— Почему же!
— Кто их знает, — почесал в затылке Боев. — Надоело, видать, у Елизара в бедности жить, да и сердце не лежало к колхозу. Выключилась тут без него. Нам от нее с Иваном Михайловичем перепало тоже маленько. На язык-то уж больно она бешеная…
Посмеялись, радуясь минутному душевному облегчению, и снова тяжело примолкли.
— Так что же теперь делать-то будем, товарищи дорогие? — со вздохом полез всей пятерней в смоляные волосы Трубников. — Поправлять ведь ошибки-то надо! Давайте-ка народ собирать завтра. Статью товарища Сталина «Головокружение от успехов» обсудим, а также и новый устав колхозный. Признаем все, как есть. Не будем бегать от правды. Али мы не большевики?
Темнея сразу, Синицын покосился на Трубникова.
— Погоди, уполномоченный, не спеши. У нас по этому делу разговор особый с тобой будет.
И повернулся к Боеву.
— Погляди, Савел Иванович, нет ли за дверью кого.
Выждав, пока Боев закрыл дверь в сенях и вернулся на место, Синицын поднял на Трубникова тяжелый взгляд.
— А известно ли тебе… товарищ дорогой, что от райкома указание такое имеется — газету со статьей этой придержать пока. До особого разрешения.
— Придержать? — даже привстал Трубников, ошарашенно глядя на Синицына. — Зачем?
— По секрету скажу, — через стол нагнулся к нему Синицын, — месяца полтора тому восстание кулацкое в соседнем районе было. Чуть не поубивали там наших. Ясно тебе? — Не сводя тяжелого взгляда с Трубникова, сказал еще тревожнее: — И у нас тут сейчас у мужиков такое настроение…
— У каких мужиков? — холодно потребовал ответа Трубников.
— А все у тех же, которые живут покрепче да к кулакам припадают, — насмешливо пояснил Синицын. — Про кулаков уж я не говорю.
— У середняков, значит?
— Да уж известно.
— Стало быть, от них вы статью-то прячете?
— А ты как думал?
Синицын отпер ключом стол и вынул оттуда газету. Положив перед собой, придавил тяжелой ладонью.
— Вот она. Третьего дня под личную ответственность дадена. А ты о ней раззвонил тут всем, уполномоченный, и тем самым поставил не только нас, но и всю организацию районную под удар…
Синицын жестко и угрожающе заключил:
— …Так что придется тебе, товарищ дорогой, ответить за это по партийной линии, а может, и не только по партийной. За такие штуки в гепеу сдают. Понятно?
Трубников не вдруг нашел задом стул, потрясенно раздумывая: «А может, и вправду обстановка такая здесь? Может, и вправду директива дана особая из центра в райком? Или же статью эту неправильно я понял?
Но тут же озлился и даже кулаком в мыслях на себя пристукнул: «Сдрейфил, сукин сын? Раком пополз? А что тебе товарищи твои на фабрике наказывали, когда провожали? Не теряй чутья пролетарского, Андрюха, не трусь, держись партийной линии неуклонно. По тебе колхозники судить будут, какой есть наш рабочий класс и какая есть наша партия!»
Вспомнилось, как в вагоне читал он вслух статью в «Правде» своим попутчикам-мужикам, едущим с заработков домой. Один из них, кривой, степенный старик, чуть не со слезами стал просить у него газету: «Дай ты нам ее, голубчик, не дойдет ведь она до нас, не допустят ее, истинный бог! А нам до зарезу она сейчас нужна!» Трубников отдал газету старику, хоть и посмеялся над его наивным опасением. Но посмеялся-то, выходит, зря!
И в райкоме, по приезде, не слышал он разговора настоящего об этой статье. Направлявший его в Курьевку заворг Щеглов чертыхался тихо и сердито:
— Такие дела, брат, тут, а никого, сам видишь, из районного начальства нету. Одни в кабинетах заперлись, отсиживаются, другие заболели вдруг, третьи… — Но, опамятовавшись, добавил уже начальственно: — Поезжай пока на место, знакомься с людьми и обстановкой. Вернется из окружкома секретарь, вызовем всех на инструктаж…
И сам, торопясь куда-то, протянул, не глядя, холодную, как у покойника, руку…
«Да неужели и вправду запрещено даже говорить об этой статье?» — толкнуло Трубникова горячо в сердце.
Кровь бросилась ему в лицо пятнами, в рыжих глазах полыхнул гнев. Еле-еле сдерживая себя, он сказал глухо:
— Я перед партией не побоюсь ответить. А вот вы наломали тут дров с вашим райкомом вместе, а как до ответа дошло — в штаны сразу наделали…
— Насчет райкома полегче, товарищ дорогой, — пригрозил Синицын, приподнимаясь со стула.
— Кто вам дал право запрещать эту статью? — уже закричал, белея, Трубников. — Правды испугались?
Синицын, тоже белый, трясущимися руками то складывал газету вчетверо, то расправлял ее.
— Ты не горячись, уполномоченный, — растерянно сказал вдруг он, глядя в сторону. — Давай рассуждать хладнокровно.
Сел и, охватив голову обеими руками, закрыл глаза.
Помолчали оба, переводя дыхание.
— Сомнение тут нас берет, — хмурясь и избегая глядеть Трубникову в лицо, заговорил первым Синицын. — Коли разговор этот дальше нас не пойдет, могут сказать…
— Говори прямо и откровенно, Иван Михайлович, — с трудом остывая, хрипло попросил Трубников и, вспомнив почему-то Ромкину клятву, твердо пообещал: — Дальше этих стен не пойдет. Могила!
