– Да?! – с удивлением произнёс Ельский, поднимаясь со стула и двигаясь в направлении выхода из родильно-операционного блока. На пороге он остановился и, оглянувшись, сказал: – Лена, мы с вами можем как-нибудь побеседовать об этом. О социал-дарвинизме.
– Ельский – бабник! – зло бросила Маковенко, едва за заведующим отделением неонатологии и детской реанимации закрылась дверь.
«А ты – дура!» – подумала про себя вторая акушерка родзальной смены, но вслух, разумеется, ничего не сказала.
– Дай мне клей! – командно-раздражённо распорядилась Светлана Борисовна.
– В ящике стола! – холодно ответила молоденькая Лена.
Акушерки не слишком уважают бестолковых акушеров-гинекологов. Этих, в отличие от дядь, мам, пап, подруг и форумов, не проведёшь. Они постоянно рядом и отлично знают всем цену.
Катин молодой человек – двадцатишестилетний алкоголик – сперва трое суток подряд бухал с дружками. По причине того, ясен пень, что стал отцом. Катерина практически по двадцать четыре часа в сутки транслировала в айфон подробности своей жизнедеятельности маме и подружкам. А также пыталась достучаться до отца своей вполне здоровой, хотя и действительно крупной – пять килограммов двести граммов – девочки. Ельский протестировал новорождённую на маркеры сахарного диабета, но ничего не обнаружил. Так что причины такого размера были не очень ясны, пока в родильный дом не заявился Катин сожитель. Ростом он был под два метра, весом – за центнер. «Ого!» – удивилась санитарка приёмного, выдававшая ему халат. «Да у меня все такие. Я, знаете, сколько родился? Под шесть кило!» – с гордостью заявил тот в ответ, обдав санитарку термоядерной смесью перегара и свежака. После чего он попёрся в палату к молоденькой маме и сперва объявил, что счастлив, после чего, упав на колени, попросил у Кати прощения за то, что не готов стать отцом. И мужем. Начал плакать, а затем – и кричать. Катина соседка по палате была вынуждена отнести своего малыша в детское отделение и затем попросить акушерок и санитарок вывести слишком буйного посетителя вон. Вон его вывел Александр Вячеславович. Потому как санитарки и акушерки с двухметровым кабаном справиться не могли. Катя снова плакала. И рассказывала всем, как она его любит и какой он козёл. На восьмые сутки после кесарева сечения Катю из родильного дома забирала всё та же тощая измученная мать. «Приданное» для внучки было очень скромным. Бабушка несла дитя на руках в такси, а Катя плакалась в айфон очередной подружке про «я же его люблю-у-у-у!», про козла и про то, как бы заставить буйного двухметрового алкаша на ней жениться. Похоже, что ни до врачей, ни до ребёнка, ни до своей собственной матери ей не было никакого дела. Девочка только спала и ела, благо Катя была весьма дойной коровушкой, и никакое кесарево лактации не помешало. Видимо, Мальцева была права насчёт Катиного интеллекта.
– Пороли мало! – резюмировала Зинаида Тимофеевна.
Татьяна Георгиевна положила на стол Семёна Ильича рапорт на ординатора Маковенко. Панин в очередной раз разорвал очередной рапорт и, выбросив его в корзину, наорал на Мальцеву за то, что это её вина. Не обучает кадры. Никого не пускает в родзал. Роды принимают только Мальцева и Шрамко, Шрамко и Мальцева. После чего приставал с пылкими поцелуями, ревностями и напоминаниями о конференции.
– Ты же меня любишь?! – сурово вопрошал Сёма. – Ну, как умеешь! – несколько даже просительно смягчал он условия.
– Я же тебя люблю, – устало соглашалась Мальцева. – Как умею.
Женщина с сахарным диабетом была выписана из родильного дома на девятые сутки после операции кесарева сечения, в стабильном состоянии и со здоровой новорождённой, под наблюдение эндокринолога и педиатра. Спустя некоторое время на разнообразных тематических форумах и сайтах появились отзывы о невероятнейших стервах Оксане Анатольевне Поцелуевой и Татьяне Георгиевне Мальцевой. И о чудесной пусе, вдумчивом, мудром профессионале, не утратившей человечность ласковой и милой женщине – профессоре Елизавете Петровне Денисенко. Благодарные мать и отец (а теперь ещё бабушка и дедушка) занесли профессору цветы, конфеты, бутылки и плотные, что называется, полностью legal tender, купюры, переливающиеся приятными зелёными оттенками. Дядя-скрипач остался доволен, и когда спустя некоторое время забеременела одна его знакомая «со щитовидкой», порекомендовал ей наблюдаться и родоразрешаться только у профессора Денисенко. И возможно, Елизавета Петровна ещё раз попадёт в журналы родов и операционных протоколов в текущем году.
Вечером накануне поездки в Питер Мальцеву пригласил в ресторан Волков Иван Спиридонович. Вызванивавший Татьяну Георгиевну из всех своих заграничных командировок и уже немного утомивший извинениями за тот вечер, когда они с Паниным нахлестались вискаря на её кухне.
– Выходи за меня замуж! – где-то между десертом и сигаретой предложил Волков.
– Почему?
– Странный вопрос, – неловко рассмеялся Иван Спиридонович. – Я делал предложение только раз в жизни, очень давно, покойной жене. И, кажется, она ответила «Да!», а не «Почему?»… Ты очень красивая. Очень умная. Ты помогла мне понять моего сына[6]… И – наверное – я тебя люблю. «Наверное» – в старой трактовке, – тут же поправился он. – То есть – наверняка, – он протянул Татьяне Георгиевне бархатную коробочку.
