Нищеброды! Голодранцы беспорточные! Ну, поймаю я вас, поймаю!
Да где ему, пыхтуну, было догнать нас! Мы неслись во всю прыть. Откуда-то рядом со мной появилась Минниса́, девчонка с дальнего конца нашей улицы. Ох и мчались же мы! А дядька грузно топал за нами, оттопырив локти и переваливаясь с боку на бок, но, как ни пыхтел, как ни тужился, отстал от нас. Прибежав на наш конец, мы с Миннисой забрались на задворки Хакимджанова дома и спрятались за баней. Нам вдруг стало весело и смешно. Немного отдышавшись, взглянули мы друг на друга и еще пуще рассмеялись. Одежда на нас промокла до нитки, прилипла к телу, со штанин капала вода.
Что-то по душе мне пришлось сидеть вот так, затаившись, с этой чернявой Миннисой.
— Не испугалась? — спросил я у нее шепотом, хоть и не было никого поблизости.
— Вот нисколечко! — ответила она, показав кончик мизинца. — Нистолечко! А ты?
Я только фыркнул.
Аршинники, видно, снова принялись за свою торговлю. Дождеван, похоже, на спад пошел — шум в деревне стих. А нам еще не хотелось вылезать из нашего укрытия. Минниса склонила набок голову и время от времени щурилась лукаво. Все мне в ней нравилось: и круглое загорелое личико, и дрожавшие в мочках ушей сережки с голубыми камешками, и маленькие пухлые пальцы. «Почему нет у меня такой сестренки? — подумал я. — Вот если бы Минниса сестрой мне была, я бы всюду с собой ее водил и мальчишкам не давал в обиду. Яблоко бы самое румяное ей отдавал, вишни самые черные…»
Расщедрившись, я было собрался еще чем-то поделиться с Миннисой, но с улицы послышались голоса апай и мамы. Значит, уже хватились меня.
III
Настало время косить сено. Отец запряг в телегу нашу вороную кобылу, ту самую, что с «отмерзшим» глазом, и мы — отец, я и брат Хамза — поехали на луга. Некоторые хозяева, не теряя времени, распрягли лошадей и взялись за работу. До начала косьбы, оказывается, полагалось протоптать межу по краям делянок. Отец велел брату Хамзе спуститься к речке и подниматься от пометной вешки напрямик к нему. Сам он с косой в руке стал у верхнего колышка.
— Можно мне пойти? — попросился я, охваченный желанием помочь отцу.
Но отец будто и не слышал меня.
— Ну, давай я пройду! — пристал я к нему опять.
— Не сумеешь!
— Да я прямо-прямо на тебя буду шагать!
— Сказано, и хватит!
Потеряв всякую надежду, я пошел землянику в кустах собирать. Земляника была спелая; сочные красные капли ягод едва держались на стебельках. А запах, запах! Но я и успел-то лишь пару ягод съесть, как послышался крик отца:
— Не топчи! Тут и без того…
Как нарочно, и ребят своих поблизости не было, и я, расстроенный, уселся в телеге.
— Э-э-э-эй-й, э-э-эй-й! — послышалось вдруг за моей спиной.
Обернулся — никого. Только было перевел взгляд на дорогу, опять раздался писк, потом смех. Смотрю — на соседней полосе из-под распряженной телеги выглядывает Минниса!
Вот счастье! Мы с ней тут же пустились наперегонки к реке. Минниса бежала не хуже меня, ее голые пятки, гладкие, как потертые пятачки, так и сверкали в траве. Мы уже у берега были почти, да мать Миннисы обратно нас позвала.
— Нельзя там босиком ходить, — пожурила она дочку и стала обувать ее. — Змея ужалит!
Мать у Миннисы была невысокая, такая же черноглазая, как и дочь, такая же верткая и быстрая.
— Научить вас заклятию? — сказала она, присев на корточки перед нами. — На случай, если на змею наскочите… Старики сказывали, не могут змеи перед этими словами устоять. — И, улыбаясь, покачивая головой, завела скорым говорком:
Чвира-чвира, чвирк, змея,
Чвира, черная змея[18]!
Быстрая, плывучая,
Пожалей меня, змея!
Ради матери-отца
Ты не жаль меня, змея!
В черный узел заплетись,
Спи, не двигайся, змея!
Заклятье было похоже на песню, и мы, напевая его, снова спустились к берегу и, усевшись на откосе, стали закидывать в воду камни. Кинешь камень, и от того места, куда он бултыхнется, круги идут, будто гонятся друг за другом.
— Глянь-ка! — вскричала вдруг Минниса, хватая меня за локоть. — Мешок с мукой! Вон плывет, вон! А что, если его водяная выпустила? Чтоб нас заманить!..
Ух ты! Взаправду мешок! Он медленно плыл под кругами, что разошлись по воде, плыл прямо в нашу сторону. Хоть тут же прыгай и хватай. Отца кликнуть? Ведь целый мешок муки…
Пока я раздумывал, мешок наш плыл-плыл и сразу ушел под яр. Такое меня зло взяло, что обманулся!
— Да это же облако! — сказал я с досадой.
Перед нами неслись по небу пухлые, точно мешки с мукой, облака. Хотел было я поругать Миннису, что обнадежила напрасно, да нас мама позвала.
— Нельзя над омутом баловаться, — опасливо сказала она, — играйте здесь!
Мама нарезала ломоть ржаного хлеба квадратиками и, посыпав сахарным песком, протянула нам:
— Вот вам пряники, угощайтесь!
Что ж, «пряники» эти показались нам ничуть не хуже всамделишных.
