– Нет, Оксана, не издеваюсь. Это называется «горький сарказм».
– Одна хуйня.
– Ну, пусть так. На чём мы остановились? От Тохи вы не уйдёте, потому что некуда. В центрах держат недолго, а потом надо работать, жильё снимать. Доходы лоточницы этого не позволят…
– А я уже давно и не работаю!
– Тем более. Тем более не сможете работать с грудным ребёнком. Кормить вам его будет нечем – молока у вас нет и не предвидится, а смеси стоят денег. Денег, которых у вас и так не слишком много, а те, что есть, не хочу знать, откуда добывает ваш Тоха, он же и потратит на героин. Ваш «умный» Тоха вас жестоко обманул, сам обманулся и, как следует из его посыла про ведро, – это понял. Как видите, очередей из богатых усыновителей под роддомами не наблюдается. Сирот в стране паровоз, вагон, состав!.. И маленькая тележка в придачу. Так что предложение сильно превышает спрос… В общем, темна и беспросветна ваша жизнь, Оксана Егорова. И ребёнок вам действительно совершенно ни к чему.
– Не, нормально! Я думала вы мне тут будете им в морду тыкать, на совесть, типа, давить, а вы…
– Я, – перебила Татьяна Георгиевна, – прошу вас, Егорова, только об одном. Я прошу вас дождаться юриста. И подписать соответствующие бумаги. А потом бегите отсюда хоть на все четыре стороны. Никто вас караулить не будет.
– А на чё юриста? Криминал, что ли, какой?
– На то юриста, чтобы отказ от материнских прав был оформлен честь по чести. Тогда у рождённого вами безымянного мальчика будет хоть какой-нибудь мизерный шанс на усыновление.
– А он это… – Егорова подняла на Мальцеву снова наполнившиеся слезами глаза. – Он нормальный? Мой… ну, тот мальчик, которого я родила?
– Кроме абстинентного синдрома, проще говоря – ломки, – у него пока всё в порядке. Он в детской реанимации, в кувезе. Седирован.
– Как это у него ломка?! – всхлипнула Егорова. – Он чё, наркоман? Когда он успел-то! Он же только вчера родился.
– Егорова, подозреваю, что ваш «умный» Тоха по сравнению с вами таки Эйнштейн. И что промывать в вашей черепной коробке действительно нечего. Внутриутробный плод получает всё, что попадает в кровоток матери.
– Куда попадает?
– В вену! Беременная наркоманка ширнулась – и у плода приход! Так понятней?!
– Во, блин, кайф на шару. Круто!
Татьяна Георгиевна только махнула рукой, встала и подошла к двери:
– Егорова, дождитесь юриста. И ещё нужен ваш паспорт. Звоните вашему Тохе, пусть принесёт. У вас есть паспорт?
– Есть. Валяется где-то. Сейчас ему позвоню… Татьяна Георгиевна, спасибо вам. И тому анестезиологу. Я хоть и конченая, и мозгов у меня нет, но душа-то – она же у каждого есть, да? Ну уж какая есть. От всей души вам спасибо. И доктору тому тоже передайте. И это ещё… Не такая уж я и конченая, как вы тут говорите. Я этого мальчика, что родила, как-то сразу… Полюбила, что ли?
– Нет, не полюбили. Это всего лишь инстинкт, Егорова. Ваша мать вас тоже, наверняка, полюбила, когда родила. Она же от вас не отказалась в родильном доме. И, видимо, любила. Кормила, одевала. Ну а что на мороз выгоняла, а как вы подросли – так и вовсе из дому, ну так что ж… Любила как умела. От всей, какая уж у неё есть, души.
– Злая вы, Татьяна Георгиевна. Хорошая, но злая.
– Я не злая, Оксана. Я честная.
Мальцева вышла за дверь изолятора и повернула ключ в замке. Ключ отнесла на пост.
– К телефону её только с двумя санитарками подпускать. И чтобы за руки держали. Понятно? А ещё лучше – с Александром Вячеславовичем. Он здоровый. Или даже пусть Александр Вячеславович к ней сам пойдёт в изолятор, с мобильным. И дверь за ними закрывайте.
– Да в ней-то, господи, сорок килограммов вместе с тапками! – хмыкнула акушерка.
– Сейчас её отпустит седация и снова накроет ломка. И в ломке она своими сорока килограммами вместе с тапками вырвется не то что от санитарок, а из железной клетки. Разорвав прутья своими тоненькими синенькими ручками. Никого к ней, кроме меня, не пускать. Через дверь ей крикните, что пока не будет паспорта – не будет анестезиолога. И не будет свободы. И дозы… И так далее. Юрист обещал быть завтра. Сегодня никак. Так что ночка будет весёлая, крепитесь.
Поздно вечером Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна пили кофе в кабинете у старшей. У них была куча работы, потому что КРУ из главного корпуса переползало в родильный дом. В раскрытую дверь кабинета аккуратно постучала учительница Елена Александровна, родильница, лежащая в порядочной палате благопристойного второго этажа.
– Простите, я вас не отвлекаю? – спросила она тоненьким голосочком.
– Если ничего срочного, то отвлекаешь! – безапелляционно ляпнула Марго в своей обыкновенной манере.
– Нет-нет, ничего срочного, я просто хотела спросить…
– Заходите, Елена Александровна, – ласково пригласила Татьяна Георгиевна. – Садитесь. Если доберётесь до стула. У нас тут немного не прибрано, – коротко хохотнула она.
