Оксана посмотрела на него:
— Водка в холодильнике. Я — не буду. Беременная.
— От Серёги хоть?.. Да тихо ты, тихо! — Рассмеялся Аркадий Петрович. — Пошутил я. Оставляете?.. Самое ужасное в этой истории, что как только бабу инжирову подлатают в «тубзике» — она выпадет оттуда прямо в объятия любящего супруга. Туда же выпадет и младенчик их из детской больнички. И всё начнётся по новой. Но надолго их уже не хватит. Это пока у неё запасы были… В диспансере её, конечно, котлетами напичкают. А малому — кранты сразу. Уж по всему миру процессов, читала?!. В Австралии родителей-веганов осудили, как убийц. Уморили своё дитя голодом… М-да… Очень много стало вершков, Оксана Анатольевна. Корешки не справляются. А тут ещё мы им мешаем. Спасаем, кого ни попадя. А слишком большая крона — она вредна и опасна для дерева. Пока листики вроде всех этих инжиров и примкнувших опадают — ещё ничего. Но мы же с каждым этим листиком возимся. Латаем. Верёвочками к веточкам привязываем…
— Ты что, социал-дарвинист? — прервала монолог Поцелуева.
— Почему — социал? Просто: дарвинист… Так что там с вашей с Серёгой беременностью?
— Аркадий Петрович, я боюсь, что не справлюсь. Не справлюсь и с заведованием, и с вынашиванием, а затем и… В сутках всего двадцать четыре часа. Я — заведующая. Отец — начмед.
— Мать и отец — не няньки. Не забывай, Оксана Анатольевна.
— А что там у Тыдыбыра с её престарелым патанатомом? Ещё не переспали?
— Фу! А ещё — леди!
— Да какая я, к чертям, леди! И ты всегда всё знаешь!
— Да. Я всё знаю! Но если информация конфиденциальна — она конфиденциальна.
В этот момент в двери постучали. Но никто не влетел не дожидаясь разрешения, как было принято.
— Да! — Раздражённо гаркнула Поцелуева.
Вошла Мальцева Татьяна Георгиевна. Собственной персоной. Оксана тут же подскочила.
— Заходите, Татьяна Георгиевна! Это же ваш кабинет!
— Ну что ты, Оксана! Это — твой кабинет.
Мальцева несколько смутилась.
— Ты позволишь? — она подошла к своему постеру.
— Конечно! Это же твоё!
— Тем более, что «младенец во чреве матери» Оксану Анатольевну пугает. Особенно этот.
— Да уж. Зловещий. Если помнить, как появлялись анатомические рисунки Леонардо.
— Забирай его к такой-то матери отсюда! И — да! — Я вынуждена предупредить тебя как очень высокое начальство: я — беременна.
Оксана Анатольевна посмотрела на Татьяну Георгиевну. У той во взгляде было недоумение.
— И что? — спросила та, выждав некоторое время. — Я была беременной, когда была здесь заведующей. И даже, как ты помнишь, пошла в карьерный рост после родов. Теперь я главный врач. И знаешь что?
— Что?
— И ничего. Собственно это и есть самое ужасное: ничего. Как будто забыто что-то важное. Важное для меня. Важное, как…
— Как иные витальные амины для эритропоэза! — перебил Аркадий Петрович. Салютовал дамам — и немедленно выпил.
Мальцева шутливо треснула его по голове постером и вышла.
— Что это с ней?
— С ней самое страшное, что может случиться с женщиной. Ей предстоит выбрать между любовью и любовью.
— О чём ты?!
— Скоро узнаешь. Скоро все узнают. Я тебе так скажу, Поцелуева, постарайся запомнить: между любовью и долгом, между любовью и карьерой; между любовью и деньгами; между любовью и бог знает чем ещё — женщина всегда выберет любовь. Но что женщина выберет между любовью и любовью? Этого ни Бог ни Дьявол не знают.
— Ты говоришь какую-то бессмыслицу! — Фыркнула Оксана. Но тут же спросила: — А что выберет мужчина?
— Мужчина всегда выберет любовь, даже если ей же и придётся пожертвовать.
