Савел Иванович, как бы утверждая его в этой мысли, проворчал угрюмо, отходя к окну:
— Плановать легко! А вот откуда мы на новый коровник денег возьмем? Да и кто за этим планом наблюдать станет? Кабы вы нам зоотехника прислали, тогда другое дело…
Оба ветеринара горестно задумались, а Зобов беспомощно развел руками:
— Где его сейчас, зоотехника, возьмешь? Нету лишних в области!
И покосился на Романа Ивановича:
— К тому же бегут некоторые со своих должностей…
Дверь широко отворилась вдруг. Через порог тяжело шагнул бледный, испуганный Левушкин. Не видя ничего со свету, он водил из стороны в сторону головой, как сыч, ища вытаращенными глазами председателя.
— Что там опять у вас? — так и привскочил навстречу ему Боев.
— Беда, Савел Иванович! Вилами чуть не запорола Настька Кузовлева…
— И чего вы с ней не поделили! — снова садясь, уже спокойно сказал Савел Иванович. — Напугал ты меня, Василий Игнатьич. Я думал, со скотиной что случилось…
— Ограбили среди бела дня! — чуть не плача, закричал Левушкин. — И все она! Подговорила баб увезти сено мое.
— Куда?
— На ферму.
— Да говори ты толком! — рассердился Савел Иванович. — За что же вилами она тебя?
— Али ты не знаешь, Савел Иванович, какая она бешеная? Ведь целый воз хапнула! Взаймы, говорит. Ишь ты какая!
Роман Иванович встрепенулся вдруг обрадованно:
— Василий Игнатьевич, а ты и вправду сено это взаймы колхозу дай.
— Так что же это получается, товарищи! — будто не слыша, обиженно заморгал глазами Левушкин. — За мое же добро да мне же и под ребро…
— Ну уж и под ребро, — усомнился Савел Иванович. — Это она постращала только. А насчет добра, не твое оно это добро, ежели разобраться. Ты где косил его? В Зарудном? Кабы сразу я об этом узнал, не видать бы тебе этого сена. А ты по ночам его тайком накосил, на колхозной пустоши…
— Под снег ушла все равно там вся трава!
— Да потому и ушла, что кинулись многие, как и ты, для своих коров косить, а для колхозных скосить пустошь эту времени не хватило…
— Выходит, Савел Иванович, не будет мне от вас никакой защиты! — горько вздохнул Левушкин.
— Нет, Василий Игнатьич, в этом деле ты на меня не облокотишься.
— Стало быть, что же? У суда придется мне защиту искать!
Савел Иванович глянул быстро на Романа Ивановича, потом перевел отяжелевший сразу взгляд на Левушкина.
— Мы вот тут разберемся, по каким таким причинам у нас падеж на фермах. Может, обоих судить придется — и тебя, и Настасью Кузовлеву. А сейчас иди на ферму да народ собирай. Приезжие товарищи поучат вас порядку — как за скотом ходить.
Глядя перед собой остекленевшими в испуге и злости глазами, Левушкин недвижно, словно замороженный, стоял так долго, что о нем успели позабыть. И лишь когда стукнула дверь, все подняли головы и вдруг заметили пустое место там, где он стоял.
— Не удавился бы! — безучастно пожалел его Боев.
Роман Иванович круто встал.
— Одного понять не могу я, Савел Иванович, почему терпите вы его на этой должности до сих пор?
— Снять недолго, — даже глаз не оторвал от бумаги Боев и спросил вызывающе: — А кого поставишь? Одни не хотят, другие не могут…
— Да любую доярку ставь, и то больше толку будет, чем от Левушкина. Я вот вам сейчас найду кого поставить, раз сами не можете.
Уже застегивая крючки на обдерганной шинели, Роман Иванович сказал всем:
— На совещании, значит, встретимся.
— Мне туда незачем! — отмахнулся Боев. — Ежели дело у тебя ко мне какое, говори сейчас, а то домой уйду я. К двум собраниям готовиться надо, хошь пополам разорвись.
— На совещании доярок ты обязан быть! — потребовал Роман Иванович. — Может, что и подскажут люди тебе…
— Подсказчиков много у нас, да толку от этих подсказок мало, — заворчал Боев и уступил нехотя: — Ладно. Приду.
Все на фермах возмущало Романа Ивановича — и заморенный скот, и духота, и грязь, и выцветшие прошлогодние обязательства в красных рамках, прибитые, словно в издевку, на покосившихся воротах коровника.
Но еще горше возмутили его придавленность и тупая покорность в лицах людей. Доярки сами, видать, больше всех испугались того, что натворили утром. Одни, завидев начальство из райкома, попрятались по углам, другие каменно молчали при встрече, третьи не поднимали виноватых глаз. Даже бедовая Настасья Кузовлева и та, ожидая кары, встретила Романа Ивановича с помертвевшим лицом.
— Нечего мне говорить с вами, товарищ Синицын, — ответила она тихо и обреченно на все его расспросы, — судите, коли виновата…
— Да никто вас не собирается судить, Настасья Кузьминична, — пытался ее успокоить Роман Иванович, — я только узнать хотел, зачем было вилами Левушкина стращать, коли его и правление могло к порядку привести…
Настасью передернуло всю от этих слов.
— Нам от Савела Ивановича веры нет, и мы к нему жаловаться не пойдем! — с ненавистью выдохнула она. — Савел Иванович не нам, а Левушкину верит, потому как тот партийный. А кабы он нам верил, не голодала бы скотина сейчас и падежа не случилось бы…
— Это как же так?
