Вместо того чтобы с осуждением смотреть в её сгорбленную спину, Иосиф Эммануилович еле дождался, чтобы она вышла, наконец, из кабинета – того самого, законным владельцем которого сейчас являлся Панин, – и сплясал лезгинку, радостно сверкая глазами при каждом яростно-залихватском повороте головы.
В этот же вечер он пригласил жену в «Прагу», благо для него здесь всегда были места, потому что дочь директора ресторана рожала не у кого-нибудь, а именно у доктора И. Э. Бронштейна. И сразу после десерта рассказал ей о своих планах на отказную девочку.
– Йося, может быть, если Бог не дал нам детей, то так и надо?
– Одна очень красивая, очень умная женщина, которую я люблю, как-то сказала мне, что Бога нет. Кроме того, когда ты увидишь это чудо, то сразу в неё влюбишься!
Разумеется, Роза Борисовна согласилась! Она сама страстно этого хотела, если честно. А уж когда она увидела канонически прекрасного пупса вроде тех, что сейчас отбирают для рекламы детской одежды, в казённых больничных пелёнках, её сердце затопила такая щемящая жалость к этому крохотному беззащитному созданию, что на принятие ею окончательного решения ушло секунды три. Во время которых она представила себе, что ждёт эту малышку, брошенную и родной матерью, и родной бабкой, в доме ребёнка, а потом и в детском доме… Она тряхнула головой, отгоняя видение. И, стараясь не сорваться на рыдания, сказала только одно слово:
– Удочеряем!
Детство Лизочки Бронштейн было воистину прекрасным! Родители её просто обожали. И она обожала родителей. У Лизочки были льняные волосы и огромные голубые глаза. Она так мило и серьёзно прижимала свой крохотный кукольный пальчик к пухлым розовым губкам и говорила: «Папочка, тсс! Мамочка прилегла отдохнуть и уснула», что у Иосифа Эммануиловича от счастья начинало предательски щипать в носу. Когда они с наряженной как будто из каталогов «Некерманн» Лизочкой прогуливались по Красной площади или ГУМу, на его Розу и Лизу восхищённо оглядывались. «Боже, какая красавица! Вся в маму!» – частенько слышали они в своём новом дворе – разумеется, они разменяли прежнюю квартиру. У Лизочки было всё самое лучшее. Иосиф Эммануилович хорошо зарабатывал, а за деньги можно позволить себе многое. И не только тряпки и вкусную еду. А и, например, учителя английского и учителя французского, приходящих на дом. Учителя музыки. Бальные танцы. Математика немного хромает? Репетитора немедленно! Лизочка училась не в маминой – не самой худшей – школе. Лизочка училась в самой лучшей школе. Всё, чего Лизочкина душа пожелает. Родители боготворили её. Она боготворила родителей. Каждый раз, бреясь и чистя зубы, Иосиф Эммануилович про себя благодарил того, которого нет, за всё, что у него есть.
А в тринадцать лет Лизочка первый раз не пришла ночевать домой.
В три часа ночи Розу Борисовну увезла «Скорая». Сразу после того как они обзвонили всех известных им школьных подруг, милицию, больницы и морги, у Розы Борисовны страшно заныла левая рука и резко стало не хватать воздуха. «Скорая» Иосифу Эммануиловичу нужна была только для того, чтобы побыстрее доставить жену в кардиологию собственной больницы. Всё, что могло экстренно снизить потребность сбесившегося миокарда в кислороде, почему-то обнаружилось в собственной аптечке в огромных количествах. Иосиф Эммануилович и понятия не имел, что у жены какие-то проблемы с сердцем. Он давным-давно не заглядывал в плетёную корзинку, где у них хранились лекарства. У него ничего не болело. И он не ожидал, что у его никогда ни на что не жаловавшейся Розы, инфаркт будет настолько обширным.
Он сходил с ума из-за жены. И ничуть не меньше – из-за дочери. Что делать, он не знал. Но поскольку Роза Борисовна была всё-таки под присмотром, он отправился в районное отделение милиции писать заявление о пропаже ребёнка.
