. Он стоит на каменной гриве, за которой прячется лагерь. Каменный вал возвышается над равниной метров на восемь — десять. Впереди относительно ровное пространство, покрытое травой, в которой не спрячешься. Подобраться незаметно можно только вон по тому распадку, чьи верховья расположены метрах в пятистах, но и он сверху просматривается довольно далеко. Непонятно, как враги смогли подобраться так