— А вот так!
Настасья отвернулась и пошла прочь, не желая больше говорить, но, раздумав, остановилась.
— Травы и картошки у нас, товарищ Синицын, в прошлом году столько под снег ушло, что всей скотине хватило бы до самого лета.
— А Савел Иванович при чем тут? Что он мог сделать?
— Кабы послушался нас, мог бы. Говорили ведь мы ему: раз в колхозе рабочих рук не хватает, пусть колхозники на сеноуборке не за трудодни, а за сено работают, тогда у них интересу больше будет: по ночам косить станут, старухи и те на покос выйдут, травинки не оставят нескошенной. И картошку убирать советовали так же. Нет, не послушался, старый черт! Оставил колхоз без кормов. А откуда у нас бруцеллез взялся? Приняли в прошлом году переселенца из другой области. Привел он оттуда корову дойную. Я Левушкину тогда же сказала: «Василий Игнатьевич, проверить надо корову, не больна ли чем. Ведь в общем стаде гулять будет». — «Это я, говорит, без тебя знаю, не суйся не в свое дело». Выпили они с новоселом, да, видно, договорились не проверять корову, лишние хлопоты, дескать, только. Так и гуляла она все лето в стаде. Осенью корова эта скинула. Послед ее зарыли сразу. Узнали мы, Левушкин с хозяином опять пьют. А потом слышим, продал вскоре хозяин свою буренку. И взяло нас тут сомнение, не болела ли она бруцеллезом, раз абортировала. Пошла я к Савелу Ивановичу, сказала обо всем. Он мне и говорит: «Ежели ты, Настасья, доказать ничего не можешь, а нам установить сейчас тоже ничего нельзя, то и языком тебе зря трепать нечего». Заплакала я, да и ушла от него, как оплеванная. А коров на бруцеллез так и не проверяли. На авось понадеялись. А оно вот и пришло несчастье!
Вспоминая, что бывал он в Курьевке редко, да и то наскоком — руководителям «накачку» дать или факты свежие Додонову для доклада добыть, — Роман Иванович повинился перед Настасьей в досаде: «Не углядел я вовремя, что у вас тут в колхозе творится!»
И спросил, будто советуясь:
— А что если вам, Настасья Кузьминична, ферму на себя взять?
Настасья попятилась от него, широко открыв глаза. Наткнулась спиной на загородку.
— Спасибо, хоть вы мне верите, Роман Иванович, — всхлипнула она, вытирая на щеках незваные слезы, — да только не стану я ферму принимать. Подумают люди, за должность бьюсь. А мне должности не надо, я за колхоз бьюсь, за справедливость…
— Знаю! — перебил ее Роман Иванович. — Потому и пришел к вам…
Еще во время разговора с Настасьей заметил он в стороне девчонку в ребячьей ушанке. Пряталась вначале девчонка эта за корову, а сейчас осмелела и с любопытством разглядывала его из-за своего укрытия.
— Чья ты? — подошел к ней Роман Иванович. — Что-то я первый раз тебя здесь вижу.
— А вы к нам почаще ездите, тогда всех знать будете! — не растерялась девчонка, блеснув мелкими зубами.
— Это верно! — согласился Роман Иванович, угадав наконец ее по родительским чертам: острому подбородку, быстрым глазам и смешливости. — Неужели Клюева? Старшая или младшая?
— Младшая.
— Нина?! — удивился Роман Иванович. — Да когда же ты успела вырасти?
— Пришлось поспешить, товарищ Синицын.
— А школу окончила?
— Нет. Девять классов только.
— Жалко. Почему же учиться бросила?
— Мама у меня захворала, — потускнела сразу Нина, — вот и пришлось коров от нее принять.
Роман Иванович вспомнил сразу отца Нины — кудрявого, смешливого пастуха Сашку Клюева, который в шутку величал себя коровьим полковником. Погиб в войну веселый пастух, оставив жену с двумя маленькими девчонками. Как они одни войну пережили, как на ноги без отца поднялись, без расспросов догадался Роман Иванович по болезненно-бледному лицу и худобе девчонки.
— Трудно, поди, здесь?
— Привыкла. Вначале, верно, тяжело было. К вечеру не знаешь, куда руки девать, до того устанут. За день сколько воды перетаскаешь да корму перетрясешь. Встаешь до свету, а ложишься ночью. И подмены никакой нету.
— А вы бы у правления подмены себе требовали!
— Тут у нас, товарищ Синицын, — оглянулась Нина кругом, — слова лишнего не скажи, не то что требовать. Рот разинешь, а тебе трудодень спишут.
Ничего не ответил девчонке Роман Иванович, только брови в одну скобку свел да потемнел весь.
Пошел из коровника на свиноферму к Ефиму Кузину. Может, скажет он, что происходит в колхозе.
Ефим встретил гостя хмуро, настороженно. Ковыляя на протезе, повел показывать поросят. Хоть и отличалась свиноферма заметно чистотой и порядком, но и в ней было так душно и сыро, что свинарки обтирали мокрые стены тряпками. Еще в прошлом году советовал Роман Иванович поставить здесь вентиляционные трубы, но все осталось по-старому. Пожалел, конечно, Савел Иванович денег на их устройство.
— Я бы и сам трубы эти сделал, плотничать я умею, да тесу мне не дают, — досадовал Ефим.