Ефим задохнулся, закашлялся и сел.
— Я все высказал.
И тут Федор Зорин уже не мог унять собрание, до того расшумелись и раскричались все.
Положив ногу на ногу, Савел Иванович молчал непроницаемо, даже улыбался чему-то, разглядывая с интересом свои новые валенки… Плечом одним только подергивал чуть приметно, когда очень уж горячо начинали припекать критикой. На поддержку ли райкома хитрый старик надеялся, уверен ли был в незаменимости своей, таил ли победоносный план наступления и теперь только часу своего ждал — кто его знает.
Насторожилось обеспокоенно все собрание, когда Федор Зорин слово ему предоставил.
— Чего же ты начальство обходишь? — упрекнул его с видимым благодушием Савел Иванович. — Пусть зональный секретарь товарищ Синицын выскажется. Полезно мне и его критику послушать.
— Не буду я выступать! — отозвался с места Роман Иванович. — И так уж насыпали тебе под самую завязку, а ты еще просишь. Жаден больно на критику!
Смех облетел собрание, забился куда-то в угол, потрепыхался там и скоро смолк.
Поняв, что поддержки от райкома не будет, только на секунду замялся Савел Иванович: поднял растерянно длинные брови и тут же прикрыл ими тревожно блеснувшие глаза. С невыносимой медленностью пошел к столу, причесал бережно рыжий венчик на голове, обвел тяжелым взглядом все собрание… И вдруг сказал спокойно и веско:
— Предлагаю, товарищи, продолжить собрание завтра. Ввиду того, что должен я серьезно обдумать все и подготовиться к ответу. Да и время позднее…
Этого не ожидал никто. Федор Зорин даже забыл, что он председательствует. Не мигая, долго, ошарашенно глядел на огонь лампы. Встрепенувшись, тряхнул чубом.
— Какое ваше мнение будет, товарищи?
Решили продолжить собрание завтра. Разошлись молчком, не прощаясь, не спеша…
— Где ночуешь? — хмуро спросил Романа Ивановича Боев, спускаясь с крыльца последним.
— У лесника.
— Ко мне сегодня пойдешь! — приказал он непререкаемо. — Я с тобой говорить должон.
— Ну что ж, побеседуем! — вызывающе согласился Роман Иванович. — Давненько не беседовали мы с тобой, есть что сказать друг другу.
Но до самого дома словом не обмолвились, каждый думая о своем и тяготясь молчанием. Уже в сенях Савел Иванович качнул головой.
— Ну, удивил ты меня ноне, секретарь!
— Я тебя не так еще удивлю! — не шутя пригрозил ему Роман Иванович, обметая ноги. У него и сердце сладко обмирало, что под одной крышей ночевать сегодня будет с Марусей, и знобило его от предстоящего разговора с ней и Савелом Ивановичем.
Беличьей дошки не было еще на вешалке в передней.
«И где это задержалась Маруся после собрания?» — ревниво гадал Роман Иванович.
Вышла из кухни седая полная Августа Петровна, жена Савела Ивановича, зазвенела посудой.
Когда сели ужинать и пить чай, стукнула входная дверь. Не успел Роман Иванович и головы поднять, как явилась, мигом выскочив из дошки, Маруся. Дыша морозом, пылая румянцем, сияя глазами, спросила весело и насмешливо:
— Не поругались еще?
Убежала, не дождавшись ответа, умываться в кухню. Савел Иванович заворчал, опасливо косясь туда:
— Оно выпить бы не мешало со встречей, да нельзя. Скандал подымет.
И тоскливо пожаловался:
— Живу, понимаешь, как в монастыре…
— Где же ты пить ухитряешься? — засмеялся Роман Иванович, дивясь домашнему смирению колхозного самодержца.
— Много ли я пью! — обиделся Савел Иванович. — Сплетни там в райкоме слушаете про меня, а ежели разобраться…
Усаживаясь напротив гостя, Маруся с шутливой жадностью оглядела еду на столе, постучала нетерпеливо ложкой.
— Мама, скорее щей, умираю!
И пожала плечами, глядя то на отца, то на гостя.
— Так давно не виделись и не выпить при встрече! Ну, отца я понимаю, он у нас вообще не пьет, но вы, Роман Иванович, всегда были пьющим. Стесняетесь? Ну, конечно: секретарь райкома! Раз не хотите — одна выпью. Мама, подай графинчик!
Савел Иванович, с трудом скрывая радость, а Роман Иванович — смущение, заулыбались оба, не зная, что сказать. Маруся, не ожидая их, лихо опрокинула рюмку и с упоением принялась за щи.
— Как живешь? — обрадованно завладевая графином, спросил Савел Иванович гостя.
— Плохо! — сознался откровенно Роман Иванович.
— Что так?
— Да жизнь личную никак устроить не могу. Живу, понимаешь, как бирюк.
— Жениться надо! — горячо посоветовал Савел Иванович. — Дивлюсь я на тебя, ей-богу, что не женат ты до сих пор.
— И то думаю, — смиренно согласился с ним Роман Иванович. — Да не решаюсь все. Посватаешься, а вдруг откажут. Срам ведь!
— Не знаю, какая баба тебе ноне откажет! — убеждал его Савел Иванович. — Такого мужа поискать: не пьет, не курит, живет монахом…
— Ну раз так, отдай мне дочку замуж! — потребовал с ужаснувшей его самого смелостью Роман Иванович.
Ошеломленно поставив графин на стол, Савел Иванович прикрылся бровями, что-то соображая.