— Это ещё большая бессмыслица! Если ты жертвуешь любовью — то получается ты её и не выбрал…
— И вот мы опять путаем вершки с корешками! — Рассмеялся Святогорский. И приняв нарочито-шутовской вид, продолжил: — Глюпый жэнщин! Любов — толко вэршок, да? Прэкрасный вэршок от корэшка Жизни, да?! Нэт корэшка — нэт и вэршка, да? Пока есть корэшок — всё ещё возможно, дарагая!
Резко посерьёзнев, он тяжело вздохнул и налил себе ещё. Взял рюмку, подошёл к окну и, глядя в тёмные небеса, сказал:
— Мужчина пожертвует чем угодно ради жизни любимой. Даже если она не примет эту жертву. Не поймёт этой жертвы. И не простит этой жертвы. Если она вообще узнает о жертве. Если узнает…
Аркадий Петрович выпил. Оксана смотрела ему в спину. Почему-то всё это вызвало в ней бурю эмоций. Обычный трёп Святогорского. Но из глаз покатились слёзы. Что-то произошло с ней. Но Оксана не понимала.
Святогорский наконец повернулся к ней.
— Не плачь, Оксанка. Ты просто беременная. И это прекрасно. Ты любишь Родина. Родин любит тебя. Вам ничем не надо жертвовать. И я не понимаю, почему бы такой прекрасной, любимой и любящей беременной женщине не пойти домой, не зажарить огромный кусок мяса, и не сказать мужу, что ты счастлива быть беременной именно от него и будешь ещё счастливее, став матерью его ребёнка.
Оксана Анатольевна подскочила с кресла пружиной, схватила сумку… И в этот момент в кабинет занёсся Родин. Тоже весь во взвинченных чувствах. Они секунду смотрели друг на друга. И кинулись друг к другу в объятия.
— Серёжка, прости!
— Да нет, это ты меня прости! Я…
— Я как последняя дура!..
— Как последний мудак!..
— Конечно, я оставлю… Это же наш ребёнок!
— Конечно, я понимаю все твои беспокойства!..
Аркадий Петрович прикрыл за собой дверь кабинета. Он улыбался. И если хоть кому-нибудь повезло бы увидеть эту улыбку — он прочел бы в ней тайные знаки. Не радости, не сопереживания, не принятия и даже не ироничной всезнающей мудрости. Это были знаки печали. Чувства, что мы испытываем, когда совокупность всех прочих не отражает. Такое бывает. Изредка бывает со всеми. Когда мы понимаем что-то большее, чем мы есть. Например, то, что не каждая жизнь рождает любовь. Иногда жизнь способна родить всего лишь жизнь…
Но коридор был пуст. Никто не видел.
Кадр шестьдесят первыйНеотложное состояние
В приёмном покое на каталке лежала новоявленная мать. Маленькая, испуганная, несчастная… Как пойманная в мышеловку крохотная лабораторная белая мышка. Рядом санитарка приёма одной левой удерживала за шиворот модной рубахи юного козлоногого хипстерка.
— Вот, говорит, что отец! Куда там, в двенадцать-то годков! — Объяснила санитарка Оксане Анатольевне, чуть приподняв подростка над полом.
Он задёргал копытцами и возмущённо заблеял.
— Мне двадцать восемь! Что вы себе позволяете!
— Переводите поступившую в родзал первого этажа, открывайте набор для осмотра родовых путей! — Рявкнула Поцелуева. — Тимофеевна, да поставь ты уже его! Мужчина, вы кто?
— Конь в пальто! — Пискнул отпущенный хипстерок, поправляя свои доспехи.
— Скорее мини-хорс в попонке для чихуа-хуа! — Хмыкнула заведующая обсервацией.
— Фрилансер я! — Уже спокойней добавил мальчонка. — Я писал контент, а она…
— Кто он? Что он писал? — попыталась уточнить могучая санитарка.
Оксана Анатольевна только рукой махнула. И вопросительно уставилась на хипстера-фрилансера.
