Юсуф поморщился, отвернулся.
— Кому еще быть? — ответили за него другие. — Цызган!
Мухамметджан-солдат повернулся лицом к лесу:
— Кто с этой стороны на горло нам наступил?
— Докучай-помещик! — в один голос крикнули мужики.
И без того высокий, Мухамметджан вытянул шею и, возвышаясь над остальными, начал повертываться из стороны в сторону.
— Стало быть, нет нам никуда дороги? — спросил он зазвеневшим от напряжения голосом.
— Почему нет дороги? — как бы удивился Вэли-абы и поглядел на большак, проходящий мимо кладбища.
— Он же на сибирский тракт выводит! — воскликнул Сарник Галимджан.
— Вот именно! — зашумели другие. — Кругом помещики! Одна дорога — в Сибирь!
— Неверно! — опять подал голос Вэли-абы. — Есть у нас еще одна тропка — на кладбище!
При последних его словах поднялся ропот, будто ветер загудел в лесу. Закачались вилы, дубины в руках. И люди ринулись сплошным потоком по зеленому полю напрямик к усадьбе помещика. На покрытой инеем озими проложилась новая, широкая дорога.
— Из Арска отряд выслали, конных казаков! — сипло вскричал Юсуф.
Но никто даже не обернулся.
Мы ног не чуяли под собой. Ярости нашей не было предела. Ведь мы шли громить логово Цызгана, который, как паук, присосался к нам! Мы отберем наконец свою землю! Эх, жаль, отец не дожил до этих дней!
— У тебя свой надел будет, — заговорил неожиданно Хаким-джан. — Собственный! И хлеб у тебя будет свой! У меня тоже!
Угроза Юсуфа никого не испугала. Все понимали, что в усадьбе вполне может быть засада с винтовками. Но теперь ничто не остановило бы нас. Мы не собирались отступать, нет!
VI
Цызганова, видно, успели предупредить: он со всей семьей смылся в город.
Дядя Гибаш, Мадьяр, Кирюш с Вэли-абы, еще несколько крестьян-бедолаг да мы, безземельники, не задерживаясь в усадьбе, спустились по косогору в низину, на Цызгановы поля.
У Березовки к нам присоединились русские дядьки. У некоторых из них были винтовки в руках.
— Здравствуй, шабра, здравствуй! — поздоровались мы с ними и шумной толпой двинулись дальше.
Вот мы дошли до межи — бугра, на котором росли хлипкий орешник и карликовый дубок, — а за ней до чернеющего вдали леса широкой полосой простирались пашни. Мужики стояли взбудораженные и растроганные, словно встретились после долгой разлуки с дорогими сердцу родными людьми.
— Вот она, наша земля! — ликовал Мадьяр. — Гляньте, докуда тянется! Хлеба-то сколько тут будет, хлеба!
Один русский дядя на радостях несколько раз пальнул из ружья в небо. Все кинулись обнимать друг друга.
— Вэт какой дила, шабра! — проговорил дядя Гибаш и хлопнул по плечу бородатого старика из Березовки.
Когда были забиты пометные колья, я, Хакимджан и другие, кто помоложе, бегом пустились обратно к помещичьей усадьбе.
Мы, конечно, опоздали к началу. В огромный, чуть ли не в пол-улицы, двор усадьбы с одной стороны ворвались крестьяне Каенсара и Березовки, со стороны реки Арпы — наши янасалинцы. Здесь стоял немыслимый шум и гам, ломали замки, срывали двери с петель, выкатывали из-под навесов телеги, дорогие повозки, плуги. В глубине двора над хлебным амбаром взметнулась белая пыль. Там поспешно насыпали в мешки муку из закромов. Ребятня с криком, визгом гонялась за хрюкающими поросятами, ловила кур, индюков. Что-то скрипело, падало, ломалось с треском, и отовсюду неслась оголтелая ругань.
Вот со звоном посыпались стекла, из окон дома полетели одежда, подушки, одеяла, посуда, стулья, кровати. Резко запахло лекарством. Это свалили стеклянный шкаф с сотнями пузырьков и топтали их с остервенением.
— Разобрать! — гаркнул вдруг во всю глотку какой-то русский ДЯДЯ.
— Разобрать! — поддержали его со всех сторон. — Чтоб духу от них не осталось!
Тут я увидел Ахмета. Махая рукой, он возбужденно пояснил своим, татарам:
— Разобрать, говорят, надо! И следа чтоб не осталось!
— Верно! Чтоб некуда им было ворочаться!
Я тоже полез за Ахметом на крышу. Крыша у помещика была белая, как серебро. То-то в солнечные дни глаза слепило от ее блеска! Мы отдирали ломом железные полосы и с грохотом скидывали вниз, а там их знай растаскивали.
Мой взгляд случайно упал на сгрудившихся в саду девушек. Среди них была Сэлимэ и, пораженная, не отрываясь смотрела на нас. Тут я еще ретивей взялся за крышу, и белые полосы железа так и летели, летели вниз.