– Может, подождёте? – устало спросил его здоровенный дядька с капитанскими погонами. – Это у подростков частенько бывает. Мы всех на уши ставим, а они, подлецы, нашляются и домой заявляются через сутки-двое.
Иосиф Эммануилович орал на мента так, что сорвал себе голосовые связки. Тот, переждав бурю со спокойствием сфинкса, взял Лизочкину фотографию, достал из ящика стола бумагу и ручку и, вздохнув, сказал:
– Рассказывайте. Возраст, особые приметы, номер школы, адреса-телефоны-фамилии всех друзей-подруг…
После милиции Иосиф Эммануилович вернулся в больницу, к Розе. У дверей интенсивной терапии отделения кардиологии его встретил молодой врач.
– Иосиф Эммануилович, здравствуйте! Как хорошо, что я на вас наткнулся. Вас просил зайти заведующий.
– Посмотрю на жену и зайду к заведующему, – просипел Бронштейн, пытаясь отодвинуть ординатора от двери.
– Он вас очень срочно просил зайти. Как только вы появитесь… – Он запнулся.
– Отойдите от двери! – прохрипел Иосиф Эммануилович, уже зная, что произошло страшное… Непоправимое. А его даже не было рядом. – Отойдите от двери! – Он за грудки схватил ни в чём не повинного молодого врача, два часа торчавшего у дверей интенсивной палаты по распоряжению заведующего, чтобы Бронштейн не увидел, что там, на функциональной кровати, за занавесочкой, отделяющей её от остальных тяжёлых пациентов, лежит Роза… Тело Розы. Не поднялась у заведующего рука перевезти Розу в мертвецкую, пока Иосиф с ней не попрощается. – Отойдите от двери! – повторил Иосиф Эммануилович – и весь как-то сразу съёжился, пожух и, прорычав: «Охуенное у тебя чувство юмора, Тот, Которого Нет!» – упал на пол.
Иосиф Эммануилович матерился второй и последний раз в жизни.
– Медсестра! – испуганно закричал молоденький ординатор кардиологии, наклоняясь к Иосифу Эммануиловичу. Пульс есть. Хорошего наполнения и напряжения. Разве что тахикардия…
В себя пришёл уже немножко не тот Иосиф Эммануилович, а какой-то другой. Он поговорил с заведующим кардиологией. «Конечно, я понимаю, что вы сделали всё, что могли. Это я, к сожалению, не сделал даже необходимого. Я не знал, что у неё проблемы с сердцем… Вскрытие необходимо? Хорошо. Вещи? Да, я заберу её вещи… Нет, спасибо, я в порядке».
Уже поздним вечером подойдя к дому и увидев свет в кухонном окне, Иосиф Эммануилович понял, что с дочерью тоже всё в порядке. Ну, в каком смысле в порядке… В том самом, обыкновенном, обывательском. Лизавету не изнасиловал и не порезал на куски сексуальный маньяк. Её не сбил скрывшийся с места ДТП грузовик. Его дочери на голову не свалился фрагмент балкона с аварийного здания. Ничего такого… Всё в порядке. Это он уже знал ровно тогда, когда понял, что Роза – уже не Роза, а только тело Розы. Знал, что с Лизочкой Бронштейн всё в порядке. И ещё знал – знал окончательно и бесповоротно, – что бога нет, а генетика – есть.
Он открыл дверь своим ключом.
– Привет, папочка! – красивой птичкой подлетела к нему изящная красавица Лизочка и обвила его шею руками. – Папочка, я знаю, что я свинья! Ты извини, но так вышло, что я осталась ночевать у подружки, а у неё сломался телефон, и я…
– Ничего страшного, – перебил он совершенно спокойно. – Привет, детка. – Он поцеловал дочь в щёку и высвободился из её объятий.
– Ты простудился, папочка? – обеспокоенно прощебетала Лизочка.
– Нет, родная. Я немного охрип.
– А где мамочка? У неё большой педсовет? Почему её так поздно нет дома? Я приготовила вкусный ужин, и прибрала, и перемыла всю посуду…
– Мамочка умерла, Лизочка, – спокойно сказал Иосиф Эммануилович. – Извини, я не буду ужинать. У меня аппетита нет.