Кольцо было побогаче того, что преподнёс ей Сёма. Это не имело большого значения. Панин – отец троих детей, дедушка, муж, и, в конце концов, всего лишь начмед родильного дома, хотя и отнюдь не бедный человек. А Волков – человек богатый. К тому же – вдовец. Да и вкусы у всех разные.
– Хорошо. Я подумаю, – ответила Мальцева и надела кольцо.
– А то, что ты приняла кольцо, разве не означает?..
– То, что я приняла кольцо, означает только то, что мне нравится кольцо. И тот, кто его подарил.
Ночевать отправились к Волкову. Она женщина взрослая и свободная. Вольна распоряжаться собой, как ей вздумается. Хотя, конечно, жаль, что она наложила категорический запрет на отношения с интерном. Положа руку на сердце, от двух полувековых мужиков в койке толку куда меньше, чем от одного двадцатипятилетнего. В разных койках, да. Интересно, если предложить Волкову и Панину групповуху, как они отреагируют?
Мальцева хохотнула и прикурила сигарету. Да, очень умная женщина, ничего не скажешь! Пятый десяток, заведующая отделением… И о чём она думает после секса? После так называемого секса. Который, признаться честно, мог бы быть подольше. И покачественней.
– Я тебя очень люблю! Я никогда такого никому не говорил. Кроме покойной жены.
– Да, последнее уточнение было очень своевременным! – ещё раз хохотнула Татьяна Георгиевна. Хотя на сей раз ей стало грустно. Кажется, «групповуха» идёт не по её сценарию.
– Извини. Я сварю нам кофе, – Иван встал с постели и отправился на кухню.
Итак, в активе три предложения руки и сердца. Одно – от мальчика, другое – от женатого мужчины, третье – от вдовца, который, похоже, при каждом удобном и неудобном случае будет поминать покойную жену.
– Матвей[7], ты скотина! – прошептала Татьяна Георгиевна в потолок. Прошептала нежно. И по лицу её потекли слёзы. – Какого чёрта я от тебя ребёнка не родила? Я же тебя так любила!..
– Маргарита Андреевна, у тебя трое суток. Если кабинет не будет отремонтирован к моему возвращению с конференции, я тебя уволю! – сказала Мальцева вечером следующего дня, поцеловав подругу в щёку.
– К твоему приезду будут доделаны последние детали! Ты закачаешься!
– Этого я и боюсь.
– Приятного романтического отдыха! – ехидно пожелала немного обидевшаяся старшая.
– Маргоша…
– М? – недовольно промычала подруга.
– Маргоша… Я же тебя так люблю!
Татьяна Георгиевна схватила акушерку в объятия.
– Всё равно я на тебе не женюсь! – проворчала Маргарита Андреевна. – Я, блин, не готова!
Подруги захохотали.
– Ладно, идём перекурим на крыльце. Скоро подъедет твоё такси. Панин по привычке катается в СВ «Красной стрелы»?
– Ну, ты же знаешь, в иных вопросах он ретроград. СВ в «Красной стреле» кажется ему куда романтичней бизнес-класса в «Сапсане».
– Кстати, мне такое шлют на твоё объявление, ой!
– Что же ты молчишь?!
– Так ты вся то в работе, то…
– То в партии. Это эвфемизм.
– Вернёшься – расскажу. Я даже на одно свидание уже сходила. Романтика, ёпть, закачаешься!
Кадр тридцатыйРомантика
Поселились в «Гельвеции». Разумеется, программой конференции была предусмотрена другая гостиница. И хотя отношения Панина и Мальцевой секрета собой не представляли, потому как ни он, ни она секрета из них никогда не делали, минимальные приличия соблюдать стоило. Первый официальный день провели врозь. Как-то не очень хотелось Татьяне Георгиевне глупо улыбаться, находясь заведующей при начмеде, на положенные протоколом вопросы: «Как здоровье Варвары… ммм… Как здоровье законной супруги?» Господи, кто же она у нас? Варвара Андреевна? Варвара Сергеевна? Степановна? Пора тебе, Мальцева, глотать ноотропил. А знаешь ли ты, Татьяна Георгиевна, отчество законной супруги Семёна Ильича? Похоже, что и нет! Там, где всем положено отчество – вроде Сёминой защиты – ты вроде называла её Варварой Степановной (или, всё-таки, Андреевной? Сергеевной?) – и она откликалась, не поправляя. Похоже, Варвара на отчество вовсе никогда и не претендовала. Поначалу она была смирной девочкой Варей с параллельного потока, благодарно подобравшей брошенного тобой красавца Семёна. Затем она стала женой Варей. Матерью Варей. И вот наконец – бабушкой Варей. Нет, похоже, всю жизнь она так и была – просто Варей. Мальцева, а ты заметила, что никогда ты о ней столько не думала? Ну, Варя – и Варя. Места в твоей жизни и мыслей твоих она занимала не больше, чем постер, висящий на стене твоего кабинета (только бы Марго с ним чего не сотворила!). Так что же такое произошло в последнее время, что Варя из безобидной декорации, не отсвечивающей из под слоя пыли, вдруг переместилась чуть ли не на авансцену твоего сознания? О, боже, Мальцева! Неужели это совесть?