— У меня волна. Мысль шпарит. А она, — он кивнул в сторону двери, куда укатили жену, — мол, не торопись, ещё терпит, я на форумах подготовилась. Потом такси вызвали. Те не приехали. Или приехали не туда. Пока я отказ оформлял. Пока на сайт их злобный отзыв катал. Так уж на улице поймали. Она так орать начала — он нас и высадил. Едва успели до ступенек вашего приёмного добежать. — Хипстерок-фрилансер издал нервный смешок. — Но я тоже на форумах готовился. Я это… — Он вдруг замолчал, как оборвался. И пристально уставился на свои руки. Как будто впервые увидел. — Я думал, что… Я раньше жизни и не знал! Я… А оно… Он…
— Она! — Довольно урча, хохотнула Борисовна. — Девка у тебя, болезный.
— Дочь! Моя дочь! Она… Она — оттуда. А я… А я — здесь. И вот мне в руки…
Он чуть не носом уткнулся себе в ладони и вдруг заплакал. По-бабьи тоненько.
— Тёоооплая. Горяааачая. Мояааа доооченька! Прямо мне в рууууки… Зачеееем еёооо у меняааа отобраааали?!
— Ну не хнычь, милый, не хнычь! Так надо! — Обняла его лапищей за плечи Тимофеевна. — Детский доктор поглядит как у твоей дочурки там чего — и обратно отдаст. Не хнычь. Идём, чайку тебе сварганю.
И санитарка увела хнычущего хипстера, перепачканного кровью жены и слизью новорождённой дочери, в недра приёмного, приговаривая: — Оно всегда так, малец. Всё всегда в жизни так. Хорошее — оно через боль, кровь и слёзы рождается. Такого жопой на стуле не высидишь… А что поймал — молодец! Жизнь — она неотложное такое состояние. Ой, неотложное!
Молоденькая акушерка и Оксана Анатольевна переглянулись, сдерживая смех. На столе приёмного зазвонил внутренний телефон. Поцелуева подняла трубку.
— Да?! Иду!
И заведующая крупным обсервационным отделением большого родильного дома, входящего в состав огромной многопрофильной больницы, ушла по неотложным врачебным делам.
А хипстерок-фрилансер всю ночь держал на руках свою крохотную новорождённую дочурку. Может быть впервые за всё своё биологическое существование приблизившись к постижению смысла жизни. Смысл жизни — в её продолжении. И если повезёт — в развитии.
И только старая Тимофеевна ворчала о том, что слюбились до мышей. Что как эти дети-то… Смех один! Обоим под тридцать — ни кожи, ни рожи, ни зада, ни переда!.. Как они вообще этим самым… Чем и куда тыкают-то, господи! Но когда потянулись в туалеты проснувшиеся мамочки — и для ворчания появились новые поводы. А причина ворчливости Тимофеевны пусть останется за кадром. Достаточно того, что она добрый, небезразличный, работящий человек. И, вероятно, и её когда-то качал на руках отец. Суровый мужик без ног. Женившийся на её матери уже после войны. Ноги, в конце концов, в этом деле не главное.
Жизнь катилась своим чередом. Люди любили, совершали ошибки. И вот уже Ерлан Даниярович изменял своей верной жене с операционной сестрой Любовью. Бурчал в кабинете ультразвуковой диагностики обиженный на всех Андриевич-Скумбриевич. Уже решилась молодая красивая блондинка, ординатор отделения обсервации Анастасия Евгеньевна Разова, отдаться заведующему отделением патанатомии доктору наук Василию Александровичу Майкову. Решилась, но никак не решалась. Бросая плотоядные взгляды на перспективного врача отделения гинекологии Александра Вячеславовича Денисова. Но последний не замечал мира вокруг. Точнее — мир вокруг него сосредоточился на специальности и физкультуре. Физкультуре до уровня спорта. Был бездумно счастлив Панин Семён Ильич, получивший Мальцеву Татьяну Георгиевну в законные супруги. Где-то на бэквокале существовала его прежняя жена Варя, и дети от Вари — но они сузились до номера счёта, куда надо было вовремя кидать деньги. Да и Мальцева отошла не то, чтобы на второй план — но вся сосредоточилась для него в ненаглядной Мусе, Марии Семёновне Паниной. Жили и другие. Каждый, проживая свою неотложную жизнь, как мог и как умел. И далеко не все — так, как хотели.