Солнце тем временем село, серо-сизые тучи заволокли все небо. Поглядывая на грузные косяки туч, отец с мамой держали совет: раскидать скошенное сено иль погодить?
— Нынче и петухи безо времени пели, лягушки вон тоже расквакались — кабы не задождило!
— Уж это каждый год так! — сказала мама. — Хлеба как есть истомятся, изжаждутся, и ни одной капли на них не упадет. А стоит на сенокос выйти, ну будто дно у неба выбивают, — льет и льет!
— Будет тебе ворчать! Дожди покуда не лишние, пускай попрыскает.
Увидела мама, что мы с Миннисой вокруг телег носимся, в пятнашки играем, улыбнулась:
— Да что с нашим Гумером стало? Прямо глаза застило ему, нас и не примечает…
Ничего со мной не стало, просто нравилось играть с Миннисой. Когда она оказывалась рядом, мне как-то само собой хотелось бегать, смеяться.
Внезапно за лугами, недалеко совсем, сильно громыхнуло, будто раскололось небо. Мы кинулись к маме. Она, шепча молитву, погладила нас по голове, чтобы от молнии охранить, и погнала под телегу:
— Будет вам чирикать, прячьтесь скорей! Вон грохотун сюда скачет!
Мама положила в телегу большую охапку сена, прикрыла то́рпищем[19] и мы будто в шатре уютном очутились. Поначалу тут стоял дегтевой дух, но запах свежескошенной травы перебил его, у нас даже в носу защекотало.
А в небе всё перекатывались громы, потом зашумел дождь. К нам же под телегу ни ветер, ни дождь не проникали. Минниса прислонилась спиной к колесу и, кинув быстрый взгляд наружу, зашептала:
— Знаешь, когда мы давеча на луга спускались, у старого кладбища ведьмину свадьбу видели. Посередь дороги пыль крутится столбом, до самых облаков доходит. Вот страхи-то! Завертью крутится, а внутри темное сидит. Бабушка говорит, что это ведьма в ступе, она свадьбу справляет.
Минниса, словно сама испугавшись своего рассказа, поджала ноги и подоткнула их подолом платья.
— Что, если ведьма сцапает и унесет с собой, а? Ты напугался бы?
— Нашла чем стращать! Читаешь молитву и палкой — прямо в середину за́верти! Поняла? Тут вся твоя заверть золотом под ноги осыплется!
— А если у тебя нет палки?
— Если палки нет? — задумался я и храбро ответил: — Ногой наподдам!
Откинув свесившийся край торпища, мы высунулись из-под телеги.
Дождь уже прошел, а над деревней и над нашим лугом, переливаясь всякими цветами, из края в край перекинулась радуга. Тучи с громами ушли в сторону Арска.
— Видишь небесную дугу? — показал я на радугу пальцем.
Но Минниса хлопнула меня по руке:
— Чу! Бабушка сказывала, что нельзя на нее пальцем показывать.
— Ладно, — послушался я и стал объяснять: — Это мост… Его ангелы перекидывают, чтобы воду для дождя подвозить.
— Да уж, ангелы!..
— Вот и да! Провалиться мне на месте, если вру!
Вижу: Миннисе и хочется верить, и сомнение берет ее. Я начал еще более горячиться:
— Знаешь, отчего гром гремит?
— Отчего?
— Дождяные ангелы запрягут коней в телеги с бочками и скачут по мосту!
— А воду откуда берут?
— Видишь, как небесная дуга выгнулась? Она небось одним концом в речку Азе́ке опустилась, а другим — в Янильское озеро.
— Ой-ой, далеко! — удивилась Минниса.
— Наберут ангелы воды и давай на землю лить. Вот тебе и дождь!
— А гром?
— Говорил же я давеча! Когда по нашему мосту телега едет, и то грохочет как, а уж там… Особенно если пустые бочки везут.
— Откуда тогда молоньи берутся? — спросила Минниса, пристально глядя на меня, точно уличить в чем собиралась.
И в самом деле, откуда молнии? К счастью, вспомнил, что мама про них рассказывала, а то бы осрамился перед Миннисой.
— Кони-то небесные знаешь, как скачут? От их подков во все стороны искры летят!
На лугу уже давно прояснило, люди за дела свои принялись, а нам все не хотелось расставаться с миром чудес.
— Вы чего в тени сидите? Вылезайте на солнышко! — позвала нас мама. — Вон сено раскидывайте!
IV
Пока я выбирал себе грабли, отец сам нашел для меня работу.
— Нечего, — сказал он, — разгуливать, когда все делом заняты.
Взял я вороную за поводок и повел к реке. Потом меня заставили конский щавель из сена выбирать.
Отец с мамой на случай, если зачастят дожди, траву, что в низине, скосили, на бугор стали таскать. Вдруг смотрю — мама подхватила вилами целый охапень, а оттуда вытянулось что-то черное, похожее на плеть, и начало раскачиваться прямо над ее головой.
— Мама, брось! — завопил я истошно. — Змея!
Мама, вздрогнув, отбросила прочь вилы с сеном и повалилась тут же. Мы с братом кинулись было на то место, но отец погрозил нам кулаком:
— Не ходите!
А сам подбежал к змее и прижал ее к земле вилами:
— Несите прут ивовый! Живо!
Мы бегом принесли прутья. Змея пыталась вырваться, извивалась, била хвостом по вилам и, высунув раздвоенный язык, страшно шипела. Под ударами ивового прута она свернулась быстро. Отец подцепил ее палкой и отнес подальше, бросил в яму.