— Такое дело, Роман Иванович, не со мной решать надо, поскольку… Слышь, Марья, о тебе разговор!
— Я изучу этот вопрос, папа! — спокойно ответила дочь, не поднимая головы от щей.
До сих пор не постигнув ее характера, Савел Иванович и сейчас не мог понять, шутит ли она или правду говорит. Не переставая удивляться, налил рюмки, выругался:
— Черт вас знает, что вы за люди!
Чокнулся с гостем и сердито рассудил:
— Так, так! И дочку у меня отнять хочешь, и с должности меня долой. Ну не разбой ли!
Отдавая матери пустую тарелку, Маруся сказала так же спокойно:
— А с должности пора тебе уходить, папа. Засиделся.
И посоветовала горячо и убежденно:
— Сам откажись! Честно откажись и на партийном, и на колхозном собраниях. В историю войдешь, как Сулла́. Тот добровольно от власти отказался. Десять лет правил Римом, потом вышел раз на площадь и спросил римлян, имеют ли они какие-нибудь претензии к нему. Римляне молчат. Три раза спросил — молчат. Тогда он снял мантию с себя, положил на трибуну все знаки власти и заявил, что отказывается от власти добровольно, потом уехал к себе на виллу. Ученые до сих пор объяснить не могут, почему этот диктатор добровольно от власти отказался. Ведь до него, да и после него от власти никто добровольно не отказывался. Ты откажешься — первый после Суллы́ будешь. Ученые изучать будут твою биографию даже через тысячу лет. Вот, скажут, какой мужественный и честный был человек Савел Боев.
У Савела Ивановича задрожала вилка в руке.
— Грамотна больно. Детишкам сказки эти рассказывай, а не мне. Учить вздумала! Какой я тебе диктатор? Соображать надо, что говоришь.
И потянулся к графину, но дочь опередила его, положив на графин руку.
— Хватит.
Роман Иванович уже забеспокоился, ожидая семейной ссоры. Но ссоры никакой не произошло. Савел Иванович покорно отдал дочери графин с водкой, поворчал, поворчал и утих, жалобно моргая глазами.
…Глядя с трепетом в полуоткрытую дверь горницы, где Маруся взбивала подушки, мерно взмахивая белыми руками, Роман Иванович сказал виновато:
— Ты меня извини, Савел Иванович, что покричал я позавчера на тебя по телефону… Сам понимаешь, расстроился очень…
— На меня все кричат, — обреченно вздохнул Савел Иванович. — Только одну ругань и слышу: райком ругает, исполком ругает, на партийных собраниях ругают, на правлении ругают, домой придешь, и дома ругают. Хоть кожа и задубела у меня, а чувствительно бывает. Возьмешь иной раз, да и выпьешь с горя. Обидно, брат. М-д-да! Сколько годов колхозом руковожу, пекусь о нем с самого начала, с батьком твоим еще начинали мы его, а кроме ругани от людей за это не имею ничего. Спасибо правительству, оценило мой труд, а здесь благодарности ни от кого не дождешься…
И невесело задумался. Что-то горестное было в его ссутулившейся спине и остро выпирающих лопатках. Роман Иванович отвернулся и вздохнул, подумав снова об отце: «Каким бы он был сейчас? Таким же, наверное, как Савел Иванович! А как их, таких, винить будешь? Из нужды, из темноты они вышли, завоевали кровью нам новую жизнь, а она их обогнала. И не все из них успевают за ней».
С глухой обидой в голосе, отвечая на какие-то свои мысли, Савел Иванович посетовал осторожно:
— Раньше жили, как за каменной стеной. А сейчас не знаю, как оно будет…
— Ты, что же, в партию не веришь?
— Эко слово сказал! — осердился Савел Иванович и зашептал встревоженно:
— Не полезли бы чужие к власти-то! Мал еще ты был, а я помню, как после смерти Владимира Ильича партию атаковать начали…
— Известно и мне.
— То-то и оно!
— Так ведь сейчас время-то другое, Савел Иванович. Эксплуататорских классов нет у нас. А чужие к нам полезут со своими порядками — рога им обломаем…
Из горницы вышла Маруся, запахивая халат. Стеля гостю на диване, подозрительно взглянула на обоих.
— Чего шушукаетесь? Слова-то краденые, что ли, у вас?
Роман Иванович смущенно замялся, а Савел Иванович соврал дочери:
— Мы тут о колхозных делах…
— Не люблю шептунов! — вздохнула дочь. — Не приведи бог, муж такой попадется!
На ходу вынимая шпильки и распуская золотыми волнами волосы, пошла в горницу.
— Спокойной ночи!
Оглянувшись, обогрела Романа Ивановича ласковым взглядом. Или это ему показалось только? Долго не мог он уразуметь после ее ухода, чего же допытывался у него Савел Иванович, пока тот не спросил второй раз:
— Кого, говорю, председателем будете ставить?
Начинался тот самый разговор, которого Роман Иванович страшился и ради которого пришел сюда.
Ответил Савелу Ивановичу недоумевая:
— Так ведь сам же ты был на собрании и знаешь, что ни о ком речи там не велось. Завтра наметим, видно, а поглянется ли народу наша кандидатура — это вопрос…
— Народ! — нехорошо, криво усмехнулся Савел Иванович. — Знаю, как это делается, не с мальчишкой разговариваешь. Кого подскажете, того народ и выберет.
— Выберет, если хорошего подскажем.