[36] оставлять, а не тащить в мечеть.
Дома на следующий день мама даже всплакнула, смазывая гусиным жиром рубцы от плетки. Только не дал ей отец жалость изливать.
— Ладно, ничего с ним не станется! — сказал он. — В книгах пишут: место, битое наставником, в аду не горит…
Но что бы ни было, тот маленький, вросший в землю дом в четыре окошка навсегда запечатлелся в твоей памяти. Пусть и учили там не очень умело, пусть много времени ушло на всякую бессмыслицу, но здесь ты научился читать и писать, здесь впервые, поразив воображение, раскрыли тебе глаза на широкий мир, пробудили жажду знаний…
Шакирды становились джигитами, уходили в солдаты или на заработки. Но, покидая деревню, не забывали проститься и с этим приземистым домиком. А когда возвращались, выглядывая с Каенсарова изволока отчее гнездо, бросали добрый взгляд на тот же замшелый домик — на скромное свое медресе.
ДРЕМУЧИЙ ЛЕС, НОЧНАЯ ТЕМЕНЬ
I
Солнце уже закатилось, и на дороге к лесу никого не было видно. Значит, все, кто собирался в ночное, давно уехали. Вороная безо всякого понукания шла машистым шагом и наддавала ходу. Чуяла тварь, что на прогалине в лесу ждет ее сочная травка.
Мама тревожилась, провожая меня.
— Не добраться тебе дотемна! — говорила она. — Мимо пасеки-то как проедешь? И облака вон скучились.
Зато отец был спокоен.
— Брось жалю разводить, — сказал он ей. — Не впервой ему…
Но мама знала: больше всего я боялся ехать мимо той пасеки. Рассказывали, что там привидения балуют. Одним в саване белом покажутся, другим — кошкой черной…
Чтобы проскочить до ночи опасное место, я вовсю гнал вороную. Перевалил взгорок у Ишны́, через речку Марджу́ проехал. Но как ни спешил, темень меня опережала. Когда мы вступили на опушку, мрак уже полностью завладел лесом, и дорога едва проглядывалась.
Я ехал — не дышал и все по сторонам озирался. Вот кто-то провел рукой по моему лицу, щекотнул шею, чуть в шапку не вцепился. Теперь лишь на лошадь была надежда! И справа и слева от дороги слышался шорох, с хрустом ломались сучья. Казалось, кто-то крался сзади, готовясь кинуться на меня. Я подтянул поводья, вороная остановилась, и все звуки мгновенно стихли. Но стоило тронуться, как снова раздался хруст и треск.
Одной рукой я вцепился в гриву вороной, а другой сжал ременную плетку. Если что появится передо мной, хлестну лошадь и помчусь! Она, бедняга, тоже напугалась. Зашуршит ли что или птица какая пискнет, так и вздрагивает.
Вдруг вороная сжалась, напряглась всем корпусом и, запрядав ушами, стала как вкопанная. Впереди показалось какое-то серое существо. Тут я взмахнул плеткой и стегнул вороную по крупу.
— Чу, сынок! — заговорило вдруг человечьим голосом серое существо. — Не мучь животину!
Я ушам своим не верил. Не пасечник ли Сабит это? Старик подошел ближе, лошадь по шее погладил и меня разглядел.
— Не бей лошадь, Гумер, — сказал он. — Темно же кругом. Об дерево стукнешься, покалечиться можешь!
— До р-р-ребят с-скорее хотел добраться, — с трудом выговорил я.
— Доберешься, доберешься! Никуда твои ребята не денутся.
Пасечнику, ему все одно — что по деревне ночью пройти, что по лесу! Так, покашливая, и скрылся в чаще.
Вскоре послышались позвякиванья колокольчиков, меж деревьев завиднелись огни костра. Вороная моя, всхрапнув, прибавила шагу, головой сильнее замотала и заржала громко, нетерпеливо.
Мы выбрались из чащобы, и в лицо мне сразу дохнуло сухим теплом поляны, воздухом, настоянным горьковато-сладким духом цветов.
И тут я почувствовал что-то вроде сожаления. Конечно, встретиться с привидением было бы очень страшно, но все же любопытно… И мальчишкам было бы что рассказать.
II
Костер мальчишки разожгли отменный. Освещенный его пламенем круг выглядел в непроглядном мраке таинственным сказочным островком. Временами на людей, расположившихся у костра, падал зловеще багровый отблеск, и начинало казаться, что это вовсе не джигиты наши, а ночные тати, возвратившиеся с разбоя в дремучем лесу.
Я подвел вороную ближе к костру, стреножил ее и опустился на траву рядом с Ахметом: он водил в ночное Бикбулатову лошадь. Неподалеку от нас сидели Закир с Хисамом, Сэлим… С той стороны костра вроде бы ласково на меня посмотрел Ахат-абы. Мальчишки уже давно дразнили меня его шурьяком. Ну и пусть!
— Поздно ты… — заговорил, повертываясь ко мне, Ахмет. — Привидения-то не гнались за тобой?
— Гумер ведь шакирд, — не то в шутку, не то всерьез сказал Закир. — Молитву небось прочитал!
— Плевало привидение на молитву!
— На том месте пасечник Сабит-абзы мне встретился, — сообщил я скорее, чтобы не дать разгореться спору.
— Болтай! — Ахмет недоверчиво качнул головой. — С чего Сабит ночью в лесу будет шататься? Он, поди, давно дрыхнет!
— Да нет же, вот давеча только видел его. В бешмете своем, на голове шляпа войлочная.
