— Возьми, Тимофей Ильич. Твоя.
— Да когда же ты ее у меня займовал? — силился припомнить Тимофей. — Разве что в «петровки»?
— Не занимал я, дядя Тимофей, — хмурясь, объяснил Елизар. — Суслон твой ошибкой забрали мы в Долгом поле. Солому-то я уж после тебе занесу, прямо на гумно.
— Да как же это у вас получилось? — все еще недоумевал Тимофей. — Кабы рядом полосы-то наши с тобой были, а то ведь — в разных концах они…
Елизар, стыдясь, опустил голову.
— Уж не спрашивал бы лучше, дядя Тимофей. Пожадился я. Понял али нет?
И вскинул на Тимофея виноватые глаза.
— Ты уж не говори никому об этом, а то от людей мне будет совестно.
— Признался, так и поквитался! — растроганно сказал Тимофей. — Будь спокоен, Елизар Никитич, ни одна душа не узнает.
— Ну, спасибо тебе. Век не забуду.
Ни словом, ни намеком не укорил потом Елизар жену за ее поступок, ни разу даже не поминал о нем, будто вовсе и не было ничего. Но встала между ними после размолвки тоненькая холодная стенка, словно осенний ледок после первого заморозка. Заметил скоро Елизар, что начала частенько задумываться Настя и совсем перестала делиться с ним своими хозяйственными мечтами. И в ласках с ним стала суше, и в словах скупее, осторожнее. Одно время Елизар даже доволен был такой переменой в ней, видя, что перенесла она заботу и любовь свою на сынишку, а мужу старалась не перечить.
Когда-то и слышать не хотела Настя о колхозе, а тут, как стали в Курьевке начинать колхоз, записалась вместе с мужем, без всякого скандала. Поняла ли, наконец, что выхода из нужды другого не было, или просто покорилась мужу, не узнал тогда этого Елизар. И на курсы его отпустила спокойно. Но когда расставались за околицей, впервые заронила в сердце ему тревогу.
Обняв на прощание, заплакала и посетовала горько:
— Люб ты мне, а радости с тобой у меня нет. Все ты от дома да от хозяйства прочь, и мысли у нас с тобой врозь. Не знаю уж, как жить дальше будем.
Поцеловала и легонько толкнула в грудь.
— Иди.
Раз пять оглядывался Елизар, пока шел полем до леса, а Настя все стояла и смотрела ему вслед. Домой пошла не торопясь, опустив низко голову.
Не тогда ли впервые и задумала она уйти от него?
За три месяца получил от нее Елизар два письма. В одном пересказывала она разные новости и жаловалась на непорядки в колхозе, а в другом пеняла ему, что давно дома не бывал.
Ничего худого не увидел тогда в письмах Елизар. Отписал ей, что не пускают его домой раньше срока, что скучает он сильно и сам к семье торопится.
А теперь вот, выходит, и торопиться незачем.
За три дня почернел Елизар от дум. Тяжелая ненависть его к тестю и теще все больше и больше переходила теперь на Настю.
— Не буду ни ей, ни ее кулацкому роду кланяться! — со злобой думал он. Но как только вспоминал сынишку, опускались у него в отчаянии руки и в горькой тоске сжималось сердце.
Даже в последний день учении на курсах не знал еще Елизар, поедет ли он завтра в Курьевку, или уже совсем больше туда не покажется.
Еще издали Трубников заметил, что его поджидает у колодца какая-то женщина в сером полушалке и меховой жакетке. Намеренно долго зачерпывая воду, она то взглядывала украдкой в его сторону, то беспокойно озиралась на соседские окна. А когда Трубников стал подходить ближе, подняла коромыслом ведра и пошла от колодца тропочкой, будто и не торопясь, но как раз успела загородить ему дорогу.
— Здравствуйте! — остановился Трубников, невольно любуясь ее румяным тонкобровым лицом с прямым носом и остро вздернутой верхней губой.
Женщина остановилась переложить коромысло на другое плечо и, сердито щуря красивые синие глаза, медленно и ненавистно оглядела незнакомого человека с ног до головы: и его хромовые сапоги с заправленными в них галифе, и кожаные перчатки на руках, и короткое бобриковое пальтишко с барашковым воротником, и худощавое остроносое лицо с небольшими темными усами. Встретив спокойный взгляд ясных рыжих глаз, отвернулась, передернула плечами и молча пошла прочь.
— Гражданочка! — вежливо окликнул ее Трубников. — Как мне тут Синицына разыскать, председателя вашего?
Женщина, не останавливаясь, бросила через плечо:
— Почем я знаю, где его черт носит?!
Но вдруг обернулась и, держа обе руки на дужках ведер, сверкнула исподлобья глазами.
— Приехали нас в колхоз загонять?
— Загонять? Да вы шутите, что ли, гражданочка?
— А нешто не загоняете! — закричала она, сразу белея от злости. — Нечего дураком-то прикидываться!
Рыжие глаза Трубникова сузились. Он снял неторопливо перчатку и принялся винтить правый ус.
— А чем же это вам, гражданочка, колхоз не нравится?
Женщина бесстыдно выругалась и, собираясь идти, пригрозила:
— Вы тут доездитесь, пока вас бабы ухватами за околицу не проводят да снегу в штаны не насыпют…
Желая повернуть все на шутку, Трубников улыбнулся.
— У Семена Буденного служил, сколько раз в атаках бывал, но такой страсти не видал. Не приходилось с бабами воевать.
