— Убили охранника «Паруса» некоего Лосева, — сказала Марьяна.
— Я такого не знаю, — Юлия покачала головой.
— Не знаешь? А вот он тебя знал. Видел, как ты среди ночи отель покидала.
— Но я же объяснила вам…
— Ничего ты нам не объяснила. Тот твой лепет про эту вашу пьяную ссору с Авдюковым меня не устраивает, — жестко отрезала Марьяна. — Прокурора он тоже не устраивает. Потому что прокурор, как и я, уверен: ты — последняя, кто видел Авдюкова живым, и значит, ты…
— Да я сбежала от него тогда, потому что не могла это терпеть! — глухо воскликнула Юлия. — Что ты пристала ко мне? Что тебе нужно? Все знать хочешь? А известно тебе, что он в ту ночь человеком-то не был?!
— А кем он был? — спросила Катя, несколько даже растерявшись от этого неожиданного всплеска эмоций.
— Скотом он был, скотиной! Если бы я только знала… Все хотите знать про нас? Интересно, да? — прошипела Олейникова. — А то, что он изнасиловал меня, подонок пьяный, в задницу, как шлюху последнюю, — это вам и вашему прокурору тоже интересно? Что с женой никогда проделывать не смел, со мной попытался — подонок, сволочь! Правильно его прикончили, правильно, правильно!
— Сядь в машину, — сказала Марьяна, — никуда мы не поедем — успокойся. Просто сядь и расскажи все по порядку.
— По порядку? — Олейникова плюхнулась на сиденье рядом с Катей. Полиэтиленовый пакет от резкого движения лопнул сбоку, из него покатились по асфальту зеленые яблоки. — О каком порядке речь? Порядок, порядочный… Я ведь тоже думала — он порядочный мужик. В годах уже, солидный, женатый. Дочь — невеста… Такие уж если любовниц заводят, так ведут себя с ними нормально, как люди. И ведь он раньше ничего такого со мной не позволял. Наоборот, внимательный был, предупредительный, подарки дарил дорогие, ухаживал. А тут словно дьявол в него вселился — приехал в «Парус» злобный, раздраженный. С женой поцапался, а на мне срывать начал, цепляться — и почему белье на мне не такое, какое ему нравится, и почему я волосы под мышками брею… Потом вроде отстал, отошел. Я подумала — ну, это так, шлея ему под хвост попала, пройдет. А он напился вдребадан. А когда пьяный — он дуреет, понимаете? Поднялись из бара в номер…
— Это вечером двенадцатого? — уточнила Марьяна.
— Да, он обниматься полез — он, когда пьет, заводится с пол-оборота. Ну, я думала, все как обычно у нас произойдет. А он… он начал ко мне сзади пристраиваться. Я говорю — нет, нельзя, я не хочу. А он насильно. Я его оттолкнула, а он меня за горло, на постель лицом вниз и… Да с проститутками так не поступают, не то что с любовницами! — Юлия задыхалась. — Варвары, скоты, животные! Думают, если они боссы, а мы их секретарши — то им по нас катками ездить можно. В общем, я съездила его по морде, вырвалась, кое-как оделась, схватила свои вещи и ушла.
— Это правда? — спросила Марьяна.
— Правда. А сказать про такую правду кому-то… это… Господи, какой стыд, — Олейникова отвернулась.
Катя смотрела не на нее — на Марьяну. Взгляд у нее был странный, когда она слушала все эти признания. Катя видела — Марьяна сразу же и бесповоротно поверила Олейниковой. Она поверила бы ей, даже если бы та в дополнение ко всему сказала им о том, что там, в двести втором номере, у Владлена Ермолаевича Авдюкова внезапно выросли перепончатые крылья и он, превратившись в упыря, вылетел в окно и промчался над залитой лунным светом гладью воды. Марьяна поверила бы всему. Потому что она готова была сейчас принять на веру любую небылицу из разряда о том, какие они все гады.
«Так мы далеко не уедем. С такой пристрастностью. С таким настроением ума», — грустно подумала Катя.
— Хорошо, спасибо за правду, — сказала Марьяна Олейниковой. — Пока все это между нами. В суде озвучишь в самом крайнем случае, если иного выхода не будет. Поняла?
— Поняла. Теперь я могу идти домой? — Олейникова растерянно смотрела на них.
— Иди. Постой, мы сейчас поможем тебе яблоки собрать.
Глава 19ЖЕНСКИЙ КРУГ
У Зинаиды Александровны был день рождения. Из гостей были только ее подруги.
И невесело было за праздничным столом. Наступил вечер, смеркалось. На столе мерцали зажженные свечи. После застолья три подруги сидели в узкой лоджии на плетеном диване. Курили, смотрели, как носятся неугомонные стрижи.
Кот Батон примостился тут же, на пороге лоджии. Одним глазом смотрел на мимолетных стрижей, другим — на праздничный стол. Шоколадный торт его не привлекал, а вот сливки в изящном фарфоровом молочнике соблазняли. Казалось бы, пока все в лоджии — действуй, прыгай на стол, хозяйничай, слизывай сливки. Потом наслаждайся жизнью — точи о дверцы горки из карельской березы острые когти, мяукай басом, качайся на шторах. Ан нет, не получится, потому что на пороге лоджии сидеть надо — надо слушать, о чем говорят, а вдруг пропустишь что интересное?
— Орест так тебе и не позвонил? Даже с днем рождения не поздравил? — спросила, обращаясь к Зинаиде Александровне, Светлана Петровна. Батон чутко насторожил уши — и чего говорят, что обсуждают, зачем?