— А-а-а, понятно, — протянул Хисам. — Сколько тебе лет, Гумер?
— В этом году десять сровнялось.
— Так оно и есть! Привидение к детям милостиво. Вот и появилось оно перед тобой в Сабитовом обличье.
Я остолбенел. То-то он будто из-под земли возник. И говорил чудно́, вроде бы спросонок!
Сэлим, позабыв про картошку, что в золу закапывал, с опаской оглянулся на лес, подступавший к поляне.
— Слушай, а ты ничего не заприметил? — спросил он шепотом, точно боялся быть услышанным привидением. — Следы ног остались от твоего Сабита? Ведь у привидений следов не бывает!
Тут все загоготали.
— Скажешь тоже! Кто в эдакой темени следы разглядит?
Ребята принялись печь картошку. Я тоже просунулся к костру, закопал в горячую, с искрами золу крупные картофелины, сухих сучьев сверху набросал. Костер разгорелся. Желтовато-красные языки огня метались из стороны в сторону, а то вдруг заволакивались дымом, и от горького дыма щипало в глазах.
Шустрые, ненасытные лошади давно отошли в дальний конец поляны. Но изголодавшиеся, особенно кобылы с жеребятами, паслись тут же, поблизости. Отовсюду слышалось торопливое хрустанье, туп копыт, звяканье цепных пут.
Картошка у многих уже испеклась, и они с аппетитом уплетали ее. Другие, полеживая на боку, не спеша рассказывали о виденном, слышанном и о разных лесных приключениях.
Оказывается, нашему лесу нет ни конца ни края. Он тянется от нас до села Яни́ль, оттуда спускается по склону до берегов Меши́ и так вдоль реки добирается до Волги и соединяется с ее лесами. И есть у нас чащи, куда нога человеческая не ступала; не только волки, медведи водятся там, но и разбойники-душегубы прячутся.
— А шурале? — спросил Ахмет.
— Есть, есть! — выскочил тут Шайхи, не дожидаясь ответа взрослых. — Во-от такие у него длинные пальцы, во-от такие рога!
— А видел его кто? — опять задал вопрос Ахмет.
Сэлим сидел перед костром, подогнув под себя ноги, и, посыпая картошку солью из спичечного коробка, чавкал и, давясь, говорил:
— Есть, меленькие, все есть. И шурале и привидения.
Мы, мальчишки, наслушавшись всяких страстей, боязливо посматривали на окутанный мраком лес. И все же не было ничего притягательнее наводящих ужас лесных историй. Я навострил уши, чтобы не пропустить ничего из рассказов джигитов, а сам уставился на закраешек костра. Закопанная куча картошки словно ожила. Зола ссыпа́лась с нее, стекала. То здесь, то там с пыханьем выбивался горячий пар. Это картошка задышала с жару.
— Испеклась у тебя картошка, — безразличным голосом проговорил Ахмет. — По запаху чую.
— Потерплю малость. Тогда она румянее, вкуснее будет.
Но вот я одну за другой выкатил картофелины из золы, собрал в шапку, чтоб распарились. Потом уселся, поджав ноги, стал картофелину студить, из ладони в ладонь ее перекатывать. Из-под обгорелой кожуры показалась вкусная румяная корка. А дух был какой!
Ахмет повернулся на другой бок, заговорил с другими мальчишками. Мы знали, что мачеха гонит Ахмета в соседние деревни за подаянием, знали, что он стыдится этого. Но никогда не слышали от него ни слова жалобы. Если кто встречал его, когда он с сумою возвращался в деревню, у него был один ответ: «Работу искал…»
Внезапно Ахмет обернулся ко мне и спросил:
— Что вкуснее — картошка или яйцо?
— Картошка! — ответил я.
— Ну да, картошка… — проговорил он и тут же задал другой вопрос: — Что вкуснее — мясо или блины?
— Картошка!
Я пододвинул к Ахмету шапку с картошкой.
— Что ты! — отказался он. — Я просто так говорил.
Схватив Ахмета за плечо, я силой повернул к себе. Он молча вскинул на меня глаза и, протянув руку, взял картофелину.
III
Над поляной разлился едва приметный розоватый свет. Вокруг все замерло. И в этот миг из-за леса, словно огромный красно-желтый круг, вынырнула луна. Казалось, она вырвалась из диких зарослей и взбирается на небо по маковке леса, перекатываясь с вершины на вершину. И вот наконец оторвалась от леса и серебристым блюдом засияла в небе.
— А почему луна, пока докатится доверху, белеет и светлеет? — спросил я у Закира.
— Как не побелеть? Видишь, сквозь какие белые облака проходит, омывается!
Верно! Над лесом, как раз в том месте, где пробиралась луна, висели белые, легкие облака.
Тем временем на поляне стало совсем светло. Как будто луна весь свой свет опрокинула на нас.
Мы с Закиром, подложив под головы руки, легли навзничь и залюбовались мерцающими в небе звездами, большими и малыми их сплетениями.
Когда долго смотришь на звезды, начинает казаться, что они видят нас, что это нам они мигают, хотят дать знать о каких-то небесных тайнах. Глядя на них, даже забываешь, где ты, и чудится, что взлетаешь к ним, к далеким звездам.
По краю неба, ярко вспыхнув, покатилась звезда.
— Шайтаны всё норовят в небо взобраться, — объяснил Закир. — Но шалишь! Ангелы враз поддают им и скидывают оттуда! Видишь, огонь по небу прочертился!