И он молча прошёл в спальню, чтобы не видеть, как по лицу его дочери струятся слёзы. Вполне искренние слёзы. Она очень любила мамочку. Просто она не знала, что у мамочки больное сердце. Если бы Лизочка знала, что у мамочки больное сердце, она бы никогда не осталась ночевать… у подруги. Наверное.
Утром Иосиф Эммануилович пошёл в районное отделение милиции забрать заявление.
– Нашлась? – добродушно спросил его здоровенный дядька с капитанскими погонами.
– Нашлась.
– Ну вот и слава богу! По жопе всыпали, чтоб неповадно было?
– Всыпали.
– Вот и хорошо. Всего вам доброго, гражданин Бронштейн.
Мент даже не сказал ничего такого, типа «я же говорил!»
– И вам, – сказал Иосиф Эммануилович менту и отправился забирать тело, организовывать похороны, на следующий день после которых вышел на работу. Главный врач предложил взять отпуск, но Иосиф Эммануилович так на него глянул, что главный тут же забрал своё предложение обратно.
Этим Иосиф Эммануилович с тех пор и жил – работой. С Лизочкой они пересекались редко. Но в доме всегда было чисто, и его всегда ждали записки: «Папочка, борщ и овощное рагу в холодильнике. Подогрей, пожалуйста! Не смей есть холодное!» Или: «Папочка, не волнуйся, меня на выходные не будет. Мы с девочками едем к одной из них на дачу, на пикник. С нами будут взрослые, не переживай!»
Он не переживал. Он – доживал.
Он даже дожил до взрослого откровенного разговора с дочерью. Ей было, кажется, уже двадцать три. Самая лучшая школа сменилась самым лучшим университетом. Факультетом иностранных языков. Из маленькой дешёвой шлюшки Лизочка выросла в дорогую валютную проститутку. На взрослый и откровенный разговор дочь его вызвала сама. В один из редких дней они пересеклись в квартире, и она сказала ему:
– Папочка, сядем и спокойно поговорим.
Папочка сел. Он был готов спокойно говорить. О чём угодно.
– Папочка, я такая, какая я есть. Ты же не дурак, папочка. И не слепой. Ты прекрасно понимаешь, чем я занимаюсь в свободное от работы в «Интуристе» время. Прекрасно понимаешь, что я не на зарплату гида-переводчика покупаю себе норковые манто, бриллиантовые серьги и всё такое прочее. Но я, папочка, такая, какая я есть. Я, папочка, не от безысходности этим занимаюсь. Просто мои желания и мой талант совпадают с… – Лизочка запнулась. – С выбранной работой. Ты сам мне, папочка, говорил в детстве, что это очень важно – выбор пути. И что путь надо выбирать, не ориентируясь на моду или престиж. Надо прислушиваться к своему сердцу и надо понимать, чего ты на самом деле хочешь. И только тогда можно добиться успеха. Я, папочка, предохраняюсь, и всегда предохранялась от нежелательной беременности и венерических заболеваний. Всё-таки я дочь врача. Я, папочка, даже замуж за иностранца, в отличие от основной массы моих… коллег, – Лизочка тщательно подбирала слова, – не хочу. Потому что мужу надо быть верной, а я просто не способна быть верной. Я тебе это всё говорю, потому что в детстве, когда ты часто, много и подолгу разговаривал со мной, ты говорил ещё и то, что человек должен быть честным. И ты всегда был со мной честным. Ты очень отдалился от меня после смерти мамочки. Но поверь мне, если бы я могла это хоть как-то изменить… Это навсегда со мной, папочка. Поверь, это достаточное наказание – жить с осознанием того, что ты убийца… Вот. Я давно хотела тебе всё это сказать. Я не знаю, в кого я такая. Я знаю, что вы с мамочкой – самые хорошие, самые чистые, самые честные люди на свете. А я… такая, какая я есть. Меня такой создал бог. Или дьявол. Или кто там ещё есть… Так что я просто хотела сказать тебе всё это и ещё что… что я очень люблю тебя, папочка!