Роман Иванович опустил уши у шапки, а Зобов достал из кармана шубы и надел на голову белый башлык, став сразу в белой шубе и башлыке забавно похожим на крупного поросенка.
— Похвально, похвально, сударь! — поднял он острое поросячье рыло башлыка на Романа Ивановича. — Хорошо вы помогли мне, спасибо. Вникали, видать, во все сами, целую неделю, поди-ка, торчали на фермах! Ну зато и результаты есть: и в помещениях чище стало, и скотину кормят лучше теперь, и надои увеличились весьма заметно. Вот что значит, сударь, конкретная помощь специалиста! А от собраний да заседаний, от агитации вашей, извините, молока не прибавится. Теперь, надеюсь, и вы это поняли!
Глубоко обиженный за свою партийную работу в колхозе, Роман Иванович не пощадил в этот раз своего бывшего учителя.
— На фермах я, Петр Поликарпович, — нарочито виноватым голосом признавался он, — с того дня, помните, ни разу больше и не бывал. Времени, к сожалению, не хватило. Кормовой рацион только пересоставил, когда сена и картошки колхозники на фермы привезли. А так все больше партийной работой увлекался: то руководителям помогал к собраниям готовиться, то агитаторов мы с Зориным подбирали да инструктировали, то соревнование в колхозе организовывали… А тут еще с Левушкиным сколько возились: на партийном собрании его слушали да из партии исключали. Когда мне было о надоях думать! Так что никакой моей заслуги в росте надоев нету. Ваша это с ветеринарами заслуга! Главное ведь — мероприятия разработать…
Зобов не ответил ничего, только кашлянул неопределенно, словно хрюкнул.
Нарочно выждав, Роман Иванович позавидовал со вздохом:
— Уж вы-то, наверное, успели за эти дни!
— Все успел! — поднял еще выше воображаемый пятачок Зобов. — В трех колхозах побывал. Обследовал, указания дал и даже проверить успел на обратном пути, что сделано…
Погодя немного Роман Иванович спросил с коварным простодушием:
— Ну и как?
— Плохо, брат! — не чуя ловушки, признался Зобов и пожаловался возмущенно: — Не занимаются руководители животноводством. Не хотят понимать его значения. М-м-да! Колхозники, те больше о деле пекутся. Такие, скажу вам, чудесные люди на фермах, и такой у них подъем сейчас, а помощи настоящей они от руководителей колхозов не получают…
— Ну, теперь после вашей проверки и руководители наверняка расшевелятся!
— Некому их там расшевелить! — уныло пожаловался Зобов. — В колхозе «Победа», например, и зоотехник есть, а что из того? Больно он смирный, инертный! Вот вас бы туда послать!
— Какой я зоотехник! — отмахнулся Роман Иванович. — Я ведь партийный работник. От меня толку мало. Мое дело, как вы говорите, собрания да совещания разные проводить, агитировать. А ведь от всего этого молока не прибавится.
— Что вы хотите, собственно, сказать, этим, сударь? — поняв иронию, сердито всполошился Зобов.
— Да ничего особенного. То, что сказал.
— М-м-да! Любопытно, — проворчал Зобов и умолк. Обиделся ли на Романа Ивановича, задумался ли над его словами, кто его знает.
А Роман Иванович уже не видел перед собой ни дуги, ни остроухой головы Найды, ни снежного поля, убегающего вдаль. Все глубже и глубже забирал его радостный страх перед новой жизнью, что распахивалась перед ним. Виделось многоликое, многоокое и многорукое колхозное собрание, что вверило ему сегодня безотменно судьбу родного колхоза. И еще виделось милое насмешливое лицо в золотых струях кос и синие-пресиние глаза, которые теперь будут рядом, навсегда…
— Заблудились ведь! — обеспокоенно привстал в санях Зобов.
Ни дороги, ни огней впереди, ни вешек слева, ни телеграфных столбов справа! Одна светло-зеленая муть.
— Что за черт! — выругался Роман Иванович, уже собираясь вылезать из санок.
И вдруг впереди, совсем близко, проколол эту муть яркий свет автомобильных фар.
— Не заблудимся! — сказал уверенно Роман Иванович, догадываясь, что это лесник выводит на дорогу застрявшие машины.
Найда обрадованно рванула санки и пошла вперед ходкой рысью. В одном месте она приостановилась и прянула в сторону, испугавшись глубоких лосиных следов, пересекавших дорогу. Но Роман Иванович в этот раз даже не заметил их. Долго еще, видать, суждено было его сохатому гулять безмятежно и счастливо по курьевским лесам и пожням!
РАЗГОН
Второй месяц Тимофей Зорин со своей старухой Соломонидой жил, по постановлению общего колхозного собрания, в «коммунизме». Жил беспокойно, хлопотно, трудно, не зная, как ему быть и что делать дальше.
А попал он в коммунизм из-за председателя. Ну до чего же упрям да горяч Романко: весь в отца! Покойному Ивану Михайловичу Синицыну тоже, бывало, если уж втемяшилась в голову какая мысль, ничем ее оттуда не выбьешь.
Ведь как получилось?!
Собрались колхозники незадолго до первомайского праздника строительные планы утвердить. Обсудили, решили и стали уже расходиться, как вдруг поднял руку Тимофей Ильич, попросил слова. Никогда старик зря не выступал на собраниях, поэтому задержались, притихли все. А Тимофей Ильич прошел, постукивая об пол клюшкой, к самому столу, где президиум сидел, снял шапку и поклонился собранию седой головой в пояс.