– Вы что, инвентаризацию проводите? – спросила милая молоденькая учительница, оглядывая разложенные тут и там ящики с медикаментами, инструментами и бельём.
– Вроде того.
– КРУ, что ли?
– О, какая вы грамотная, Елена Александровна!
– А у меня мама всю жизнь проработала старшей медсестрой в гастрохирургии, в главном корпусе. Я всё про это знаю.
– Так ты что, Любови Савельевны дочка? – тут же сменила свой надменно-высокомерный тон Марго. На такой же обыкновенный для неё искренне-дружелюбный. Обыкновенный в том случае, если кто-то оказывался дочкой Любови Савельевны, невесткой Семёна Ильича, соседкой Ивановых, племянником Петровых или просто хорошим человеком.
– Ага. Хотите, я вам помогу?
– Нет! Сиди, ничего не трогай! – испуганно взвилась Марго. – Мы сами. Тут навык нужен. Если ты Любы дочь, то должна знать, что какой-нибудь херни на ампулу меньше – расстрел. Операционного белья на тряпку больше – расстрел с последующим утоплением.
– Знаю, знаю! – рассмеялась Елена Александровна. – Я только спрошу и не буду вам больше мешать. Татьяна Георгиевна, это правда, что та девочка, что рожала со мной… В смысле, в одну смену со мной, но в изоляторе… Это правда, что она от ребёнка отказывается?
– Вы откуда это знаете, Елена Александровна? Это, в общем-то, правда. Но правда из серии материалов с грифом «для служебного пользования». Не «совершенно секретно», разумеется, но тем не менее… В изолятор вам доступа нет, с Егоровой вы не виделись. Так откуда?
Елена Александровна покраснела.
– Я сегодня мобилку уронила, простите, в унитаз. Выловила, конечно, но она не работает. Я пошла в ординаторскую и попросила разрешения позвонить мужу. Чтобы он мне новый телефон привёз, и творог, какой я люблю, и там… Не важно! – сама себя оборвала Елена Александровна. – Мне, конечно же, позволили. И пока я разговаривала по телефону, я невольно подслушала… Я не хотела, но я же, понимаете, учительница… Да и вообще, каждый человек слышит, когда при нём говорят, даже если он сам говорит… – Окончательно разалелась Елена Александровна. – Получается, вроде как я их предаю, но я же не знала, что им нельзя об этом говорить при посторонних. Я не думала, что это информация для служебного пользования. Раз говорят при мне – значит, можно. Или, если они знают, что нельзя, значит, они просто думали, что я, говоря по телефону, их не слышу…
– Эти две «старые калоши», что ли, обсуждали? – оборвала поток путаных излияний Марго.
– Да, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична обсуждали… «Да» я хочу сказать, не в том смысле, что они старые калоши, Маргарита Андреевна, а в том смысле, что они действительно обсуждали то, что девочка из изолятора отказывается от ребёнка, – тараторила молоденькая Елена Александровна, не замечая, что заведующая отделением и старшая акушерка давятся от смеха над этим её «не в том смысле «да». – Они говорили, мол, как так можно, как их только земля носит, волчица своего щенка не выкинет, пока не выкормит, не подрастит, ну и всё такое прочее. Нет-нет, они добрые, хорошие женщины, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична. Просто я ту девочку видела, а они нет. В жизни же всякое случиться может. Всякое и со всяким. Мало ли какие обстоятельства могут быть у человека. Человек же он, всё-таки, не волк…
– Да, к сожалению! – утёрла выступившие от смеха слёзы Маргарита Андреевна. – К сожалению, Леночка, человек именно что всё-таки не волк. И в чём-то «старые калоши» правы. Кроме того, что вслух при родильнице свистели на рабочие темы. То есть нарушали врачебную этику и деонтологию.
– Ох, Марго! – прихлебнула остывший кофе Татьяна Георгиевна. – Не сыпь мне соль на слизистые. Я пока, дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, от «грязного халата» избавилась. Но и до этих доберусь.
– До тебя, Тань, как бы раньше не добрались. Будет ещё какая-нибудь Леночка свистеть по телефону, а две «старые калоши» между собой за чайком будут обсуждать, мол, ай какая нехорошая девочка лежит в палате номер три! И ВИЧ у неё положительный, и гонококк в посеве густо заколосился. Нам суды нужны?
– Маргарита Андреевна! Я тебя прошу!.. Елена Александровна, так вы что спросить-то хотели?
– Я хотела спросить, Татьяна Георгиевна, а какой он вообще, тот мальчик, от которого отказывается эта… девушка? Я пошла к Владимиру Сергеевичу узнать, а он мне, мол, вы кто, родственница? Если не родственница, то и идите себе к своему малышу.
– Ельский своё дело знает! Хотя и говнюк! – констатировала Марго.
– Почему он… говнюк? – удивлённо посмотрела на Маргариту Андреевну учительница Леночка, взмахнув ресницами. – Все говорят, что он очень хороший доктор.
– Он не просто хороший, он прекрасный доктор, Елена Александровна! – сказала Татьяна Георгиевна, еле сдерживая смешинку.
– Да, доктор прекрасный. Отменный просто. Была бы младенцем – только у него бы лечилась! – подтвердила Марго. – А как человек – полное говно!
– Маргарита Андреевна! Вы сейчас тоже нарушаете эти самые этику с деонтологией! – нарочито строго сказала Мальцева. И обратившись к молоденькой учительнице, спросила: – Зачем вы интересовались состоянием ребёнка Егоровой, Елена Александровна?