— Нет.
— Телефон передай, пожалуйста, — это попросила у Зинаиды Александровны другая ее подруга, Нателла Георгиевна. Взяла телефон и начала названивать — ясно же, что себе домой. И ни ответа, ни привета.
— Нет его? — спросила Светлана Петровна.
— Он, наверное, забыл про мой день рождения, — Зинаида Александровна произнесла это с грустью.
— Он про все на свете забыл, — голос Нателлы Георгиевны звучал глухо.
— Я чайник новый поставлю? Будем чай пить, девочки, — Зинаида Александровна встала и отправилась на кухню.
Кот Батон поплелся за ней, преданно путаясь под ногами. Она наклонилась, погладила его. Взяла из хрустальной вазы на столе печенье, намазала сливочным маслом и угостила Батона. Кот съел печенье, облизнулся — охо-хо, и правда — одна радость и осталась — поесть. А прежде-то, прежде! Разве такие дни рождения были прежде? Кот помнил, как еще на старой, любимой им квартире в Козицком переулке справлялись дни рождения его хозяйки. Сколько бывало народа — ужас. Раздвигался овальный стол в просторной гостиной. Целый вечер сначала звучал рояль, потом включалась мощная стереосистема. Танцевали, пили, смеялись, потом вызывали такси и ехали в ночной ресторан. Потом мчались на Речной вокзал и еще куда-то за город, — куда, кот не шал, потому что его туда, даже котенком малым, несмышленым, естественно, не брали.
Все было с размахом, потому что тогда был еще жив муж хозяйки Зинаиды Александровны — Михаил Анатольевич Вирта. И машина, на которой он разбился, еще была цела-целехонька. И ботинки его стояли в прихожей, и модные галстуки висели в шкафу, и таблетки от сердца, которые он всегда принимал, были на своем месте, и вообще — в доме чувствовалась жизнь, задор, в доме пахло мужчиной. И не надо было сдавать свою кровную квартиру, родовое, потомственное гнездо в Козицком переулке, какому-то там дипломату британского разлива, потому что в доме был муж, глава семейства, который и так все имел и доставал, который содержал и квартиру, и знаменитую тещу свою — бывшую приму Большого театра, и жену свою Зинаиду Александровну, и даже Батона, еще не страдавшего ожирением.
Эх, было, было времечко золотое, да сплыло. Осталось лишь одно воспоминание, да этот вот завявший девичник, этот вот индюшачий женский клуб.
Кот Батон, по причине проделанной над ним в молодости операции, женский пол не ценил. Исключение делал лишь для своей хозяйки Зинаиды Александровны и для ее подруг, да и то потому, что они были ей как родные сестры.
— Не терзайся понапрасну, — это сказала Светлана Петровна Нателле Георгиевне.
— Зажигалку дай.
— Я вот тоже думала — умру, а ничего, жива. — Светлана Петровна вздохнула: — Сегодня сюда еду в такси и думаю — надо же, я еду и никому никакого отчета не даю, куда еду, когда вернусь, сколько денег потратила. И такой покой на душе, такой покой, Наташа… От собаки избавилась, чтоб не напоминало ничего. Пес-то предан был ему, тосковал, не жрал ничего. Ну я и решила в ветлечебницу его, чтоб не мучился, бедный. Сама не смогла… А утром проснулась — дома светло, тихо. Пес не воет. С зеркала Паша черный тюль убрала уже…
— Из милиции больше не звонили? — спросила Нателла Георгиевна.
— Нет, — диван заскрипел под тяжестью Светланы Петровны. — Зинуша, давай-ка, именинница, я тебе помогу.
Зинаида Александровна вошла с подносом, на нем — дымящийся фарфоровый чайник, старинная полоскательница для чашек.
— Прими, пожалуйста. Спасибо. Свечи как быстро оплывают. — Зинаида Александровна передвинула подсвечники.
— Это из того английского магазина на Покровке? — спросила Светлана Петровна.
— Ага, там такие ткани славные. Я вот шторы там присмотрела шелковые.
— Хочешь поменять шторы? — спросила Нателла Георгиевна. — Мы вот когда с ним дом перестроили, с каким удовольствием я все туда покупала. Как радовалась каждой тряпке… А теперь ничего мне не надо.
— А может, нам всем взять и поехать в круиз? — спросила Зинаида Александровна. — А что? Есть не очень дорогие, речные — по Дунаю, например. Кажется, три страны в одном туре — Венгрия, Австрия и Чехословакия.
— Нет теперь такой страны, — поправила ее Светлана Петровна.
— Орест в восемьдесят четвертом познакомил меня с Борисом Лискиным. Он отбывал срок в лагере за чешские события, за то, что подписал это письмо против ввода танков, — сказала Нателла Георгиевна. — Мне тогда казалось — нас всех это ждет, та же участь. Девочки, я ведь как декабристка тогда была, так любила Ореста, на поселение за ним готова была ехать, если бы до этого дошло дело.
— Не дошло бы дело. Твой отец его из всех передряг всегда вызволял, — возразила Светлана Петровна. — За это и на пенсию раньше срока вынужден был уйти. А так был бы послом где-нибудь в Швеции. — Вы подумайте насчет дунайского круиза, — повторила Зинаида Александровна. — Нателла, подумай. Это дело-то лучше.
— Никуда я не уеду, пока не узнаю, — Нателла Георгиевна появилась на пороге лоджии, — пока он сам мне не скажет всей правды.