Покосившись на окна, Синицын спросил испуганным шепотом:
— Не случилось ли, думаем, чего с товарищем Сталиным?
— А что?
— Ну, проще сказать, не повредился ли он головой? Может, напоили по злобе лекарством каким-нибудь вредным?
— Да откуда вы взяли? — во все глаза уставился на Синицына Трубников.
Тот поглядел на него с каким-то горьким сожалением, даже с жалостью.
— По статье же этой самой и видно. Как же можно писать такое… в здравом уме?
Растерянно почесывая лоб, весь в жалобных морщинах, Боев зашептал громко и горестно:
— Ведь что же получается-то? Кровью мы колхоз тут сколачивали, а теперь, выходит, — насмарку все? Не можно поверить этому никак, товарищ Трубников, и понять этого нельзя.
Потрясенный, Трубников долго глядел на обоих, не говоря ни слова, и вдруг рассмеялся громко, весело, откинув голову и сверкая частыми зубами.
— Головой повредился, говорите? — и опять так и закатился смехом. Но, заметив сквозь слезы, что Синицын и Боев глядят на него с сердитым недоумением, умолк разом.
Вытирая глаза, уверил спокойно и серьезно:
— Статью свою товарищ Сталин в полном здравии писал, и ее, перед тем как печатать, утверждал в цека, так что статья эта целиком правильная. Она против дутых колхозов направлена…
— Может, она и правильная, — не сдаваясь, упрямо возразил Синицын, — а как только прочитают ее наши колхозники, так и побегут из колхоза вон… Кабы он статью подобную раньше написал, упредил бы нас тогда…
— Бегут уж! — подхватил с отчаянием Боев, вскакивая с места. — Заявления-то нонеча почему сыплют? Да потому, что пронюхали о статье этой. Вчерась, сказывают, в Степахино гонял Тимофей Зорин за этой газеткой, на базаре купил из-под полы за червонец, да и привез сюда. Вот оно откуда все пошло-то!
— Ну не контра ли! — так и взвился Синицын, зло и торжествующе глядя на Трубникова. — Вот он, твой середняк-то!
— За правдой и на край света съездить не грех! — усмехнулся тот в усы. — Народ правду разыщет, куда ее ни прячь. А в колхоз люди вернутся, и Тимофей Ильич вернется, только его у Бесовых отнять надо.
— Ну, хватит, посумерничали! — тяжело полез из-за стола Синицын. — С утра уж решать будем, как нам теперь быть… — Запирая правление на замок, уже дружелюбно сказал: — Заночуешь сегодня у меня, товарищ Трубников. А на квартиру завтра уже определим…
Кто-то шел быстро к правлению по дороге, закуривая на ходу, но спички гасли одна за другой, хоть ветра и не было.
— Кузовлев это, — вглядевшись, обеспокоенно сказал Боев. — Не случилось ли чего?
— Ко мне, что ли, Елизар Никитич? — закричал Синицын с крыльца.
Кузовлев сбавил шаг и неуверенно подошел ближе. Сдвинув на лоб финскую шапку, замялся, оглядывая всех.
— Да я, Иван Михайлович, ко всем вам, поскольку вы члены Коммунистической партии. Желал бы я всей душой к вам, в партию. Вот и хотел спросить, могу ли я, и как мне теперь быть…
Спускаясь с крыльца, Синицын потеплевшим сразу, дрогнувшим голосом ответил:
— Правильно ты надумал, Елизар Никитич, ужо в правление заходи ко мне. Побеседуем, как и что…
Глядя куда-то вбок, Боев спросил недоверчиво и сухо:
— А с бабой у тебя как, Елизар Никитич? Неудобно, гляди, получается-то: вроде ты с ней не разводился, а живет она с родителями, которые есть всем известные кулаки. Отсюда и она теперь, выходит, чуждый элемент.
— С бабой у меня, верно, товарищи, неладно, — потупился Елизар. — И сам еще не знаю, как оно дальше будет!
Стали выходить на дорогу. Глядя себе под ноги, Боев резко сказал, словно ударил:
— Баб много, а партия одна, Елизар Никитич!
— Оно, конешно, так, Савел Иванович, — виновато заговорил Кузовлев, идя сзади, — да ведь сынишка у нас, вот какое дело-то. Жалко!
— Тут уж сам выбирай: партия или баба! — отрезал холодно Боев.
Кузовлев долго еще шел молча за ними, потом шаги его стали помаленьку затихать и, наконец, умолкли совсем. Оглянувшись, Трубников увидел, как он свернул с дороги прямо в снег и идет, ничего не видя, согнувшись, будто несет на плечах что-то невидимое, но тяжелое.
— Зря, пожалуй, отпугнул ты его, Савел Иванович, — упрекнул Боева Трубников. — Хоть человек этот и незнакомый мне…
— Мужик для партии подходящий, — поддержал впервые Трубникова Синицын, — а что с бабой толку дать не может, дак с ней сам черт не совладает…
— А долго ли она замужем-то была? — поинтересовался Трубников.
Боев свернул с дороги к утонувшей в сугробе избе, нехотя ворча:
— Годов семь, поди.
— Ну какой же она после этого чуждый элемент?
— Кто ж она, по-вашему? — сразу останавливаясь, огрызнулся Боев. — На кулацком иждивении состоит, да и агитацию ведет антисоветскую. Будь я на месте Елизара, на порог бы ее, суку, не пустил к себе, а он все еще колеблется, разводиться с ней али нет. От любви страдает, вишь, забыть никак не может!..