ь новый, в крайнем случае… А сколько раз бюро нам с вами записывало — заняться подбором и воспитанием колхозных руководящих кадров всерьез! И что же? Мы подобрали и послали на учебу из района… пять человек! Да и те, будем прямо говорить, неудачные… А сейчас вы, зональный секретарь, становитесь в позу и требуете от меня, именно от меня, заметьте, нового председателя в Курьевку! Да я, что, в кармане про запас их держу, председателей?! Мне, что же, из города по почте их присылают? Дали нам, спасибо, трех руководителей, а больше не обещают пока…
Роман Иванович давно умолк смятенно и виновато, а Додонов не унимался никак:
— Так что же выходит? Выходит, не вы у меня, а я у вас должен требовать нового председателя в Курьевку. И я потребую! А как вы думаете?! Кто же будет расплачиваться за ваши ошибки? Завтра вот поедете сами в Курьевку. Разберетесь сами на месте, поможете Боеву и Зорину подготовить отчетно-выборное собрание. Ну и председателя нового поможете колхозникам подобрать. Неужели и этому я учить вас должен?
Роман Иванович поморщился, как от сильной рези в животе, и вытер узкое горбоносое лицо грязным платком.
— Сам я не могу сейчас туда поехать, Аркадий Филиппович, инструктора придется послать. Но дело не в этом, конечно…
— То есть как не в этом? — даже опешил Додонов. — Именно в этом. Такие вопросы не инструктора должны решать.
Избегая его взгляда, Роман Иванович замялся.
— Трудно мне, Аркадий Филиппович, ехать к Боеву и с должности его снимать! Не могу я! Другом был Савел Иванович отцу моему…
— Ну и что же? — шевельнул с досадой широкими плечами Додонов. — Во-первых, не снимать, а заменять Боева надо; во-вторых, заметьте себе, не вы, а колхозники должны его заменять; в-третьих, если бы даже и снимать Боева пришлось, так что же из этого?
— Не могу я! — повторил Роман Иванович упрямо.
— Та-а-к! — пропел с сердитым удивлением Додонов. — Требовали снимать Боева, чуть кулаками не стучали на меня, а как до дела дошло, так в кусты сразу? А если, допустим, отцовский друг сопьется совсем и колхоз будет разваливаться? У вас и тогда не хватит духу снять его?
Сел, задумался надолго, переставил для чего-то на столе тяжелые чернильницы.
Было бы легче, если бы накричал, но он только пожалел с глубокой обидой:
— Не узнаю вас, товарищ Синицын!
И взглянул вдруг на Романа Ивановича с искренним участием.
— Может, нездоровится вам?
Кабы припомнил сейчас Додонов, что приехала к Савелу Ивановичу дочка осенью из города, догадался бы он кое о чем, не послал бы, может, зонального секретаря Синицына в Курьевку на столь тяжкое, двойное испытание, а поехал бы сам…
Хрустнув пальцами, Роман Иванович сказал убито:
— Нет, я здоров, Аркадий Филиппович!
Додонов поднялся, походил по кабинету, опять сел. Спросил с усмешкой:
— Кого же будете колхозникам в председатели рекомендовать?
Роман Иванович заговорил угрюмо, нерешительно:
— Можно бы, конечно, Кузовлева, да только беспартийный он…
— Не в этом суть! — перебил его Додонов. — Лишь бы думал и делал по-партийному. Тут другой резон: ведь образования у него тоже нет! Сельская школа да курсы трактористов в тридцатом году — вся и наука! Федора Зорина, говоришь? А кто партийной организацией руководить будет? Нет, не могу я сейчас партийные кадры отдавать.
Хохотнул сердито и обидно:
— Вот и пришли мы с тобой опять к тому же Боеву, к Савелу Ивановичу…
Не глядя друг на друга, принялись гадать, нельзя ли направить в Курьевку кого-нибудь из районного актива, но так ничего и не придумали.
Все, кого можно было послать в колхозы председателями, были давно посланы…
— Может, и вправду Кузовлева поставить, а? — ожесточенно потер лоб Додонов, но, подумав, тут же засомневался:
— Нет, не справится он; одно дело бригадой руководить, а тут ведь… Да и политически слабо подготовлен. Придется, вижу, Боева все же оставлять… Вот я сейчас посоветуюсь еще с членами бюро.
После долгих разговоров по телефону сказал как решенное:
— Ему, черту рыжему, хорошенько втолковать надо новые задачи да хвост накрутить за выпивку, и тогда он потянет еще, вот увидишь!
Встал и, протягивая руку, строго напутствовал:
— В общем, одно имей в виду: пока не выправишь положение в колхозе, лучше и не показывайся. Ясно?
«Нет, не ясно! — и сейчас еще мысленно продолжал спорить с Додоновым Роман Иванович. — Выправить положение! Это сказать легко, а попробуй выправь!»
Кобылица Найда, как ни сдерживал ее Роман Иванович, шла и в гору и под гору крупной рысью. Впервые запряженная в санки, она боялась всего на свете — и гудящих телефонных столбов, и глубоких человеческих следов по обочинам дороги в снегу, и одиноких черных кустов, и даже сухого пустырника, раскачивающегося на ветру. А когда показался впереди трактор, тянувший навстречу воз сена с колхозный дом, Роман Иванович не на шутку встревожился, как бы Найда от страха не выскочила из оглоблей.
