– Который час? – спросила Елизавета Петровна. – Мне пора ехать на министерское совещание. Вы сможете без меня закончить? – попятилась она от операционного стола.
– О, не волнуйтесь! Без вас мы сможем-таки и продолжить, и закончить! – со злорадной интонацией заверила Поцелуева, переходя на её место. Мальцева уже как раз наложила шов на второй угол и приняла у операционной иглодержатель с заправленной в иглу длинной нитью для ушивания разреза на матке.
Профессор Денисенко вынеслась из операционной, сопровождаемая невольным хоровым вздохом облегчения. Святогорский перекрестился. Врач-лаборант спросила:
– Я могу идти?
– Ольга Евгеньевна, время свёртываемости проверь – и иди. До диссеминированного внутрисосудистого профессор нас не довела, но тут сахарный диабет. Так что свёртываемость, сахар – и иди.
– Господи, хорошо, что она её насквозь не проткнула. Нет, ну у неё руки из жопы растут, она одномоментно в брюхо втыкается, а мы тут теперь препарируй!
– Сепарируй! – поправил Аркадий Петрович. – Препарируют в морге.
– Так бабу жалко! У неё и так диабет, проблемы с заживлением могут быть, – грустно произнесла Оксана Анатольевна, умело ассистируя молча работающей Мальцевой. – Нет, ну не стоит у тебя – так какого лезть? Сказала бы своему скрипачу, что прооперировала. Никто же её не выдаст! Какого тут, где все тебе цену знают, устраивать спектакли курам на смех? – никак не могла успокоиться Засоскина.
– Ушла – и на том спасибо, – спокойно сказала Татьяна Георгиевна.
– Тань, она когда скальпель над маткой этой сахарной дуры занесла, у меня своя собственная чуть в трусы не выпала! Я только молилась, чтобы она скальпелем куда-нибудь в щёчку или в ухо заехала неглубоко. Хорошо, что ты у неё…
– У этой девочки больше шансов родить не будет, с её диабетом-то.
– Да уж, теперь мне возись, выхаживай. Святогорский, возьмёшь в реанимацию понаблюдать?
– Реанимация, Оксана Анатольевна, потому и называется реанимацией, что там не наблюдают, а реанимируют. То есть – возвращают к жизни.
– Да у неё сахар прыгать начнёт…
– Вот ты и наблюдай за прыжками. А профессор мне распоряжений укладывать свою пациентку в ОРИТ не давала, – отчеканил Святогорский.
– Ну, Акра-а-адий Петрович, ну, миленький! Ты же знаешь, что она моя пациентка…
– Не ной, Засоскина. Возьму, – смилостивился заведующий анестезиологией и реанимацией. – Что же теперь, после таких мук по вынашиванию, дитя матери лишать?
– Тань, знаешь, почему она забеременела, сахарница эта?
– Ребёнка хотела. Почему ещё беременеют?
– Ещё беременеют по залёту, – хихикнула операционная медсестра.
– Ну, Люба, это ты у нас спец по этому делу! Умные женщины не боятся контрацепции. Умные женщины боятся абортов. Но конкретно эта девчушка, Тань, которая знала о всех рисках беременности при её заболевании, потому как в приличной семье выросла и вообще не очень глупая, признаться честно, несмотря на торт, забеременела, потому что её муж, проживший с ней уже пять лет, вдруг страшно возжелал наследника. Нет, когда он, лимита деревенская, женился на девочке из очень приличной московской семьи, он знал и про её инсулинозависимый диабет, и о том, что вынашивание ребёнка и роды для неё – смертельный риск. Ни она, ни её семья от него ничего не скрывали. И он был на всё согласен. А теперь, когда он уже москвич, когда они из него совместными усилиями человека сделали, так он встал в позу и заявил, что если она ему не родит, так он найдёт бабу на стороне, оплодотворит её и этого ребёнка в свою, так сказать, семью откупит.
– Но есть же суррогатное материнство, в конце концов! – сказал Мальцева и резко оборвалась, вспомнив недавние события.
– Ага. Есть. Суррогатного материнства наша диабетичка не хотела. Гормонами пичкаться для синхронизации цикла и стимуляции овуляции, ну и… морально-этические, юридические и материальные проблемы. Всё такое.
– Пичкаться не хотела? – со скепсисом заметил Святогорский. – Естественным образом напичкалась, ничего не скажешь!
– Видала я свистопляску с сахаром во время беременности, но такую, как у неё… У меня всё поседело, что не закрашено и не выбрито! Но я не об этом. В общем, этот мудак, её муж, становится в позу. И она, наплевав на все запреты, беременеет. И не потому, Тань, что она хочет детей. А потому, что – и Поцелуева скопировала женщину, отдыхающую под наркозом: – «Яжееголюблюу-у-у!»… Убивала бы баб, которые любят мужиков!
– А сама-то?! – расхохотался Святогорский. – Четыре раза замужем была!
– Я, Аркадий Петрович, этих мудаков не люблю. Я люблю заниматься с некоторыми из них любовь, люблю спать в обнимку, если фигура хорошая. Люблю смотреть, как они двигаются. Некоторые из них, – поправилась она. – Я люблю мужчин, потому что они умные, забавные и весёлые. Вот, как Родин, например. Но никогда бы я не родила мужчине ребёнка только потому, что «яжееголюблюу-у-у».
– Но ты же родила! – рассмеялась операционная сестра.