В тот день произошло много такого, чему нельзя было не поражаться. В самую горячку во двор усадьбы въехали в тарантасе какие-то люди. Один, в серой шинели, кинулся обнимать Вэли-абы. Это, наверное, был Харитон. Но увидел я среди них Гимая и чуть не сковырнулся с крыши. Откуда Гимай узнал, что здесь крестьяне поднимутся против помещика? Знаком, что ли, он с Вэли-абы и Мухамметджаном-джизни?
Но пока я ломал над этим голову, те сели в тарантас и уехали.
День клонился к вечеру, мы все устали, проголодались и пошли к себе в деревню. Перейдя на другой берег Арпы, обернулись, посмотрели назад. На месте помещичьего дома остались лишь вздыбленные камни фундамента да во дворе высились кучи обломков домашней утвари.
— Все! Покончили с пауком-кровопийцей! — сказал Ахмет, смахивая с себя пыль.
Откуда-то взялся Нимджан. Как и всегда, он знал куда больше, чем мы, и, захлебываясь, рассказывал:
— Думаете, как Цызганов смылся? Почуял ведь, старая лиса, что мужики замыслили! Собрал все ценное, сложил в несколько возов и со всей семьей затемно тронулся. Вдруг один батрак схватил переднюю лошадь под уздцы. «Пусти!» — заорал Цызганов, а тот не пускает. «Погоди, говорит, пускай народ соберется!» А Цызганов бах в него из револьвера. Повезло батраку: на волосок от него пуля пролетела. Так и уехали!
VII
Прибежал я домой, запыхался весь. Увидела мама у меня в руках прихваченную в усадьбе дугу и большущую деревянную раму с позолотой, головой покачала:
— Ты что? Будто дитя неразумное…
Только сейчас и разглядел-то я эти вещи… К чему нам рама? Ведь такой большой картины у нас не было и не будет никогда… И на что дуга для запряжки годовалого жеребенка? Был бы жеребенок, дуга бы нашлась… Я в сердцах наподдал ногой по своей «добыче». Вспомнил, что ни Вэли-абы, ни Мухамметджан-джизни ничем не поживились у помещика, и сам на себя рассердился. Хорошо еще, ничего путного не взял!
— Да разве в вещах дело? — проговорил я, успокаиваясь.
— А в чем же?
— В том, что Цызгана прогнали, что землю получили! Знаешь, сколько у нас земли теперь будет?!
К вечеру в деревню нагрянули конные солдаты. Они вначале, размахивая нагайками, носились по улицам из конца в конец.
— Всему мужскому населению собраться на майдане у мечети! — известили офицеры. — Немедленно сдать имущество, награбленное в усадьбе!
Но ни одна душа не откликнулась на этот приказ. Мужики — старые и молодые, здоровые и больные — с вилами, дубинами вышли, встали у ворот.
Офицеры гоняли лошадей, останавливались то тут, то там, кричали до хрипоты, угрожали нагайками. Никто, однако, даже не шевельнулся. Стояли как вкопанные, как изваяния, которых никакая сила не смогла бы стронуть с места.
Когда, казалось, офицеры уже потеряли терпение, у караулки, огласив всю деревню, заиграл горн: тру-руру, тру-руру!..
Боевой тот призыв всполошил людей. Мужики насторожились. Бабы выбежали к ним:
— Что-то будет? Неужто стрелять начнут? Или вешать, громить?
Не успел горн умолкнуть, как рассеявшиеся по деревне конники съехались и умчались прочь. Будто ураганом их сдуло!
Народ высыпал на улицу. Мадьяр встал посредине и в одиночку прокричал «ура».
— Сбежали! Не по зубам, стало быть, пришлось!
— Сковырнули помещика! Пропади он пропадом! Наша теперь земля!
В это время затарахтела телега. К нам подъехал Мухамметджан-джизни, замахал газетой:
— Нет, не только помещикам настал конец, а всей старой жизни! Свобода! Наша теперь власть! Рабоче-крестьянская!
— Теперь уж кончится война! — возликовали солдатки. — Даст бог, все наши возвернутся!
Мы, старые дружки, подрастающие джигиты, пошли гурьбой по улице, оповещая всех о великой радости.
Ахмет словно крылья обрел. Он то пел, то приплясывал.
— Свобода! — повторял он. — Свобода! И земля по всем законам наша!
Солнце село. Погасли последние отблески зари. А вдалеке широкой полосой разлился желтоватый свет, точно повис между небом и землей.
— Казань светится! — сказал Хакимджан.
— Над Москвой небось еще ярче горит небо, а? — задумчиво произнес Ахмет.
Обхватив друг друга за плечи, мы шагали, словно навстречу далекому сиянию. На душе у нас был праздник. Уж одно то, что солдаты не посмели поднять против крестьян оружие, означало, что в России происходят великие перемены, загораются огни новой жизни.
Мы еще представить себе не могли, какой она будет, новая жизнь. И одеты были в старое тряпье и голодны. Но все же счастливы! Зарево далеких огней притягивало нас, что-то сулило и согревало не призрачной, а доброй, верной надеждой.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.