— Дорогие товарищи колхозники! — начал он свою речь. — Не думал я, что приведется мне на старости лет просьбой такой вас обеспокоить, да вот пришлось.
Заплакал и показал собранию темные клешнястые руки с расколотой на ладонях кожей.
— Отказываются они совсем у меня служить, руки-то. Ломота одолела. И сам стал плохой. Ноне всю зиму прихварывал, так что и трудодней у меня совсем даже мало. А у старухи моей и вовсе нету. Как жить будем дальше, не знаю. Оно, конечно, с голоду мы не умрем. У меня вон два сына в городе, а третий с женой при мне. Не откажут они мне в помощи, это верно. А только не хочу я помощи ихней. Обидно мне сыновний хлеб есть. Али я сам за двадцать пять годов не заработал себе в колхозе кусок хлеба на старость? Да и не про себя только заботу я имею. Себя в пример привел, а есть у нас в колхозе и другие старики, которые из годов уже вышли, работать совсем не могут, да и от детей поддержки не имеют. Ужели мы их оставим? Ужели труды ихние многолетние во внимание не возьмем? Читал я в газете, что есть такие колхозы, которые старым колхозникам пенсию дают… Вот и рассудите сами теперь, как с нами, стариками, быть…
Надел Тимофей Ильич шапку, пошел на свое место.
И тут началось снова собрание. Зашумели все, заспорили, закричали. Одни правление ругают, что, дескать, давно бы надо о стариках подумать, другие говорят, что надо инвалидный дом районный для стариков построить, третьи сомневаются, не рано ли колхозу на себя стариков брать. Кончилось тем, что переписали тут же всех престарелых и назначили им пенсию. А потом вдруг Роман Иванович встал и говорит:
— Это хорошо, что надоумил нас Тимофей Ильич. Ошибка была, конечно, со стороны правления, что не подумали мы раньше о стариках. Но я, товарищи, особо должен сказать о самом Тимофее Ильиче. Он у нас — старейший в колхозе человек. И все знают про его заслуги. Без малого три десятка лет честно и беспорочно трудился Тимофей Ильич на благо колхоза. Пожилые люди помнят, что в первые годы колхоза Тимофей Ильич спас лошадей, когда пожар на конном дворе случился. В пожар, известно, кони со двора от страха не идут, хоть на месте их убей. Но Тимофей Ильич сумел-таки всех их вывести из огня и сам чуть не сгорел. А что было бы, товарищи, в то время с колхозом, кабы кони погибли? Это вы сами понимаете. Лошадь была тогда главной тягловой силой. Второе дело: совсем захирел бы наш колхоз во время войны, кабы не Тимофей Ильич. Кто приучал в войну к работе ребят-подростков? Тимофей Ильич. Кто стадо колхозное уберег в ту тяжелую пору? Тимофей Ильич. Я тогда на фронте был, но мне сказывали, как он тут с ребятишками и бабами по ночам покосы и выгоны расчищал, чтобы кормом скот обеспечить. И сейчас Тимофей Ильич болеет за свой родной колхоз, пример другим в работе показывает, несмотря на преклонный возраст. Так вот я и предлагаю — перевести досрочно Тимофея Ильича с супругой в коммунизм. Пусть хоть на склоне лет поживет, как ему мечталось. Думаю, дорогие товарищи, что ни у кого не поднимется рука против такого предложения, против Тимофея Ильича…
И так настойчиво, так убедительно Роман Иванович доказал все это, что собрание дружно постановило: «За большие заслуги перед колхозом перевести Тимофея Ильича Зорина вместе с супругой его Соломонидой Дормидонтовной на коммунистический образ жизни».
А когда проголосовали, Роман Иванович сказал Тимофею Ильичу при всех:
— С завтрашнего дня будешь, Тимофей Ильич, получать все от колхоза по потребности, бесплатно, у кладовщика. То же самое и у заведующего сельпо. Специальный счет на тебя откроем. В чем нужда будет — расписывайся и бери. Захочешь дом строить — строй за счет колхоза; захочешь мясо и сметану кушать каждый день — кушай на здоровье. А работать больше не будешь, отдыхай спокойно, ни о чем не заботься, ни о чем не думай.
Тимофей Ильич до того потрясен был, что не помнил, как домой пришел. Старухе своей он не сказал ничего. Надо самому было одуматься сначала, как теперь жить, потом уж ей докладывать. А то заберет себе в голову невесть что.
Ночью он не спал в думах, только под утро подремал маленько, пока не разбудила его Соломонида завтракать.
— Хотел ты, старик, за кольями в засеку с утра ехать, а сам прохлаждаешься, — попеняла она, гремя ухватами. — Люди-то вон давно уж на работе!..
Тимофей, спавший на голбце, встал, торопливо надел штаны и начал обуваться, да вспомнил вдруг, что ему с сегодняшнего дня не велено работать. Посидел, посидел с сапогами в руках, подумал, подумал, потом легонько поставил их под лавку и достал с печки валенки.
— Али недужится опять? — встревожилась сразу Соломонида. — Сейчас я тебе малины заварю. Выпей да полезай на печь. Пропотеешь — как рукой снимет.