– Да. По залёту, Люб, по залёту. Мою самую умную, самую забавную, самую весёлую и самую нежную на свете дочь я родила по залёту. И я всё время путаюсь, кто из порядковых номеров является её биологическим отцом. А когда вспоминаю, что замужем я тогда была за Егором – потому что она Егоровна, – то кажется мне, что я тогда спала ещё кое с кем, не будем называть его фамилию, потому что он работает у нас в больнице, – и, возможно… – Поцелуева замолчала. И как-то посерьёзнела. – В любом случае, хорошо то, что хорошо кончается.
– Оксана Анатольевна, заканчивайте с Любой, у меня в родзале девчонка с поперечносуженным тазом, да и…
– Да и мышцы с кожей и апоневрозом мы уж как-нибудь ушьём! Иди. Спасибо, что отпрепарировала.
– Отсепарировала! – снова поправил Святогорский. – Ребёнка неонатолог забрал в детскую реанимацию. Но, в общем-то, тоже… понаблюдать.
Татьяна Георгиевна зашла в свой родильный зал. За одним из сдвоенных столов сидела Марго.
– Как дела?
– Нормально. Сейчас уколем третий фон и посмотрим на кресле.
– А зачем ты ей колешь фоны? – с удивлением спросила Мальцева у подруги.
– Затем, что твоя Светлана Борисовна назначила.
– С узким тазом ты колешь фоны?!
– Я – акушерка. Обязана выполнять распоряжения врача.
– Так называемые «три фона» – стандартная рутинная процедура, призванная… Что призваны делать «три фона», Маргарита Андреевна?
– Способствовать размягчению и сглаживанию шейки матки, стимулировать маточную мус…
– Да ничего они не призваны делать, Марго! Гормонально-витаминный коктейль ничего не размягчает, не сглаживает и уж тем более – не стимулирует. Он лишь создаёт предпосылки! В лучшем случае. В худшем – способствует скорейшей биохимической усталости. Что, конечно же, нам о-о-очень на руку. Особенно в случае поперечносуженного таза. Что внутреннее акушерское?
Маргарита Андреевна протянула Татьяне Георгиевне историю родов.
– Маковенко сделала, Маковенко – записала, – равнодушно пожала плечами старшая акушерка отделения. – И только ты никому не говори про своё отношение к трём фонам.
– А ты – не сделала? – проигнорировала Мальцева последнюю реплику подруги.
– Что?
– Маргарита Андреевна, ты издеваешься? Внутреннее акушерское исследование!
– Нет. Я – акушерка и…
– И всего лишь выполняю распоряжения врача! Марго, да ты просто ангел сегодня! Сними халат и пижаму.
– Зачем?
– Я хочу посмотреть, не проклюнулись ли у тебя крылья. С каких это пор ты доверяешь врачам? Особенно таким врачам, как Маковенко?
– Чего его лишний раз сейчас делать? Головка только прижалась ко входу в малый таз. Чтобы это понять, мне достаточно живота.
– То есть, что с шейкой – ты не знаешь, ни консистенции, ни открытия. Но три фона – колешь!
– Не я колю. Дежурная смена.
– Маргарита Андреевна, бога ради, не издевайся надо мной. Мне на сегодня хватит Елизаветы Петровны.
– И как сегодня профессор в операционной? – оживилась Марго.
– Ну да, Люба ещё не съехала в подвал на перекур, потому подробностей ты пока не знаешь! Елизавета Петровна, как всегда, была на высочайшем профессиональном уровне. Давай свою Катю на кресло! И, моя дорогая, истинный гуманизм, на который ты брала меня сегодня утром, предполагает такое же пристальное внимание к нищим соседкам, как и к соседкам с отягощенным финансовым анамнезом!
Мальцева швырнула историю на стол. Маргарита Андреевна, никак не отреагировав на вспышку гнева начальницы-подруги, поднялась и зашла в палату. Татьяна Георгиевна отправилась в смотровую, вслед за ней туда забежала вторая акушерка смены.
– Ой, Татьяна Георгиевна, я сама!
– Не лебези! Я вполне способна постелить на кресло пелёнку… Извини, – тут же попросила она прощения у ни в чём не виноватой молоденькой девушки, испуганно отпрянувшей.
Вошла Маргарита Андреевна, ведя под руку охающую Катю с опухшим заплаканным лицом.
– Что, так больно? Всё равно надо постараться не плакать. Роды могут длиться достаточно долго, боль будет становиться всё интенсивнее, ваши роды вряд ли будут простыми из-за узкого таза, и…
– Я не из-за этого, не из-за боли, – перебила Мальцеву устроившаяся на кресле роженица. – Я думала, будет больнее. Мои некоторые подружки уже рожали, а я… – Катя скривила лицо и начала всхлипывать. – Я… Я же его люблю! Йаа-а-ажеево-о-о-люблю-у-у-у!!! – практически уже завыла она, размазывая слёзы и сопли по лицу рукавом.
– Немедленно успокойся! Катя, немедленно успокойся, не кради у ребёнка кислород! – скомандовала Маргарита Андреевна.
– Кого она любит? Ребёнка? – немного опешила Татьяна Георгиевна, уже надевшая перчатку.
– Дружка своего она любит. Папашу, – Марго кивнула на живот.
– УЗИ сделали? – уточнила Мальцева, пристально осмотрев живот, неожиданно слишком величественный для тощенькой двадцатилетки.
– Кому? Папаше?
– Маргарита Андреевна!
– А-а-а… Нет. Маковенко не распорядилась.