Вечером встретились с ментами.
Сели в ресторане гостиницы «Звездочка» и, пока не выпили по первой, угрюмо молчали. Гибэдэдэшники пожаловали в цивильной одежде, оба в костюмах и с медальками на лацканах.
Первая, самая сладкая, потекла по организмам живой водой, размораживая кишочки, проделывая ручейком длинное русло аж до самого паха каждого.
Хрустнули корнишончиками, запили второй, куснули от холодца из свиных ножек и только здесь помягчали.
Менты откинулись на спинки стульев, глаза подернулись слезой счастья, ноздри задышали расслабленнее, и мир, ранее поделенный на гибэдэдэшников и остальных, вдруг стал общим.
Разлили по четвертой, и майор-афганец произнес тост: «Со свиданьицем!»
С ним согласились и закусили теперь жульенами из шампиньонов.
— Если бы не майор, — сказал капитан, улыбаясь, — я бы тебя замочил утром!
У капитана были выдающиеся зубы. Белые, как снег в заповеднике, крупные, словно волчьи, без зазоринки, один к одному, и Ахметзянов, глядя в самые ментовские глаза, ничуть не сомневался, что мог уже с десяток часов занимать место в холодильной камере или же пухнуть от тепла в коридоре морга.
Между столами болтался пьяный дедок с ноготок, с орденской колодкой на груди, побирался, протягивая грязный стакан.
— Ты сколько воевал? — поинтересовался патологоанатом у капитана, пока тот перемалывал своими зубами скрипучую от закваски капусту.
— Восемь месяцев зверей мочил! — ответствовал капитан. Походя он слегка оттолкнул побирающегося деда в грудь: — Отвали!..
— А я, друг ситный, — произнес Ахметзянов, — я, друг, три года в Афгане духов щелкал!
— У вас не война была, — продолжал жевать капитан. — Не война, говорю, а тихая прогулка по пескам.
Ахметзянов смолчал, был старше и терпимее, тем более в желудке плескалось двести.
— Ты утром говорил, что шестнадцать духов спать уложил, а я раз в одной деревне штук сто зверей из огнемета поджарил. Смотрел фильм «Чужие»?.. А сколько таких разов было!
Здесь в разговор вступил майор. Он за столом был самый старший, у него за душой имелось двое пацанов-близнецов, натурой он был хоть и нервной, но только на дороге, за столом же считал своим человеческим долгом расслабляться, отдыхать и конфликтов не учинять.
— Я майором на войне был, шесть лет. Отправленными на тот свет хвастать не буду, а вот что скажу вам, пацаны. Все мы ветераны, ветераны нашей великой Родины! Мы за нее воевали, мы за нее теперь выпиваем! Так что налейте в бокалы, и выпьем за нас, ветеранов российских, и за Родину!
Разлили по рюмкам. Здесь опять появился пьяный дед с орденской колодкой.
— А я, так я… Так тоже ветеран я! — развел руками пьяный. — Плесните ветерану! — И протянул в дрожащей руке грязный стакан.
— Я ж тебе сказал, дед, отвали! — озлился капитан, но тут Ахметзянов, наморщив лоб, что-то сообразил.
— А ведь правда, пацаны! Дед тоже ветеран!
— Отечественной? — как бы у самого себя вопросил майор.
— Так точно, сынок! — заулыбался пьяный. — Ейной и ветеран!
После этого сидящие за столом крепко задумались.
— Тогда получается, — озвучил работу мозгов майор, — получается, что вся страна у нас — ветераны! Все мы родственники! Кореша!
Капитану враз стало стыдно, и он, налив деду полстакана, потянул того за рукав и усадил за стол.
— А еще получается, — продолжил патологоанатом, — получается, что Родина наша года с тридцать девятого непрерывно воюет с кем-нибудь!.. И деды наши, и отцы, и мы… И дети наши, все — ветераны!..
— Эх, сыночки!.. — пропел дед и меленькими глоточками выпил водку.
После потребления он хотел было завалиться на пол, но был удержан могучей рукой капитана. Другая рука мента густо зачерпнула ложкой селедку под шубой и воткнула содержимое старшему ветерану в беззубый рот.
— А я еще и в Никарагуа был! — заявил майор, вспомнив, что близнецам его стукнуло уже по семнадцать. — Только это военная тайна!
— Сейчас военной тайны нет, — ответил капитан. — Есть только коммерческая! — И заржал. — Это когда мы должны в секрете держать размер своего оклада? Ха-ха-ха!..
Дальше разговор потек, как и полагается, объединенный общей темой. Каждый рассказывал, по его мнению, интересную военную историю, ее запивали, закусывали, и только дедок, набранный до самой макушки лысого черепа, молчал, тонко всхрапывая, да студент Михайлов за все застолье ни словом единым не проронился.
Этот факт в конце концов заметили.
Полумертвого деда с помощью швейцара отправили на мороз, а капитан поинтересовался у студента Михайлова, воевал ли он и где.
— Дело в том, — ответил молодой человек, — у меня в некотором роде отсутствует память.
— Не понял! — округлил окосевшие глаза капитан.
— Автомобильная катастрофа, — почему-то зашептал Ахметзянов и пьяно заулыбался.
— Такие не воюют! — сделал категорический вывод капитан. — Физиономия у него слишком сладкая для российского солдата! Морда белая, холеная, не то что у меня!