— Смеешься? — быстро оглянувшись по сторонам, тихо спросила она. — Ну, погоди, плакать будешь!
Улыбка сошла с лица Трубникова. Глядя осатаневшей красавице прямо в лицо, он сказал спокойно:
— Будьте уверены, гражданочка, никакой силой в колхоз не потянем! А вот лично вас, я сомневаюсь даже, примут ли туда с такими кулацкими настроениями…
— Наплевала я на ваш колхоз!
Женщина повернулась, высоко вскинула голову и, плавно покачивая бедрами, пошла глубокой тропкой к новому, обшитому тесом дому.
На улице не осталось больше ни души. Трубников потоптался на месте, оглядываясь кругом, и заметил неподалеку школу, узнав ее по вывеске. Больше-то она ничем не отличалась от других домов. Он пошел туда, надеясь встретить школьников или учителя.
С давно забытым волнением детских лет и смешной робостью поднялся на школьное крылечко и вошел в сени. На двери слева, обитой рыжим войлоком, висел замок, дверь справа была не заперта. Ни ровного голоса учителя, ни детского шума не было слышно за ней. Занятия, должно быть, кончились.
Трубников, волнуясь почему-то, осторожно приоткрыл дверь в класс и увидел пустые парты, изрезанные ребячьими ножами, голубой глобус на окне, а у стены большую черную доску. Крупными буквами на ней записаны были мелом задачи на дом:
1. Из 48 хозяйств нашей деревни вошло в колхоз 45. Какой процент коллективизации в деревне?
2. В нашей деревне 232 жителя, из коих 8 престарелых и 51 дошкольного возраста. Среди остального населения 39 являются неграмотными, но 32 из них учатся в ликбезе. Выразить в процентах количество грамотных, ликбезников и неграмотных.
С большим трудом Трубников решил в уме первую задачу, вторая оказалась непосильной ему. Смущенно закрыв дверь, он вышел на цыпочках опять на крыльцо. Где-то за домом стучал топор. Спустившись с крылечка, Трубников повернул за угол.
Во дворе школы мальчик лет двенадцати, в обтрепанном пальтишке и больших подшитых валенках, колол дрова, а грузная старуха в белом холщовом фартуке, видно сторожиха, собирала их в охапку.
— Не проводишь ли меня, мальчик, к председателю колхоза? — поздоровавшись, спросил Трубников.
— Ступай, Рома! — ласково сказала сторожиха, разгибаясь тяжело с ношей. — И так уж много наколол. Хватит.
Взглянув мельком на Трубникова, мальчик воткнул топор в чурбан и устало поправил съехавшую на лоб заячью ушанку. Темноглазое бледное лицо его не по годам было серьезно, даже хмуро.
— Печку я сам, тетя Таня, затоплю, как вернусь, — грубовато сказал он сторожихе и уже внимательно и смело поглядел на Трубникова.
— Пошли. Тятька в правлении сейчас.
Подражая взрослым, он медленно и вразвалку, заложив руки за спину, зашагал вперед, даже не оглянувшись, идет ли за ним приезжий.
Улыбаясь в усы, Трубников покорно двинулся за ним. Догнав у дороги, пошел рядом и тоже грубовато и деловито спросил:
— Дежуришь, что ли?
— Ага. У нас все старшие дежурят. По череду.
— Это вы правильно.
— А то нет? Она же совсем хворая. Тяжело одной-то.
Как и подобает настоящему мужику, мальчик не торопился с расспросами, выжидая, что же скажет приезжий.
Прошли молча почти половину улицы, когда он, оборотясь к Трубникову, поинтересовался равнодушно:
— Зачем к бате-то?
— По колхозным делам.
— Из райкома, поди?
— От райкома.
— Я уж вижу. Долго у нас будете?
— Долго.
Мальчик помолчал, подумал, оглянулся назад и с дружеской покровительственностью предупредил:
— Тут ходи, да опасайся, смотри!
— А что?
— Тятенька вон третьего дня ночью как загвоздили поленом из-за угла…
— Кто?
— Кто, кто! — сердито передразнил мальчик. — Кулаки да подкулачники, вот кто. Сам понимай, не маленький.
Трубников совсем не обиделся и смолчал. Это сразу расположило к нему сурового провожатого.
— За мной, брат, раз тоже погнались, да я убег, — смущенно признался он, уже доверчиво глядя на Трубникова.
И начал горячо и торопливо оправдываться: — Так ведь их небось трое было! А я один. Да и то кабы наган у меня, ни в жись не убег бы!
Помолчал и вздохнул с завистью:
— У тебя, поди, есть! Ты не бойся, я никому не скажу. Могила.
— Есть, — сам удивляясь своей откровенности, неожиданно признался Трубников.
— Важно. Потом покажешь?
— Покажу. Ты ведь пионер?
— Беспартийный, — грустно признался мальчик. — В нашей деревне пионеров нету. В Степахине — там есть, а у нас нету.
— А комсомольцы у вас есть?
— Один был, Федя Кузин, да и того в Красную Армию забрали.
— А ты почему не комсомолец?
— Батя говорит, по годам не вышел, да потом, говорит, туда активных только принимают…
И, подняв на Трубникова горящие голубой обидой глаза, мальчик гневно и горько пожаловался:
— А, я что, не активный, что ли? Как посылать куда, в сельсовет, али в Степ