Но, к удивлению его, кобылица, стоя по брюхо в снегу, совершенно спокойно подпустила трактор и отважилась даже урвать из воза большой клок сена.
«Да ведь она же техническое воспитание имеет!» — развеселился на минутку Роман Иванович, вспомнив, что Найда родилась в МТС и успела с детства наглядеться там всяких машин.
Торопясь ухватить еще сенца, Найда жевала с такой жадностью, что на губах ее запузырилась зеленая пена. Но воз, источая пряные запахи, проехал мимо.
Роман Иванович проводил его глазами с завистью, как и Найда.
«На Выселках кошено! — соображал он. — Вот бы стожка два такого сена у степахинцев Курьевскому колхозу занять! Да только где там: у самих, поди, ни одной охапки лишней нет!»
Мысли эти привели скоро его опять к спору с Додоновым.
«Выправить положение! — никак не мог он успокоиться. — Да разве с таким пнем, как Савел Иванович, его выправишь? Другие вон шефов себе хороших завели, денег по сто тысяч в кредит у государства взяли, строительство капитальное развернули, а Савел Иванович все еще чего-то жмется, выжидает… А чего выжидать? Если у государства денег сейчас не взять, на какие шиши строить будешь? Из урожая на продажу взять нечего. Его еле хватает по поставкам рассчитаться и семена заложить да прокормиться кое-как. А почему? Да потому, что земля истощена, луга запущены, народ материально не заинтересован в колхозе, и пропал у него интерес к колхозной работе. Одни на стороне промышлять заработок начали, другие в спекуляцию кинулись, а молодежь только и норовит любым путем убежать из колхоза в город. Ведь до того дошло, что девчата лучшим женихом того парня в колхозе считают, у которого паспорт есть…»
Уже весь в жару от безысходных дум, Роман Иванович принялся зло допрашивать себя, словно за ворот тряс: «Так что же будешь делать? Как поможешь землякам? Неужели отец твой для того сложил голову от кулацкого топора за колхозное дело, чтобы голодали в родной Курьевке люди и бежали от нее, как от злой мачехи?»
Сказал себе с ясной решимостью:
«Да нет же, не погляжу я ни на что, не уеду до тех пор из Курьевки, пока порядка в колхозе не наведу, черт меня побери!»
Березняк поредел, начались поля, памятные с детства каждой кочкой, а сейчас такие белые и чистые, что глазу на них не за что было зацепиться. Бежала только по пригорку вдали, как муравей по листу бумаги, лошаденка с возом дров, часто перебирая тонкими ногами.
Навострив уши, Найда пустилась за ней вскачь. А деревни все еще не было видно. Но вот из-за угора черной картечью брызнула в зеленое небо галочья стая, спина угора задымилась, проросла кружевными березами, а потом уж и посыпались навстречу родные курьевские избушки.
Около старой колеи, у самой дороги, стоял в снегу прямой высокий старик в ушанке и сыпал из тряпицы на землю желтый песок. Отряхнув тряпицу, снял шапку и поклонился деревне лысой головой в пояс…
— Садись, дед, довезу! — натянул вожжи Роман Иванович.
Старик надел шапку, зорко глянул на него из-под толстых бровей и полез молча в санки.
Щелкая копытами, Найда понесла опять во весь дух.
— Не Ивана ли Михайловича сынок? — поднял старик белую квадратную бороду.
— Его. А ты чей, дед? Всех тут знаю, но тебя не видывал что-то…
Старик оперся бородой о грудь, долго прокашливался.
— Ты еще мальчонкой был, Роман Иванович, как раскулачивали меня и увезли отсюдова, Кузьму-то Бесова, небось, помнишь?
— Как не помнить! — вздрогнул Роман Иванович. — Да теперь и признаю…
Отвернулся и сказал обломившимся голосом:
— И тебя, и брата твоего Якова Матвеевича вовек я не забуду!
Старик завозился смятенно сзади, словно выскочить хотел из санок.
— С братом ты меня рядом не ставь, Роман Иванович, не причастен я к убийству отца твоего. Кабы виноват я был, не приехал бы сюда. А я вот, видишь, умирать себя везу на родимую-то сторонку. Не боюсь показаться землякам своим. В чем вина моя была, того от Советской власти не скрывал я. А за Ивана Михайловича один Яков, брат мой, в ответе…
И заглянул сбоку в почужевшее сразу лицо Романа Ивановича с надеждой и страхом.
— Веришь ты мне, ай нет?
Роман Иванович вскинул на него застывшие в тоске и гневе глаза.
— Могу ли верить я тебе, Кузьма Матвеич, с первого слова?
— Ну, бог тебе судья! — кротко вздохнул старик.
— Поди, слышал про Якова? — покосился на него через плечо Роман Иванович. — Топорик-то его, которым он батьку моего зарубил, в канаве нашли, под мостиком, в Долгом поле. Годов через пять. А сам он, Яков, из заключения убежал да здесь, в Курьевке, и удавился в бывшем своем доме…
— Дошли до меня о том слухи, что казнил он сам себя! — сказал и торопливо нахлобучил на лоб шапку старик.
Молчали долго, пока в деревню не въехали.
— Как дальше жить думаешь? — придержал Найду Роман Иванович.
— Уж и не знаю как! Зайду вот к зятю с дочкой на первых порах. Обогреться-то, поди, пустят. А там видно будет…