Капитан продемонстрировал свою морду, покрутив головой на толстой шее. Физиономия у мента была похожа на подмороженную клубничину — красная, с синими прожилками на носу.
— Вероятно, вы правы, — проговорил студент Михайлов, подняв свои бирюзовые глаза на капитана. Он был совершенно трезв, несмотря на такое же количество водки в его желудке, как и у остальных. — Скорее всего, я не воевал и даже в армии не был.
— Откуда знаешь? — подключился к разговору майор. — У тебя же памяти нет?
— Дело в том, — молодой человек убрал со лба чудесную прядь, — дело в том, что для меня неприемлемы всякого рода действия, связанные с причинением человеку боли или душевного страдания. Тем более убиение человека совершенно не укладывается у меня в голове. А вы вот, — студент уставился в глаза капитана, — вот вы говорили, что целые поселения из огнемета сжигали вместе с людьми, называя их зверями. Мне кажется, вы самый что ни на есть настоящий зверь.
— Ты кого привел? — рявкнул капитан Ахметзянову, и глаза его подернулись мутью.
— Пацаны… — испугался Ахметзянов. Хотел произнести что-то серьезное в оправдание своего товарища, но был пьян, а потому, похватав воздух ртом, сообщил: — Балерун он.
— Пидор!!! — вскричал мент, схватившись руками за скатерть.
— За одним столом с пидором сидеть!.. — поддержал капитана майор, подняв левую бровь.
— Не пидор он, — икнул патологоанатом.
— Ах ты, паскуда!
Капитан поднялся со стула, загребая ручищами скатерть. На столе зазвенело разбитым, мент потянул лапищу к бледному лицу студента Михайлова, но тот был спокоен и лишь слегка отодвинулся, не допуская грязных пальцев до своей кожи.
— Пожалуйста, ведите себя как человек!
— А я же, по-твоему, зверь! — Физиономия капитана налилась кровью до ушей, он вылез из-за стола и двинулся на студента. Также из-за стола вышел и майор. Он некрепко стоял на ногах, но кулаки сжимал уверенно.
Последним поднялся Ахметзянов. Патологоанатом был пьянее всех, его шатало из стороны в сторону, и он неустанно повторял: «Пацаны… Пацаны…» Молодой человек оставался сидеть. Он отвернулся в сторону и, казалось, ничуть не волновался возникшей ситуацией.
— А ну встать! — рявкнул капитан. — Встать, гнойный!!!
Во рту майора откуда-то оказался свисток, он засвистел что было мочи, и немногочисленные посетители потянулись к выходу. Вероятно, ментов здесь знали, потому вся обслуга ресторана исчезла за кулисами, освободив поле боя. Студент Михайлов по-прежнему сидел и, казалось, даже не слышал идиотского свиста. Он даже не моргнул навстречу этой пронзительной трели.
Под самой макушкой у капитана кипело. Не обращая внимания на восклицания Ахметзянова, он размахнулся и ударил студента Михайлова в лицо. В удар мент вложил всю свою дурную силу, голова молодого человека качнулась аж до самого плеча, но на стуле студент Михайлов удержался.
С другой стороны стола, продолжая свистеть в свисток, майор тыкнул ногой голубоглазого блондина в бок, задрав ногу, отчего штаны его лопнули в паху.
Молодой человек и в этот раз не упал на пол, продолжал сидеть на стуле со странной реакцией на лице. Легкое недоумение в глазах.
Разъяренный до убийства капитан хотел прикончить пидора со второго удара теперь левой руки, так как почувствовал боль в правой. Он чуть промедлил, мозг хоть и туго, но анализировал причину боли, не находя ее никак. Пока проходил анализ, правая рука мента наливалась парализующей тяжестью, а боль уверенными толчками пробивалась из-под водочной анестезии, становясь непосильной.
Нечто похожее происходило и с майором. Ему показалось, что нога ткнула не человеческие ребра, а со всего маху саданула по бетонной стене. Плоть стремительно распухала и через минуту, вздувшись дрожжевым тестом, разорвала шнурки форменных ботинок…
Гибэдэдэшный капитан корчил физиономией, щупая здоровой рукой раненую.
— У меня рука поломалась! — с удивлением заявил он и еще поисследовал повреждения. — Во многих местах поломалась! — подвел итог.
— А у меня нога!
Майор был бледен лицом чрезвычайно. Ему тотчас пришлось сесть.
Ахметзянов, вдруг уразумевший, что избиение студента Михайлова неожиданно прекратилось, стал срочно разливать по рюмкам.
— Ну вот, пацаны!.. — призывал он. — Все налито! Напрочь забыв о желании прикончить пидора, капитан рухнул на стул и заорал на весь ресторан:
— Льда, козлы!!!
— Мне тоже, — прошептал в муках майор.
— На двоих льда!!!
— Водочки! — хлопотал патологоанатом. — Не пидор он, говорил я.
Капитан на рюмку даже не смотрел. Хватанул початую бутылку и приложился к ней, высосав аж до половины. Передал водку командиру, выдохнул и сел, держа левой рукой правую, повисшую плетью.
Майор последовал примеру подчиненного, а в это время официанты несли ведерки для охлаждения шампанского, наполненные колотым льдом. Капитан осторожно сунул руку в холод и задышал коротко от боли. Через пару минут подействовало, и мент облегченно выдохнул. Майору было несколько сложнее. Пришлось стаскивать носок и совать в ведерко ногу.